— Это что? — удивленно спросил я.
— Оркестр вывозят, с утра еще приехали, видать, задерживаются, — объяснил Егор.
— Всё, пойдем, проведешь меня в штаб, мне надо с нашими связаться. И готовься: вскорости начнешь подписывать кучу бумаг о том, что ты ничего не видел, никого не встречал и всякое такое.
— Это мы подпишем, не страшно, — ответил летчик, идя рядом со мной к зданию штаба полка. — Вот вы бы там, Петр Николаевич, выбили для нас занятия на штурмовиках. А то эскадрилью пригнали, а учиться некогда. Времени за текучкой не остается совсем.
— Опасное это дело, товарищ младший лейтенант, — ответил я. — Это хоть ты осознаешь?
— Значит, для меня, если опасное, — сказал Егор. И ведь не шутит, вон, как глаза горят. Точно сумасшедший, что ни говори.
Глава 8
— 28-го августа, при переправе через реку Ипуть, — политрук поправил очки, обвел внимательным взглядом присутствующих. — Немецко-фашистские войска, не будучи в состоянии преодолеть мужественное, стойкое сопротивление частей Красной Армии, собрали местное население города Добруш и под страхом расстрела погнали впереди себя женщин, детей, стариков! Озверевшие, потерявшие человеческий облик гитлеровские выродки….
Вот так! Приехал в штаб доложиться Кирпоносу, показать Голиафа… может даже устроить выставку для саперов и разведки. А попал на лекцию политрука.
В зал загнали всех — Аркашу, связисток, даже Ильяза, которого и вовсе поймали в коридоре.
…эти злодейские факты, еще и еще раз вскрывают звериное лицо подлого врага, — политрук отпил чаю из стакана, откашлялся. — Таких преступлений мир еще не видел! Таких злодеяний не знала человеческая история!
— Ты в «небоскребе» наблюдательный пункт закончил делать? — тихо наклонился я к уху Ильяза
— Ага. Фальшивую стенку с тайной дверью заштукатурили и замаскировали, телефон бровели. Радио установили и настроили.
— А черный ход?
— Кинул канат в воздушной шахте. Пришлось восемь школ объехать — забрал спортивный инвентарь именем комфронта.
Отлично. Я потер руки. Все как заказывали.
— Замаскировать всё там надо получше. Чтобы… не знаю, чтобы сам найти не мог, если не знаешь.
— Есть один сбец по маскировке, — подумав немного, сказал Ильяз. — Я узнаю, где он, если не очень далеко, я его бриведу.
Хитрый татарин быстро освоился, понял, что прав у него побольше, чем у простого летёхи. Хотя и не наглел особо, только для дела.
— На площади что?
— Да… — татарин махнул рукой — Кобаются.
— Пойдешь к ним. Надо сделать тайную захоронку в фасаде здания университета. Чтобы туда вошла вот такая бандура, — я взял бумажку, нарисовал схему Голиафа. — Обрати внимание, у него провода идут сзади, надо просверлить стену и пустить их сквозь. Нарастить. Сможешь?
Ильяз почесал в затылке: — Попробую. А что за зверь такой?
— Товарищи! — политрук строго на нас посмотрел. — Перестаньте шептаться!
Аудитория на нас неприязненно оглянулась. Политработнику внимали, ловили каждое слово. На галерке — сидели только мы с татарином, да еще парочка штабных писарей, что взяли с собой на лекцию работу.
— Весь советский народ клянется кровью замученных граждан — не давать никакой пощады немецким мерзавцам…
— Давай, после лекции дуй в строевой отдел, ищи своего спеца по маскировке…, — только и успел я сказать Ильязу, как нас грубо прервали.
— Товарищи, вы, на заднем ряду! — политрук чеканил слова как в кузнице, аж со звоном отлетали. Не иначе, быть ему старшим политруком вскорости. — Встаньте. Представьтесь. Вам есть что добавить к сказанному мной? — он потряс номером «Правды», показывая, откуда черпает сведения.
— Старший лейтенант Соловьев, младший лейтенант Ахметшин, — уверенно сказал я, поднимаясь. — Мы как раз по теме выступления.
— И что же вы желаете добавить по теме выступления? — насмешливо протянул политрук. Вид у него был такой, будто ему заявили, что сейчас приведут говорящую кошку, которая расскажет таблицу умножения. На цифру семь. А потом примеры решать будет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Вот, товарищ политрук, младший лейтенант Ахметшин, он, вдохновясь речью нашего великого вождя от третьего июля, имеет предложение, — громко начал я, двинув по ноге Ильяза, чтобы со всем соглашался. Сейчас я тебя твоим же оружием, крыса тыловая, припечатаю. Не знал ты, дорогой товарищ, что у нас, извините за то, что принижаю высоту момента, на зоне, в красном уголке, была подшивка «Правды» сорок какого-то года. И я на спор выучил наизусть статью, где какой-то брехун цветисто рассказывал сказку про то, как великий вождь еще в июле сорок первого придумал фишку про Великую Отечественную, но до поры до времени из скромности молчал про новое название. И автор приводил примеры из этой речи в доказательство гения лучшего друга всех физкультурников. Короче, я тогда выиграл пачку чая. Маленькую, 50 грамм. Сейчас полностью весь опус не помню, конечно, но пересказать могу уверенно.
— А почему товарищ Ахметшин молчит? — поинтересовался политработник. — А то сами говорите, что инициатива его.
— Так у него дефекты дикции и он боится испортить слова Иосифа Виссарионовича неправильным произношением, — вывернулся я.
— Да, товарищ болитрук, — бодро ответил Ильяз. Видать, понял, что можно отмазаться, а то спросят, чего не знает — и получай. Кто-то прыснул.
— Продолжайте, товарищ Соловьев, — нахмурился политрук.
— Как известно всем, — уверенно начал я, глядя в глаза политработнику, — товарищ Сталин в своей речи сравнил эту войну с такой же, которую вел наш народ против французских захватчиков в 1812 года, а также прямо говорит о ней как об отечественной. Трижды, — добавил я. — Также Иосиф Виссарионович вполне справедливо называет войну великой, так как ее ведет великий советский народ…
Политрук явно охреневал. Я сыпал цитатами из речи Сталина, которые он проверить не мог — не станет же он меня останавливать для того, чтобы свериться с источником. В голове у него крутились какие-то винтики, он прикидывал, что будет, запусти он эту бодягу. Скорее всего ничего, но кто ж его знает. Он чуть не пропустил концовку моего доклада.
— …Вот товарищ Ахметшин и сомневается, писать об этом предложении в «Правду» или в «Красную звезду»? Может, сразу товарищу Сталину?
— О чем писать-то? — политрук все еще находился в прострации.
— Чтобы дать название войне, — терпеливо объяснил я.
— Какое?
— Как какое? Великая отечественная война советского народа. Короткий вариант — просто Великая отечественная.
***
«Выставка» Голиафа прошла на высшем уровне. Хоть и подготовили впопыхах, за несколько часов, но понравилось всем. Были и Кирпонос, и Тупиков, ну, и начальники разведки и саперных служб фронта и армий. Разглядывали долго. Потребовали завести машинку, поездить по залу. Голдович, какой-то забегавшийся, уставший, посмотрел, хмыкнул, потом подошел ко мне:
— Правду говорят про тебя, Соловьев, что везучий ты. Куда ни полезешь, а даже в выгребной яме золото найдешь. Шел бы ко мне, что ты здесь забыл? У нас хоть настоящим делом заниматься будешь.
— Александр Иванович, вы сами-то как думаете, отпустят меня?
— Ладно, Соловьев, надумаешь, приходи. Я тебя не забуду, — он мне руку. — Бывай.
Тупиков с саперами полез внутрь «Голиафа», а Кирпонос отвел меня в сторону:
— Эту сухопутную торпеду надо в Москву везти. Пусть наши спецы тоже такую сделают. По образцу.
— Можно лучше, товарищ генерал.
— Это как же?
— Немцы поставили внутрь маленькую электрическую батарею. Запаса хода нет совсем. Надо на бензиновом двигателе делать. И тогда она тротила возьмет больше с собой.
— Ладно, подумаем, — комфронта снял фуражку, вытер лоб платком, потом, будто вспомнив что-то, посмотрел на меня. — Вот еще что. Тут ко мне из политотдела подходили. Что это за история с письмом к Сталину? Что вы лезете не в свое дело? Работы мало? Так я нагружу побольше! Рассказывай, а то эти, — мотнул он головой в ту сторону, где, наверное, должен находиться политотдел, — кружева только плести горазды.
