— Куда вы стреляли?
— Да так, куда попало, чтобы научить ее целиться…
— А если бы кто-нибудь проходил мимо?
— Кому сюда прийти? Тут никогда никого не бывает.
— Ну, а все-таки, если бы проходил человек?
— Тем хуже для него… — отрезал старик.
Таго покачал головой и посмотрел на возбужденную и довольную Сперанцу.
— Скажи-ка, а ты почему здесь?
Сперанца, казалось, вспомнила о деле и стала серьезной.
— Таго, вчера вечером дедушка завел со мной странный разговор. Он сказал мне, что ты что-то затеваешь, чтобы батракам повысили плату, и что об этом люди толкуют…
Джузеппе поднял голову и засмеялся, глядя на внука.
— Что я тебе говорил?
— Но это же не тайна, дедушка, и не должно быть тайной… Как раз наоборот. Ну, а что именно, Спере, тебе сказал дядя Цван?
— Ты ведь знаешь, какой он… Сказал, что у тебя горячая голова и что ты будоражишь людей. Он не может понять… Таго, я потратила все деньги, которые заработала на море, когда рыбачила… В доме ничего не было, и мне пришлось купить кучу вещей… Теперь у меня уходит вся пенсия, которую я получаю за папу. И не хватает, Таго, все равно не хватает, а он не может этого понять… Он говорит, что никогда еще не видел, чтобы кто-нибудь умер с голоду.
— Ты сказала ему, что пойдешь сюда?
— Конечно. Он и научил меня, как к вам добраться…
— Ну, а зачем, же ты все-таки сегодня пришла?
— Я хотела поговорить с тобой и узнать правду и рассказать тебе, какое у нас положение, чтобы ты сказал, что мне делать… А пока что мне хотелось бы тоже работать и еще хотелось бы заставить дедушку потребовать свое от хозяев.
— Вот это да! — сказал старик, искренно рассмеявшись. — Ну, Таго! Иди на штурм. Тебе нечего бояться. Если ты соберешь войско таких бойцов… — он указал на худенькую фигурку Сперанцы, — от твоей забастовки задрожит вся долина.
— Я и в самом деле начинаю так думать, дедушка. Если даже дети понимают, что дальше так продолжаться не может, три-четыре выживших из ума старика не помешают нам действовать.
Сперанца молча слушала. Она понимала далеко не все, но чувствовала, что Таго доволен ею, и была этим горда.
Глава двадцать вторая
В последующие дни среди батраков долины началось все усиливающееся брожение.
Они еще работали, но спустя рукава и с частыми перерывами.
Люди собирались кучками, между ними разгорались споры, а иной раз дело доходило и до драки.
Атмосфера была напряженная, насыщенная электричеством, несмотря на видимость спокойствия. Все походило на затишье перед грозой.
Как раз в эти дни Сперанца нанялась ходить за скотиной. Она оставалась возле дома и помогала деду управляться с волами, которых на время пахоты присылали в долину из хозяйских хлевов.
О плате еще не было разговора. Ей сказали: «Там будет видно, посмотрим, что ты сумеешь делать».
Сперанца согласилась, потому что нуждалась в заработке, но обещала себе либо добиться мало-мальски подходящей платы, либо найти другую работу. В обязанности Цвана и Сперанцы входило не только управляться с волами; в долине были и коровы, которых использовали как подсобное тягло и которых нужно было доить два раза в день.
Сперанце пришлось победить свой страх перед коровами и, преодолев известное отвращение, приняться за дойку. Ей дали ведра и бидоны, и два раза в день приезжала повозка за молоком.
Скотину выгоняли на работу перед рассветом, и Сперанца поэтому доила коров до зари, при свете фонаря. Коров было столько, что у нее болели руки. Цван, которому прежде всегда помогала Минга, жалея внучку, старался сам сделать работу потяжелее. Он носил воду в пойницы и приготовлял корм.
Так они работали до рассвета. Потом скотину угоняли, и тогда надо было собирать навоз, чистить стойла, опять готовить корм. Вечером скотина возвращалась, и все начиналось сначала.
К ночи, пропитанная запахом молока, не зная, куда деться от мух, тучей летавших за ней, Сперанца валилась с ног от усталости.
У нее не было времени беседовать с людьми. Но поздно вечером, когда батраки складывали под навесом позади дома плуги и мотыги, она выбегала во двор и, не подавая вида, прислушивалась к их разговорам.
Она часто слышала имя человека, который в эти дни вел переговоры с хозяевами от имени тех, кто работал в долине. Она никогда его не видела, но вечерами, вернувшись без сил в свою каморку, полную комаров, она думала о нем, горячо желая, чтобы он быстрее завоевал полное доверие батраков и сломил упорное сопротивление хозяев долины.
Она вспоминала слышанные ею обрывки разговоров и делала из них свои выводы.
— Без нас они не обойдутся… Придется им уступить…
— Еще как обойдутся… Говорят, они собираются привезти сюда машины, а тогда мы им не нужны… И потом, говорят, машины выгоднее, дешевле…
— Ну, уж не дешевле, чем мы. Из картона, что ли, их делают?
— Машины там не годятся, где мы работаем. Они, небось, не спустятся в болото, не пройдут по трясине.
— Пока что тут и тракторов-то мало. Ну, пусть пришлют еще. Что ж из того? Конечно, на них и пахать быстрее, и волов не нужно, но что с плугом, что с машиной — без людей не обойтись/
— Да что вы заладили про машины? Что же, по-вашему, машина пойдет в воду рис убирать?
— Ох, господи… Вот бы нам такую машину, чтобы пиявок убирала. У меня все ноги в синяках. Съели меня заживо…
— Ну, такой машины, будь уверена, ты здесь ни от кого не дождешься…
Сперанца с напряженным вниманием прислушивалась то к одному, то к другому голосу, стараясь не упустить ни слова; и каждый вечер она чувствовала, что атмосфера накаляется все больше.
Иногда в разговор вмешивался Цван:
— По-моему, проработавши столько лет на одном месте, надо, бы быть поуважительней к хозяину.
— Тьфу ты, старый дурак…
— Вот и потолкуй с ними. Сразу норовят обругать человека… Что вы хотите? По мне, где едят, там не гадят…
— Мало вам гадят хозяева!.. Но вам, хоть наплюй в глаза, все божья роса.
Потом они группами расходились, но еще долго из темноты доносились их голоса.
Сперанца, окончив работу, мылась на гумне, под открытым небом.
Потом уходила к себе в каморку и, нырнув в постель, с головой укрывалась одеялом. И все-таки она слышала несмолкаемое звонкое жужжание комаров и — чуть подальше — стрекот кузнечиков и кваканье лягушек.
Она думала о Таго…
Сперанца не видела его с того дня, когда побывала у него в хибарке и он проводил ее домой.
Она имела неосторожность рассказать ему по дороге о тех двух охотниках, которые утром кричали ей с островка. Она сделала это нарочно, чтобы похвастаться перед двоюродным братом и доказать ему, что она уже девушка, а не ребенок, но в ответ заработала обещание надавать ей подзатыльников, если она еще раз пойдет одна на болото.
Прислушиваясь к разговорам батраков, она всегда надеялась, что они упомянут о Таго.
Но никто о нем не говорил. Таго работал на противоположной стороне болота, и ему незачем было сюда приходить.
Сперанца ждала событий, и всякий раз, как люди спорили при ней, у нее сжималось сердце от тайной тревоги. И всегда под конец она чувствовала глухую досаду на тех, кто не хотел понять, что нельзя вечно терпеть и молчать.
Однажды вечером, еще по-летнему теплым, Сперанца и Цван, намаявшись за день, сели на порог дома подышать свежим воздухом.
— Так и ломит кости, — сказала Сперанца. — Мне бы лечь, да нет сил сдвинуться с места.
Цван вздохнул. Ему было больно видеть девочку в таком состоянии, и он попытался ободрить ее.
— Крепись… Потерпи малость, а там всю зиму будешь отдыхать. Тебе еще, можно сказать, повезло. Ты вот работаешь возле дома. А подумай-ка, каково девочкам твоих лет, которые встают до рассвета и идут на поле, да по десять часов кряду гнут спину — рис убирают.
— Они не будут работать по десять часов, если сумеют за себя постоять…
— Не давай задурить себе голову, девочка…
— Дедушка, дедушка, почему вы не хотите понять?
— Потому что так было испокон веков, и ни тебе, ни твоему распрекрасному двоюродному братцу ничего тут не изменить…
— При чем тут я, дедушка? Что я могу сделать? Конечно, я от других не отстану, но я мало что значу. Вот Таго… не знаю… Что о нем говорят, дедушка?
— Ничего… Спеси-то у него хоть отбавляй, а как был, так и остался в услужении. Переменил хозяина, только и всего. Не хочет, видишь ли, работать на того, кто ему платит, а служит даром этому сумасброду, который сходки устраивает да сулит всем и каждому златые горы. И он полоумный, и кто его слушает полоумные…
— Но ведь вы сами видите, дедушка, что это за жизнь… Нельзя же выдержать!
— Я-то выдержал? Твоя бабка выдержала?
— Не говорите мне о бабушке! Мается она, как грешная душа на том свете, покою себе не находит. Искалеченная, слабоумная, изможденная, и умереть-то не может. Бродит, как проклятая, собирает щепки и зовет убитых сыновей.
