с людьми, набирающими известность. А за пределами газеты он имел поручения от ЦК ВКП(б) быть как бы связным между руководителями партии и творческой интеллигенцией. Поэтому в его квартире постоянно собирались писатели, художники, артисты. Вот так он часто встречался с Маяковским.
Маяковский писал об “Известиях”: “Люблю Кузнецкий, простите грешного, потом Петровку, потом Столешников. По ним в году раз сто иль двести я ходил из “Известий” и в “Известия”.
Гронский спрашивал меня: “Ну, как Вы думаете, к кому он мог ходить столько раз? Я был главным редактором, у меня был заместитель, который занимался другими делами. Мы часто с Маяковским беседовали, гуляли. Ион мне читал новые стихи. Говорили с Маяковским о жизни”.
В одну из таких встреч с Гронским, когда я приехал к нему в Москву, Иван Михайлович мне рассказал о причине самоубийства Маяковского. Я до того, кстати говоря, и не слышал об этом.
Лиля Брик, злая фурия Маяковского, которая организовала тройственный любовный союз, или треугольник — её муж, Владимир Маяковский и она, — очень не хотела отпускать поэта. Они в общем-то жили за его счёт. Однако её родная сестра Эльза Триоле, которая жила во Франции, однажды познакомила Маяковского с находившейся там российской женщиной Татьяной Яковлевой. Это была красивая молодая женщина, любимица модельера Кристиана Диора, поскольку демонстрировала созданные им наряды. И Яковлева, и Маяковский, по словам Ивана Михайловича, “прониклись друг к другу чувствами”. Проще говоря, понравились друг другу. А Маяковский влюбился в неё. Говорят, когда они входили в какое-нибудь кафе, люди не могли сдержать восторженных улыбок — настолько это была красивая пара.
Но Маяковский, пробыв в Париже около месяца, должен был уехать в Советский Союз. Уезжая, он оставил в цветочной лавке большую сумму денег, чтобы его любимой, пока его нет, каждый день приносили цветы.
Через некоторое время стал собираться в Париж, чтобы встретиться с Татьяной Яковлевой и жениться на ней. Однако, по некоторым сведениям, “треугольная” дама Лиля Брик сделала всё, чтобы поэту не разрешили выехать — кормушка-то могла закрыться.
А пока его не было, Татьяна увлеклась молодым французским бароном и согласилась выйти за него замуж. В тот день, на который была назначена в Париже свадьба, Маяковский в Москве застрелился.
Кроме Маяковского Иван Михайлович и приятельствовал, и официальные имел контакты со многими другими литераторами. Он мне рассказывал историю создания романа “Пётр Первый”.
В конце 20-х годов, по-моему, в 1928-м Алексей Толстой написал пьесу “На дыбе”. Это о Петре Первом и о его времени. Гронский говорит: я посмотрел её и был возмущён. При первой же встрече с Толстым он ему высказал: “Вы неверно трактовали образ Петра. Вы показали его разрушителем, человеком, который кромсает, всё ломает, убивает всех, а на самом деле он был преобразователем. И его деяния, конечно, никак не укладываются в понятие “На дыбе”, которое Вы дали пьесе. Он не на дыбу поднял Россию, он поднял её к новым высотам. Поэтому, наверное, надо бы написать другую вещь. Напишите роман”.
Через некоторое время, как говорил Гронский, появился роман “Пётр Первый”. В нём царь выглядит уже совсем другим государственным деятелем.
Уже работая в “Известиях”, в Казахстане, я получал от него письма. Почерк ровный, но немного буквы как бы дрожащие.
“Уважаемый Вячеслав Иванович! Прочитал Вашу статью на месте передовой. (А мы тогда ввели рубрику “Заметки публициста”.) Очень хорошо. Это говорит о том, что Вы — ведущий журналист газеты”. И так было несколько раз.
В 1984 году, когда приближалось его 90-летие, я позвонил в редакцию и сказал: “Ребята, надо бы отметить юбилей Гронского. Всё-таки это был один из первых руководителей нашей газеты”. Кстати говоря, однажды в разговоре за чашкой кофе во время моего очередного приезда в Москву я высказал такую мысль: почему бы нам не повесить портреты всех главных редакторов “Известий” там, где кабинеты руководителей газеты, в коридоре. У нас столовая и буфет были на втором этаже — его я назвал “кормным”. А на третьем — все кабинеты руководителей. Это, по моему определению, “кормчий” этаж. Вот там я и предлагал повесить портреты. Время прошло — идея была реализована.
А насчёт юбилея Гронского — тоже получилось, и неплохо. Ивана Михайловича пригласили в “Известия” — привезли на машине главного редактора. Сделали ему пышный приём в честь 90-летия и подарили специально выпущенный номер газеты с поздравлениями знаменитых журналистов. В том числе, “известинцев” разных поколений.
Репортажи со свалки
На радио я пробыл недолго. Уж если сослали, то надо выбирать что-нибудь более подходящее душе. Я стал поворачиваться к телевидению. Когда я приехал первый раз в Ярославль и мне отказал Иванов в приёме в газету, я пошёл на местное телевидение. Работавшие там люди говорят: ну, попробуйте, сделайте что-нибудь, чтобы мы знали, на что вы способны. Мне дали кандидатуру для передачи. Это был Герой Советского Союза, получивший звание за форсирование Днепра. Я с ним встретился не один раз, записал на диктофон его рассказ. Сам изложил часть его истории. Написал песню. В передаче её сам исполнил под гитару. И, как мне сказали, передача получилась неплохая. Однако руководитель областного телерадиокомитета связался с Ивановым, и тот рассказал ему о причинах отказа мне. Дело в том, что между Ивановым и Подлипским шла ожесточённая война. И редактор решил, что приветивший молодого способного сотрудника Подлипский усилит свои позиции в этой войне. Естественно, что редактор газеты и глава телерадиокомитета были единомышленниками. Поэтому и на телевидение меня тоже не пустили.
Теперь я уже был с другим именем, с другими возможностями, но после фельетона снова отверженным. Тем не менее я работал уже официально в телерадиокомитете и начал прибиваться к телевидению. Местное телевидение вещало всего час времени. Это был промежуток времени и для информации, и для различного рода передач — экономических, культурных, каких-то событийных. Я стал делать сюжеты и тут же приглядываться быстро к работе профессионалов этого дела. И с удивлением заметил, как я потом говорил, что тут они все гении. Осветитель — гений, оператор — гений, ассистент режиссёра — гений, помощница режиссёра — гений, а режиссёр — вообще гений. Словом, куда ни глянь — одни гении. Я встал на место оператора, за камеру, посмотрел, что и как. Изучил, как записывается звук. Поработал на монтаже, попробовал сам склеивать плёнку. Короче говоря, прошёл все этапы. Теперь я знал, что и как делается и примерный уровень мастерства каждого “гения”. Поэтому в полушутливом тоне заявил: я за
