На кладбище царила непроглядная тьма. Люди, которые вроде бы шли от станции в том же направлении, что и она, как-то незаметно испарились. Ей то и дело мерещились тени, скользящие вдоль старых могильных плит, прислоненных к кладбищенским стенам. Люди, которые когда-то оплакивали усопших, сами уже были давно мертвы. Вряд ли они думали, что эти плиты, так любовно обработанные, однажды будут выдраны с корнем.
Она бросилась вперед, не позволяя себе перейти на бег лишь из боязни поскользнуться на обледенелой дорожке. Ей казалось, он вот-вот выскочит на дорожку прямо перед ней, материализовавшись из черноты безлунной ночи. Чтобы покарать ее за поведение в парке. Чтобы на этот раз ей не удалось от него уйти.
Лишь после поворота на свою улицу она смогла наконец перевести дух. Больше она никогда не будет ходить одна в темноте, никогда и никуда. А если захочется пройтись, она пойдет туда, где всегда полно людей.
Телефон зазвонил, когда она возилась с ключами. Она пошла на звук, в сторону швейной комнаты, внимательно осматривая по дороге все углы. Перед тем как войти, на всякий случай заглянула за дверь. Телефон лежал на закроечном столе. Звонила мама; Кларисса взяла трубку, машинально отметив, что аккумулятор почти сел.
Она прошла на кухню, прижимая трубку к уху плечом. Наполнила чайник, поставила на плиту.
– Ты какая-то рассеянная, Кларисса.
Переместившись в гостиную, она принялась собирать книги и швейные журналы, валявшиеся на паркетном полу, который реставрировал и шлифовал ее отец. Она поставила их на полки, которые он для нее сделал, рядом с полным собранием сказок братьев Гримм, Перро и Андерсена, которые он читал ей в детстве. Эти сказки завораживали ее, и с тех пор она перечитывала их снова и снова, понимая, что написаны они вовсе не для детей.
– Ты можешь остановиться хотя бы на секунду и послушать?
Она опустилась на диван, обивкой которого занималась ее мама. На кроваво-красном фоне с бордовых стеблей тяжело свисали малиновые розы размером с кулак.
– Ты следишь за здоровьем?
Мама очень переживала из-за Генри.
– Конечно, мама. Ты ведь меня научила.
– Ты так долго не подходила к телефону, что я уже начала беспокоиться.
У них шестнадцать лет не было детей; Кларисса родилась, когда ее матери исполнилось сорок три. Она была их маленькой сказочной принцессой. Отец любил шутить, что, желая уберечь свою дочь от беды, он приказал сжечь все веретена в королевстве. Она шутила в ответ, что его план отлично сработал.
– У меня все хорошо, не волнуйся.
Пока мама передавала трубку отцу, она расстегнула один сапог и сняла его. Потом проделала то же самое с другим. Чайник засвистел, и она снова встала.
– Как по-твоему, это глупо? – спросила она по дороге на кухню, как всегда убаюканная отцовским голосом. – Глупо иногда доехать от станции на такси? – Она не смогла устоять перед искушением поделиться с ним; однако едва она произнесла эти слова, как почувствовала, будто стены надвинулись на нее и комната стала меньше. Но она не могла иначе; она должна была пройти через это сейчас.
– Нет. Но почему, Клари? Что случилось? Ты же любишь гулять!
– Я очень устаю в суде, – ответила она, упрекая себя за то, что проговорилась и заставила его волноваться.
– Ну, тогда это удачная мысль.
Она вошла в спальню и на всякий случай заглянула в шкаф. Убедившись, что там никто не прячется, она легла на кровать, стянула чулки и бросила их на коврик в стиле ретро, который сшила из плотной материи с разбросанными по золотисто-коричневому фону гигантскими лилиями. Потом свернулась калачиком, поджимая замерзшие пальцы на ногах.
Ее мать привыкла встревать в отцовские разговоры. Она занималась этим уже пятьдесят пять лет.
– Передай своей дочери, что манго – это не обед, – ясно донесся из трубки ее голос. – А черный чай – не ужин.
Словно догадавшись, что разговор окончен и Кларисса не собирается отвечать на последнюю реплику, телефон пропищал три раза и отключился.
Четверг
22 января, четверг, 14:30 (три недели назад)
Я иду по коридору и несу документы новому главе отделения английской литературы. Чуть больше чем через неделю я стану присяжной, и тогда мне не нужно будет ходить в университет. Приближаюсь к твоей голубой двери. Она приоткрыта и чем-то зафиксирована, несмотря на таблички с надписями «Пожарный выход» и «Закрывайте дверь». Проскальзываю внутрь. В кабинете никого. Взглянув на твой шкаф с бумагами, я в ужасе замираю. Сердце колотится; я знаю, что ты можешь вернуться в любую секунду. Но я все-таки должна на это посмотреть.
Никто, кроме меня, никогда эти предметы не узнает. Никто не поймет, что на твоем шкафу – алтарь. Не удивлюсь, если ты еще и какие-нибудь ритуалы вуду здесь проводишь. Вот конверт на твое имя, надписанный моим почерком: наверняка там была какая-нибудь административно-хозяйственная ерунда. Вот желтая кружка с оранжево-зелеными маргаритками, из которой я каждый день пила кофе, пока месяц назад она вдруг не исчезла. Ты ее не помыл. А вот пластиковый стаканчик из-под клубничного йогурта – вроде тех, что я иногда приношу на работу. На стенках буреют засохшие остатки того, что не удалось выскрести. Далее по списку: пустой тюбик из-под крема для рук, лежавший на моем столе; проспекты и журналы по любительской фотографии; смятые листки с какого-то собрания, пестрящие тюльпанами, которые я постоянно рисую… Не хочу даже думать, как ты все это достал!
Сто десять. В брошюрках пишут, что среднее число инцидентов, после которых преследуемая женщина обращается в полицию, – это сто десять. У меня пока еще и десяти не наберется! Хотя все зависит от того, как считать.
Вот, например, мои вещи на твоем шкафу. Это один инцидент или несколько? Скорее всего, вообще нисколько: ты прекрасно сумеешь все объяснить, причем так, что выставишь меня же параноидной идиоткой. Лучше не упоминать о них, чтобы не выставлять себя на посмешище. Я буквально вижу, как ты издеваешься над абсурдностью каждого из выдвинутых против тебя обвинений.
«Неужели каждый, кто забыл помыть кружку, должен предстать перед комиссией по расследованию домогательств?»
«Неужели я единственный, кто иногда машинально уносит чужую кружку с кофе? Виноват, исправлюсь. Но ведь она могла просто попросить свою кружку назад, не так ли? Я понятия не имел, что это ее».
«Обещаю в письменном виде извиниться перед службой уборки за свою халатность и безответственность при работе с пищевыми отходами».
«Да, я покраснел при упоминании о креме. Но сейчас зима, и у мужчин тоже сохнет кожа».
«Я понимаю, что должен был разработать эффективную систему утилизации бумажных отходов. Я признаю свою вину и готов предстать перед аттестационной комиссией. Пусть они меня накажут. Отправят на курсы повышения квалификации».
Жаловаться бесполезно. Эти вещи не доказывают абсолютно ничего.
Снова перевожу взгляд на тюльпаны. Мои тюльпаны на фоне твоего кабинета. И тут я вспоминаю. Вспоминаю то собрание.
Перестав писать, ты поднимаешь голову и долго, пристально смотришь мне в лицо. Затем, словно убедившись в том, что твои предположения насчет меня верны, удовлетворенно киваешь сам себе. Чувствую себя так, словно я – твоя собственность. Я двигаю стул. Пригибаюсь. Пытаюсь спрятаться за Гэри… Бесполезно. От твоих глаз все равно никуда не деться. Уткнувшись взглядом в стол, смущенно ерзаю на стуле.
Гэри спрашивает меня о какой-то ерунде. Бормочу что-то невнятное.
– Очень интересно! – восклицаешь ты с воодушевлением, хотя очевидно, что ничего интересного я не сказала. Ты так внимательно слушаешь, так увлеченно и с таким жаром выступаешь… Кому придет в голову, что ты мной одержим? Скорей они решат, что ты выслуживаешься перед Гэри.
Отгоняю непрошеные воспоминания и возвращаюсь в реальность. От грохота шагов на лестнице вибрирует все здание. Я знаю, что это ты. Ты всегда ходишь шумно и очень целеустремленно, чтобы все вокруг знали, как у тебя много важных дел; чтобы поняли, какой ты серьезный и ответственный. Образцовый сотрудник, ничего не скажешь.
Коротко стучусь в кабинет главы отделения. К счастью, она отзывается сразу же. Проскальзываю внутрь и быстро захлопываю за собой дверь, обрывая твое «здравствуйте» на середине. Будем считать, что я тебя не заметила.
Я отчаянно пытаюсь придумать, как пройти мимо тебя на обратном пути, и не сразу соображаю, что это бывший кабинет Генри. Не замечаю, что заведующая все здесь поменяла, постаравшись истребить всякое напоминание о Генри, не проигрываю в памяти, как мы занимались сексом на столе, который Генри всегда содержал в образцовом порядке. Сейчас весь стол завален папками и какими-то ведомостями. Приглашаю заведующую пойти со мной и взглянуть на новый компьютерный класс для аспирантов. Она охотно соглашается, и от радости я чуть не бросаюсь ее обнимать. Чудом сдерживаюсь.
