Где-то на горизонте постоянно находилась его девушка, приехавшая к нему в гости из Львова, в связи с чем наш контуженый герой на радостях и напился. Я не исключаю, что имели место какие-то лекарственные препараты, в связи с чем боец начал принимать проезжающие авто за врагов. Водители, не останавливаясь, ехали дальше, до тех пор пока афганец не ударил кулаком машину ГАИ. Машина остановилась, из нее вышли два дородных сержанта в полушубках. Когда подъехали мы, то застали такую картину: солдат в одной расстегнутой рубашке был «зажат» между машиной и внутренним углом дома, откуда его даже не пытались извлечь брезгливые сотрудники ГАИ. Подбежала девушка, которая оказалась медсестрой, принесла его дубленку и повторяла все время: «Не бейте, не бейте!» Мы и не собирались его бить, мы собирались связать ему руки и отвезти в «Спецтравму», но гаишники, на помощь которых я рассчитывал, радостно сообщили: «У нас еще 5 ДТП, мы уезжаем».
К сожалению в эту смену я мало того что был с врачом-женщиной, так еще и без Жмени, который сейчас как раз сдавал сессию в своем институте физкультуры. Водитель нам не помощник, он должен читать газету и не выходить из машины, даже если начнется стрельба, кроме того кричать: «Не блевать в карете!» Ну и везти, конечно. Сорок минут мы ходили вокруг ветерана, не знали, как к нему подступиться. Наконец, девушка уговорила его съесть таблетку. Доктор, с которой я был на смене, сделала солдату укол, наслушавшись в процессе таких отборных ругательств, каких не слышала за 30 лет работы на «Cкорой». Наш герой обмяк, и мы с грехом пополам затолкали его под санитарское откидное сидение. Сверху сел я. Хлопнули дверьми, собрались ехать. И тут началось такое…
Я почувствовал, как он начал елозить под креслом, с каждой секундой все сильнее. Не прошло и полминуты, как до этого здорового лося дошло, что он несвободен, и он начал предпринимать яростные попытки освободиться. Не связанными ногами боец начал бить все, что находилось в пределах досягаемости. Поливал всех жутчайшим матом, выгибался на мостик, подбрасывая вверх меня, сидящего сверху. В процессе он разбил нос об ножку кресла, и у него потоком потекла кровь. Водитель все же пришел мне на помощь и сел верхом на ноги солдата. Все указывало на то, что мы поосторожничали с дозировкой. Мы добавили. Он обмяк снова. Растерзанные, красные, тяжело дышащие, мы все же поехали, расчитывая за сорок минут дороги отдышаться и привести себя в порядок. В этот раз в запаре, злые, мы чуть переборщили. По дороге в больницу «Скорой помощи» у него остановилось сердце… Окостеневшими пальцами, не чувствуя не то что его вен, а собственных отмороженных сбитых костяшек, я пытался в быстроедущей раскачивающейся машине, где немилосердно дуло из многочисленных щелей, стоя вполроста, в неверном желтом свете поставить ему капельницу. Сделать это не получилось, и Вера Анатольевна, перестав причитать о том, что ее лишат диплома за год до пенсии, хлопнула бойцу адреналин внутрисердечно. Он с шумом вдохнул воздух и сел на каталке. Нужно ли говорить, что, откачивая его, мы срезали ему с рук вязку и он предстал перед нами совершенно свободный и чудовищно злой. В карете началась неконтролируемая драка.
Пока водитель не остановил машину и не выскочил мне на помощь, между мной и солдатом стояла только его девушка, которую он не бил, а все пытался отодвинуть в сторону. Думаю, если бы не она, он бы меня, как минимум, покалечил. Через десять секунд после начала новой серии водитель уже рвал дверь салона на себя. В этот раз шутить он был не намерен. Еще бы — по кускам разносили его автомобиль, место, в котором он даже запрещал нам курить ночью в дороге, называя его «палатой на колесах». В руках у водилы был «черный доктор» — резиновая дубинка, которую он немедленно и яростно пустил в ход.
В этот раз мы Володю завязали показательно — в ласточку. Это когда связанные за спиной руки притягиваются к связанным ногам. Это больно и неудобно, но именно к неудобству мы и стремились сейчас.
Несмотря на мороз, у больницы мы курили вспотевшие, а машина качалась, потому что в ней с завязанными руками буйствовал «афганец». Вышел врач, кивнул, мы открыли двери, и с дикими проклятьями парень вывалился из машины на снег.
Чуть раньше, как вы помните, я работал в реанимации, находящейся совсем рядом со «Спецтравмой», на том же первом этаже. В это отделение за обитой железом дверью везут людей с травмами, в состоянии алкогольного опьянения. Вытрезвитель их не принимает, поскольку им требуется медицинская помощь, травмпункт не принимает, так как они — пьяны. Замкнутый круг разрывает «Спецтравма», полутюремное-полулечебное учреждение.
Со мной в медучилище учился парень двухметрового роста по имени Сеня. В «Спецтравме» на смене, где должно было быть два фельдшера, он всегда работал один, в день, когда приехали мы — в паре с доктором нетрадиционной сексуальной ориентации. Доктор заполнял историю болезни, солдат, связанный, лежал на полу и, ни разу не повторившись, крыл матом весь персонал больницы, а Сеня выворачивал ему карманы и описывал на листке все найденное. Нельзя сказать, что он был при этом чересчур осторожен, потому врач время от времени поглядывал на все это и говорил: «Сеня, осторожнее! Мы же не можем нанести вред больному, помните об этом!» В этот самый момент больной повернул голову и, абсолютно попав в точку, совершенно внятно произнес: «А ты, пидор, вообще молчи!» Врач бросил ручку и с перекошенным лицом бросился вперед, попав прямиком в руки Сени, который пытался удержать доктора от убийства.
Мы вышли на воздух и какое-то время молча курили. Водитель, некурящая пожилая сухонькая доктор и я. Потом мы вернулись в жаркую прокуренную бригадную комнату ждать окончания смены.
МАЯК
Во времена своего неполовозрелого медицинствования я понял простую вещь. Если хочешь быть хоть кем-то, а не подносить всю жизнь снаряды другим, нужно получать высшее образование. Все равно какое. «Мед» мне не светил категорически. Несмотря на жесткий афронт моей семьи, невзирая на два года недешевых репетиторов и даже не согласуясь с собой самим, которому врачом быть хотелось до смерти, я не представлял себе десятилетнего обучения в «меде». Сидка вечерами над книгами, заворот всей жизни вокруг медицины, ничего, кроме библиотеки — претило мне это очень. Да и то сказать — 10 лет. Если ты хочешь нейрохирургом стать, например, то лет пять после института, который сам по себе длится шесть лет, ты проходишь официальную ординатуру. Ну а потом, как повезет. Можешь еще лет семь-восемь ассистировать кому-нибудь. Нет, конечно, неплохо, что к лечению людей допускаются только грамотные врачи, но согласитесь, до сорока лет жрать лысый картофель как-то не очень перспектива. Правда?
Вот и пошел я по бульвару Шевченко в июне месяце, заходя туда и сюда. Пройдя совсем немного, я зашел в прохладный высокий холл Киевского государственного педагогического института им. Горького — здание прямо напротив метро «Университет». Зайдя, я прошел прямиком в приемную комиссию и спросил, где у них берут на психологов. На психологов, ответили мне, конкурс такой, что вам, юноша в штанах ваших обтрепанных, проще попытать счастья сразу в КИМО. Глянув мельком на штаны, я спросил прямо — тот еще наглец был: «А где у вас недобор мальчиков? А-а-а-а, — протянули в приемной, — это вам крайний стол, «деффак».
Копию свидетельства о рождении я отнес и положил на крайний стол. И поступил, конечно, на деффак дней через семь. Ввиду острой нехватки мальчиков в специальности.
И вот я проучился четыре года в «педе». Не могу сказать, чтобы студенческая жизнь шла совсем уж мимо меня. В общежитии я был своим человеком, в КВНе институтском играл, водку пил на задних партах да и вообще курса с третьего стал фигурой в преподавательских кругах довольно известной. Прославила меня, в частности, история с педагогом, которому я продал аудио-плеер JVC, переставший работать минут через пятнадцать после того, как я вышел из аудитории. История с покупкой мною старой курсовой работы, принадлежавшей перу декана в бытность его студентом и попытка выдачи ее за свою, тоже наделала много шума.
И вот натыкаюсь я в деканате на объяву: «Всем, кто хочет поехать на работу вожатыми в пионерлагерь «Маяк», г. Евпатория, необходимо занести свою зачетную книжку в деканат не позднее 10 мая с.г.». Засекаю я этот листик в тот момент, когда секретарь деканата Люда клеит его на доску. А зачетку я даже не успел еще в рюкзак засунуть, только-только освободив ее из липких рук своего старосты. Перспектива сдавать сессию до 15 июня не улыбается мне, конечно, а в требовании занести зачетку до 10 мая моя изворотливая душонка чувствует прямую выгоду для себя, и я отдаю зачетку секретарю немедленно и оказываюсь в списке первым.
На следующий день занятия не для меня начинаются. Я иду в деканат забирать свою зачетку, где рукой декана проставлены все зачеты, а руками соответствующих экзаменам преподов проставлены тройки. И мы едем.
