— Нет!
— Мне же нужно промыть рану, взглянуть, как сильно ты…
— Не прикасайся!
Он рыдал, когда мать отбросила простыню и погрузила его руку в раковину. Повернула кран.
Мальчишка заорал с новой силой.
Слишком горячо. Женщина повернула второй кран, и вода стала чуть теплой. Она принялась лить ее на рану. Кровоточащее мясо. Рвань уже виднелась, но кровь текла не переставая, не давая ничего разглядеть, и мать принялась потихоньку убирать из нее грязь и темные сгустки, глубоко, широко и неровно развалилась рана. «Крошка мой», — думала женщина, чувствуя, как он приваливается к ней и, даже не смотря на его лицо, она поняла, что мальчик потерял сознание.
40
Он учуял нечто странное и попытался скользнуть обратно в темноту, но запах становился все сильнее, и он заморгал, приоткрыл глаза и тут же зажмурился от света, заполнявшего все пространство вокруг него, наконец, он разглядел странного человека в белом, наклонившегося совсем близко. Мальчик начал плакать.
— Все в порядке, Уоррен.
Голос матери; он повернулся на него. Вот она. И отец сидит с ней рядом. Выглядели они рассерженно.
— Мамочка, я…
— Все в порядке, Уоррен. Ничего не бойся. Это врач.
Снова перевел взгляд на человека в белом и заметил на его руках красные пятна. Мужчина держал что-то типа пластиковой пилюли, которую он разломил и из которой шел этот странный запах. Уоррен плакал не переставая. Человек в белом был намного моложе и тоньше, чем тот доктор, к которому его всегда водили, а веснушки на его лице очень походили на кровавые пятна на его халате, поэтому Уоррен не мог прекратить плакать.
— Тихо, сынок, все нормально. Все теперь будет в порядке. Ты в полной норме.
И постепенно до Уоррена начало доходить, что он лежит на столе, что тело его накрыто белой простыней и что рука онемела и не двигается. Он попробовал ее поднять. Рука походила на обрубок белого дерева, до того была замотана бинтами, и Уоррен не мог ни пошевелить пальцами, ни увидеть их.
— Он все еще в шоке. Поэтому смотрит на белое, чтобы отрегулировать зрительную и остальные системы, — услышал мальчик голос врача.
Кто-то вытер ему глаза. Он посмотрел в ту сторону. Его мама. Она улыбалась. Значит, она все-таки не сердилась. Как же он сюда попал?
— Уоррен, ты можешь нам рассказать, как все произошло?
Мальчик повернул голову к доктору и постарался вспомнить свой план.
— Да, стекло, — промямлил он медленно.
— На куче мусора?
— Да, я порезался.
Отец сжал кулак.
— Я покажу этому старому него…
— Пожалуйста, Хэрри, не здесь, — оборвала его мать.
Значит, вранье удалось. Он позволил родителям продолжать разговор без него.
Тут вмешался врач.
— Уоррен, давай, я расскажу тебе, что сделано. Ты должен знать, что ни при каких обстоятельствах нельзя снимать повязку. Я тебя зашил. Нитками с иголкой. Понятно?
— Да, как мамочка шьет платья.
Тут все, конечно, заулыбались.
— Что-то вроде этого. Ты слишком сильно поранился, чтобы мы могли оставить рану заживать саму. Я взял материал, напоминающий струну, только это, конечно, не струна и даже не леска. Хотя очень похожа. Так вот я этой леской-струной тебя и зашил.
— Вот такой, какая здесь лежит?
— Да.
— И она останется во мне навсегда?
— Нет. С недельку или около этого. Потом я вытащу ее, и ты будешь выглядеть таким же, как раньше. Только у тебя, наверное, останется шрам, — врач посмотрел на мать и отца, — но с возрастом его практически не будет видно. Но вот что ты обязан запомнить: эту твою больную руку ни в коем случае нельзя ничем нагружать. Если ты будешь пытаться поднимать тяжелые вещи или сильно сжимать кулак, то стежки могут разойтись. Так что не напрягайся. Пусть тяжести за тебя поднимают мама и папа.
— И они будут за меня постель убирать?
— Можешь в этом нисколько не сомневаться, — ответил отец. — И ежедневное пособие будет тоже назначено.
Тогда и Уоррен заулыбался. Все нормально, ему удалось всех провести, поэтому можно было утереть слезы, неуклюже поводя забинтованной рукой и пытаясь сесть.
— Дай-ка я тебе помогу.
Мама, она усадила его на краешке стола.
— Я думаю, что с ним все будет в порядке, — сказал доктор. — Отправляйтесь сейчас домой. Вот вам таблетки на случай болей, после того как закончится местная анестезия. Позвоните, если будут какие-нибудь осложнения. Но мне кажется, что все будет в порядке, так что привозите его через недельки полторы — вот так.
— А повязка?
— Меняйте ежевечерне. Поначалу придется отмачивать бинты, прежде чем снять. Я не хочу, чтобы какие-нибудь сухие кровяные сгустки прилипали к зашитым местам.
— Как ему одеваться?
— Да как угодно — форма одежды домашняя. Можете давать в обед Мороженое. Я ввел ему противостолбнячную сыворотку, так что не вижу никаких проблем.
— Тогда все. Спасибо вам.
— Удачно, что вы смогли так быстро привезти его ко мне. Кровотечение было очень сильным.
Они еще о чем-то говорили, но Уоррен не слушал. Он осматривал кабинет, все эти стеклянные шкафы, блестящие металлические штуковины, ему вовсе не хотелось ни о чем думать, и он почувствовал себя совсем сонным. Разок он даже чуть не ковырнулся со стола вперед головой.
— Ну-ну, молодой человек. Я думаю, вам пора домой.
Несмотря на дергающую огневую боль, распространяющуюся по руке, Уоррен чувствовал себя абсолютно счастливым. Ему удалось их провести. Как учила мать, он поблагодарил врача и даже здоровой рукой пожал мужчине ладонь, и вот они вышли из кабинета, и тут он понял, что это вовсе не то место, куда его обычно приводили. Коридор, медсестры, старик в кресле с колесиками… и тут он, наконец, догадался, что родители привезли его в больницу. Он знал, что рана тяжелая, но не думал, что настолько. Они прошли сквозь самораскрывающиеся перед ними с шипением двери, и сестрички беспрерывно улыбались ему, а вот уже их автомобиль.
Отец держал его за здоровую руку. Смотри-ка, он даже не сердится, хотя мать вызвала его с работы. Уоррен был доволен, что его выдумка удалась, и все прошло гладко. Весь вечер и всю ночь он пытался придумать, как получше скрыть укус. Но его осенило только тогда, когда он бросился в ванную. Рука распухла, горела, рваные края раны саднило. Он заходился от боли. Ко времени завтрака в комнату зашла мать, чтобы разбудить его, но он зарылся в простыни, притворяясь, что не хочет просыпаться. Он оставался в постели до тех пор, пока не понял, что вот сейчас за ним уж точно придут. Поэтому он стал подслушивать, а когда убедился, что мать находится в гостиной, встал и кое-как сам оделся. Боль была столь сильна, что его трясло. Он поскользнулся и на рукаве выступила кровь. Но к тому самому времени он уже придумал, что делать и выскользнул на улицу, побежав к мусорной куче. Самая дрянь началась, когда ему пришлось наклониться над мусором, чтобы налить кровь на осколки стекла. Когда он отцепил пропитанную кровью тряпку, то увидел распухшую пульсирующую рану с комьями засохшей грязной крови, настолько омерзительную, что его едва не стошнило. Его затрясло, и Уоррен прикоснулся рукой к разбитой бутылке. Таким образом он исполнил свой план до конца. Но тут он потерял равновесие, случайно надавил на руку, и рана словно взорвалась. Никогда раньше он не испытывал такой глубоко саднящей боли.
Поэтому-то он и не мог заглушить крик. Никак.
41
— Расскажи, как ты здесь очутился.
— На машине приехал.
Данлоп рассмеялся. Они ехали на патрульной машине к городу. Гордон посмотрел на Слотера.
— Нет, серьезно.
— Ты знаешь, об этом мне бы не очень хотелось говорить.
— Твои слова здорово смахивают на мои. — Данлоп увидел, как на сей раз Слотер взглянул на него.
— У тебя руки трясутся.
— Я уже к этому привык.
— Хочешь выпить?
— И не единожды.
— Тебе бы лучше на всякий пожарный таскать с собой бутылку.
— Я ее в номере оставил. Видишь, какой храбрец. Был…
— Неужто настолько плохо?
— Еще хуже. Я ведь не шутковал.
— Что за сон тебе снится?
— Так расскажешь, как ты здесь очутился?
Слотер взглянул на него. Глаза его странно поблескивали, словно он о чем-то все время упорно думал.
— Со мной что-то произошло. Сломался, или нет, совсем издергался.
Данлоп знал, насколько трудно было Натану в этом признаться.
— Я на тебя рассчитываю…
— Да, я так и понял.
— Мне наплевать на то, каким я был, но то, каким я стал… Жена со мной развелась.
— Ты что ей изменял?
— Нет, ничего подобного у меня никогда не было.
— Значит, она просто не смогла больше тебя выносить.
— Точно.
