продолжалась с 1920 по первую половину 1922 года. Органы власти этой области были крайне насыщены криминалом. Уже через две недели после захвата власти в Якутске, 28 декабря 1919 года, якутские большевики убили эсера Б. С. Геллерта, участвовавшего с ними в перевороте и назначенного командующим революционными войсками Якутской области[2878]. Однако Якутское оргбюро РКП(б) в августе следующего года постановило это убийство «считать актом политической целесообразности»[2879]. Ф. Е. Оленев до 1914 года отбывал каторгу за «обоюдную драку», потом работал на электростанции, почти весь 1919 год провел узником Якутской тюрьмы. А на август 1920 года Оленев уже работал начальником этой тюрьмы[2880]. Как отмечал в июне 1921 года Якутский губком РКП(б), местные коммунисты «не только отрывались от масс, но и явились очень заметными поставщиками уголовного элемента», из‐за чего в Якутской тюрьме партийцы составляли 20% заключенных[2881].
В 1921–1923 годах, в период массового повстанчества в Якутии, направленного против преступлений военно-коммунистической политики, численность мятежников доходила до 10 тыс., и К. К. Байкалов, командуя их подавлением, позднее утверждал, что повстанцы «на засадах убили несколько тысяч красноармейцев»[2882]. Председатель Якутского губревкома П. А. Слепцов-Ойунский 20 ноября 1921 года подписал обращение к мятежным якутам и тунгусам, предлагая им переходить на сторону красных, за что обещалось прощение. Несогласным капитулировать «бандитам» Ойунский угрожал тем, что по приказу командующего 5‐й армией «за… [их] преступления… понесут кару заложники…»[2883].
Крайняя жестокость местных властей являлась откликом на соответствующие установки центра. Полномочная комиссия ВЦИК, созданная решением Политбюро ЦК, своим приказом № 171 от 11 июня 1921 года санкционировала расстрел заложников из числа мирных жителей на территориях Тамбовской губернии, охваченных повстанчеством. Этот опыт применялся в целом ряде регионов. Известный приказ командующего 5‐й армией И. П. Уборевича от 22 сентября того же года, обращенный к населению Енисейской, Иркутской и Якутской губерний, объявлял о самых жестоких мерах в борьбе с повстанцами. Выполняя его, власти Якутии в «неблагонадежных» селениях в порядке террора расстреливали каждого пятого жителя. Вот что говорилось, и не без удовлетворения, в информационной сводке ГПУ от 15 марта 1922 года по поводу действий внутренних войск: «Численность восставших [в] Якутобласти исчисляется поголовным участием Якутского, Колымского, Верхоянского и части Вилюйского уездов. <…> Настроение наших частей хорошее, которых трудно сдерживать от поголовного уничтожения якутов»[2884]. Партийный лидер автономии М. К. Аммосов в телеграмме для ЦК РКП(б) сокрушался, что в местностях, занятых повстанцами в 1921–1922 годах, «даже русские крестьяне в большинстве сочувствовали им»[2885].
Только с марта 1922 года военно-чекистские отряды в Якутии постепенно начали отказываться от практики тотального истребления пленных повстанцев. Полгода спустя Аммосов в информационном письме за вторую половину августа и сентябрь 1922 года, адресованном Сиббюро ЦК РКП(б), признавал, что в начале года, реализуя приказ военных властей «о расстреле каждого пятого из мирного населения, разграблении имущества всех сочувствующих повстанцам… исполнители этих директив и приказов на местах – сотворили ужасные вещи… широко (слишком широко) применялся красный террор, господствовал разгул партизанщины, наводя невольный ужас на якутов». Аммосов характеризовал восстание как «настоящее народное национальное», не носившее «бандитского характера», и констатировал: «Одержав победу над своим красным бандитизмом – партия одержала тем самым победу над повстанческим движением»[2886]. Но эта коррекция карательной политики не означала реальных наказаний для тех представителей власти, кто оказался замешан в преступлениях против населения.
Характерно, что даже осенью 1922 года часть якутов продолжала пополнять остатки повстанческих отрядов[2887]. В начале 20‐х годов якуты потеряли тысячи соплеменников, ставших жертвами повального красного бандитизма со стороны силовых структур (если в 1917–1920 годах прирост населения был на уровне 4 тыс. человек ежегодно, то в 1921–1928 годах он оказался нулевым или отрицательным). Обилие краснобандитских преступлений провоцировало новые мятежи: причинами восстания тунгусов (эвенков) в 1924–1925 годах, как указывал секретарь Якутского обкома РКП(б), были их крайнее обнищание из‐за непомерных налогов, разорение во время войсковых операций против повстанцев в 1922–1923 годах, «репрессивная политика и террор»[2888].
Милиция, подобно ВЧК, являлась крайне криминализированной структурой, давая массу краснобандитских примеров. Примеры милицейского террора уже после масштабной чистки милиции конца 1921 – начала 1922 года очень характерны для всех сибирских губерний. Так, в марте 1922 года за незаконные действия было арестовано 10% состава Минусинской милиции, включая ответработников[2889]. Однако и в «очищенной части» Сибмилиции красный бандитизм широко воспроизводился в период 1922–1923 годов и заметно проявлялся в последующие годы.
Бывший партизанский командир Василий Степанов, ставший начальником Татарской уездно-городской милиции Омской губернии, весной 1922 года обвинялся членом укома РКП(б) Конончуком в том, что работа милиции развалена, сотрудники пьянствуют, а «в Спасском и Купинском районах милиция подвергает сильному, до смерти, избиению арестованных». Летом 1922 года в Тобольском уезде нетрезвый начальник милиции 5‐го района без суда расстрелял 15 человек, после чего во время пьяного дебоша был убит одним из продработников[2890]. Коммунист Н. Е. Заборский – начальник Кыштовской раймилиции Новониколаевской губернии в 1920–1922 годах – был снят с должности и осужден на три года заключения условно за связь с «группой участников в красном бандитизме»[2891].
Омские чекисты в июле 1923 года сообщали, что по 6‐му району за первые пять месяцев года совершили разные уголовные преступления около 80% милиционеров[2892]. В марте этого года Енисейская губпрокуратура отмечала, что работники угрозыска нередко – особенно на местах, в районах – «в отношении преступников применяют самое зверское издевательство». «…В апреле 1923 года среди бывших партизан Ачинского уезда заметными были попытки возложения всех налогов на „контру“ и создания фиктивных контрреволюционных организаций, члены которых провоцировались на антисоветские выступления и уничтожались. 1 августа… милиционеры, избившие заключенных Канского местзака (места заключения. – Прим. ред.) и заставлявшие их сознаться в убийстве, во время следственного эксперимента застрелили одного из них»[2893]. В августе 1924 года пьяный начальник Оёкской раймилиции Иркутского уезда П. А. Лихманов организовал псевдонападение на отделение милиции, незаконно задержал и избил арестованных, а чтобы скрыть факт избиения, задействовал еще трех милиционеров и двух задержанных крестьян расстрелял[2894].
Нэповские чистки партийно-советского и силового аппаратов оказались неспособны изменить лицо власти. Качество управления с годами фактически не улучшалось – по крайней мере, население в этом было уверено. Летом 1921 года начальник следственной части Крымского ревтрибунала констатировал, что «…честный представитель власти – исключительное явление»[2895]. Как отмечалось в докладе ОГПУ «О соблюдении социалистической законности в деревне» в конце 1925 года, по
