ею, и только ею. Как бы не так! Елизавета Сергеевна выписалась из госпиталя, и он устроил ее в гостиницу «Москва» – зимой 1943 года это было равносильно подвигу Геракла. Он прочел книгу Андрея – черновик, в котором я не могла разобрать ни слова, и три вечера подряд доказывал, что главная неудача Андрея заключается в том, что двадцать лет тому назад он, Андрей, занялся медициной, а не литературой.
И наконец – это было самое главное, – он поехал с ним в Институт профилактики.
– Иди ты знаешь куда! – сердито сказал он, когда Андрей попытался убедить его, что это «не семейное дело». – Кроме высокой чести состоять с тобою в родстве, я все-таки четверть века занимаюсь наукой.
Молча облазил он все три этажа института, заглянул в виварий и заставил всех лаборантов, одного за другим, рассказать о том, как они приготовляли вакцину. Рабочее место заболевшего лаборанта он не просто осмотрел, а, можно сказать, обнюхал.
Вечером, когда мы встретились за столом, об этой ревизии не было сказано ни слова. Мы поужинали, легли, и я уже почувствовала, что мысли смешались и что-то неожиданное всплыло, как всегда, в последнюю перед сном минуту…
– Андрей, я понял!
Я испугалась. Андрей коснулся моей руки и тихонько сказал:
– Спи, спи. Он бредит.
– Иди ты к черту! Ты сам бредишь! Я все понял! Они заразились аспираторно.
– Кто заразился?
– Эти люди, лаборант и кто там еще.
Андрей повернул выключатель и сел:
– Сыпной тиф по воздуху не передается.
Митя засмеялся. Он был всклокоченный, бледный, с вдохновенными, смеющимися глазами.
– Вот спасибо, а я и не знал, – сказал он.
– Во всяком случае, до сих пор не передавался.
– Ах, до сих пор! Так ведь до сих пор никто не вызывал у мышей сыпнотифозного воспаления легких. До сих пор сыпной тиф не сопровождался кашлем. До сих пор…
– Швейцар не заходил в виварий.
– Значит, он плохо изолирован. Не швейцар, разумеется, а виварий!
– Штукатурная перегородка.
– Ну, тогда трещины, черта и дьявола, не знаю что, – покраснев и сердито подняв брови, сказал Митя. – Таня, вы спите?
– Нет.
– Вы согласны со мной?
– Почти.
– В науке не бывает «почти». Товарищи, да как же вы не понимаете, что весь опыт как будто нарочно поставлен для того, чтобы возбудители могли свободно выделяться в воздух? Андрей!
– Да?
– Ты что молчишь?
– Я думаю.
– Ах, ты думаешь? – с глубоким удовлетворением сказал Митя. – Так вот, раз уж ты думаешь, постарайся усвоить ту простую истину, что из новых условий, как правило, возникают и новые явления. До сих пор сыпнотифозные больные не чихали, не сморкались и вели себя согласно формуле «сыпной тиф по воздуху не передается». А ты заставил их…
Он замолчал, потом стал ровно дышать – уснул. Уснула и я. Андрей вставал, пил воду, ворочался – не спал до утра.
На другой день братья снова поехали в институт, и Митина догадка полностью подтвердилась. Виварий был действительно изолирован, но вентиляционный ход соединял его с коридором, и возбудители сыпного тифа не просто проникали, а, можно сказать, с силой выбрасывались наружу, распространяясь по всему институту. Ничего удивительного не было в том, что люди, проходившие по этому коридору, подвергались опасности заражения. Удивительно было другое – что из множества этих людей заболели всего только трое.
* * *
Разумеется, все это произошло далеко не так просто, как я рассказала. Через несколько дней многие сотрудники Института профилактики и иммунитета заговорили о том, что иначе и быть не могло, они думали совершенно так же. Это было повторением известной истории с колумбовым яйцом, поставить которое – после Колумба – оказалось удивительно просто.
Но нашлись и другие: Скрыпаченко, например, упорно доказывал, что, если даже Львов-старший прав – что более чем сомнительно, – Львов-младший все-таки виноват, потому что хороший директор обязан знать устройство вентиляционных ходов в своем институте. Не стану рассказывать о других, более сложных маневрах. Все было сделано, чтобы Андрей не то что не мог, а не захотел вернуться в Институт профилактики. И он действительно не вернулся.
Елизавета Сергеевна
Митя пропадал целыми днями, по его словам, в разных «снабах», которые должны были снарядить его экспедицию, а по моим предположениям – в гостинице «Москва», на одиннадцатом этаже, в номере тысяча сто десятом.
Впрочем, обитательница этого номера почти не упоминалась в наших разговорах – мы с Митей редко оставались вдвоем, а говорить о ней при Андрее он, по-видимому, стеснялся. Лишь однажды он спросил Андрея, с кем, по его мнению, нужно поговорить, чтобы ему, Мите, разрешили включить в состав экспедиции опытного врача-хирурга?
Нетрудно было догадаться, о ком идет речь, но Андрей сделал вид, что это его не интересует.
– Гм. Но ведь твоя экспедиция, насколько мне известно, не имеет к хирургии ни малейшего отношения!
– В том-то и дело! – с отчаянием отозвался Митя.
– Так, так. Старый врач?
– Какое это имеет значение?
– Не скажи. А прежде когда-нибудь он был в твоем распоряжении?
– Не был. – Митя слегка покраснел.
– И ты в этом совершенно уверен?
– Совершенно.
– Гм. Тогда, пожалуй, ничего не выйдет.
– Почему?
– Видишь ли, если
