Гончаров в своих нападках на романтизм был далек от идей левого гегельянства, Фейербаха или представителей утопического социализма той эпохи. Но существенно для него то, что вопрос о романтизме он трактовал как вопрос не только морально — бытовой, но и социальный, общественный. Это должно было положительно сказаться на всей художественной структуре романа, основные сюжетные звенья которого осмыслены в плане столкновения избалованного барством мечтателя с миром трудовой, практической жизни. И здесь Гончаров был близок и дорог Белинскому, деятелям его кружка.
Белинский наиболее отчетливо, последовательно и воинственно писал в статьях 40–х годов о смене двух эпох в истории культуры и о столкновении их живых носитетелей. В статье «Русская литература в 1842 году» великий критик говорил о тех двух типах людей (у одного из них «нет никакого порыва к миру идеальному», другой же состоит «только из души и сердца»),[760] которые затем как живые явились в романе Гончарова.
Вскоре в статье «Петербург и Москва» (1844) Белинский вновь возвращается к той же проблеме. Он изображает здесь людей, которые «презирают всем внешним; им давай идею, любовь, дух, а на факты, на мир практический, на будничную сторону жизни они не хотят и смотреть». С другой стороны, Белинский рисует и иной тип «мудрых людей». Они, «кроме фактов и дела, ни о чем знать не хотят, а в идее и духе видят одни мечты».[761] О типе «романтических ленивцев» и «вечно бездеятельных или глуподеятельных мечтателей» Белинский говорит и в статье «Русская литература в 1845 году». Критик выражает сожаление, что «юмор современной русской литературы до сих пор не воспользовался этими интересными типами, которых так много теперь в действительности, что ему было бы где разгуляться!».[762] А. Г. Цейтлин справедливо заметил, что роман «Обыкновенная история» «как бы явился ответом на приглашение, которое Белинский сделал передовым русским писателям: он был посвящен всестороннему изображению „романтического ленивца“ и „бездеятельного или глуподеятельного мечтателя“».[763]
Столкновение пылкого, романтически настроенного молодого человека с суровым и прозаическим буржуазным миром — сюжет, который получил в романе XIX века общеевропейское распространение, так как он отражал одну из основных закономерностей общественной жизни этого периода. Подобные сюжетные ситуации разрабатывали по — разному и романисты романтического направления, и почти все крупные западноевропейские реалисты, в том числе Бальзак в романе «Утраченные иллюзии» (1837–1843). Гончаров шел в разработке этой сюжетной ситуации своим, особым путем. Он нарисовал картину, характерную для русской общественной жизни 40–х годов, — картину столкновения иллюзий, порожденных дво- рянско — поместным укладом жизни, с чиновно — бюрократическим, деловым Петербургом.
Судя по всему, роман Гончарова «попал в точку», он был воспринят передовыми современниками как высокохудожественный ответ на «злобу дня». В письме к В. П. Боткину от 15–17 марта 1847 года Белинский, сразу же после появления романа Гончарова в «Современнике», писал: «Я уверен, что тебе повесть эта сильно понравится. А какую пользу принесет она обществу! Какой она страшный удар романтизму, мечтательности, сентиментальности, провинциализму».[764]
Актуальность «Обыкновенной истории» заключалась не только в гончаровской критике романтизма. Большую победу Гончаров одержал, изображая и Петра Адуева, представители буржуазно — бюрократического Петербурга, пропагандиста практического взгляда на действительность.[765] В русском романе еще не было подобного героя. Большую смелость, чуткость к жизни, проницательность обнаружил автор «Обыкновенной истории», создавая этот образ. Белинский отметил, что Петр Иваныч — «не абстрактная идея, живое лицо, фигура, нарисованная во весь рост кистью смелою, широкою и верною».[766]
Существенно, что и здесь, в оценке и освещении этого образа, Гончаров также близок идеям Белинского. В речах Петра Иваныча по многим вопросам жизни, морали и эстетики ощущается отзвук статей Белинского
(а также и В. Н. Майкова). Характерен в этом отношении блестящий, убийственный разбор Петром Иванычем романтического стихотворения младшего Адуева «Отколь порой тоска и горе» (I, 56–58). Петр и Александр являются представителями двух противоположных эстетических воззрений. Одно из них — идеалистическое и романтическое. Оно ставит «певца» над землей, над практическими интересами, над «толпой». «Поэт, — говорит Александр, — заклеймен особенною печатью: в нем таится присутствие высшей силы» (56), он творит свой особый мир. Петр Иваныч этой эстетике противопоставляет иное понимание искусства. Он высоко ставит талант, но считает, что талант подчиняется требованиям материальной и общественной жизни, должен служить земным интересам, что «поэт не небожитель, а человек» (56).
Столь же противоположны и взгляды Петра и Александра на человека, его обязанности, интересы и страсти. Молодой Адуев смотрел на человека как на существо, предназначенное только для любви и дружбы, счастья и семейной жизни. Петр Иваныч считает, что «человек, сверх того, еще и гражданин, имеет какое‑нибудь звание, занятие — писатель, что ли, помещик, солдат, чиновник, заводчик… А у тебя всё это заслоняет любовь да дружба… что за Аркадия!» (143). «Колоссальной страсти», поклонником которой был Александр (143), Петр Адуев противопоставляет человеческую страсть, разум, общественные обязанности (143).
Гончаров и Белинский отдают предпочтение «практическим натурам».[767] Гончаров в них видит силу прогресса. В первой части романа он с нескрываемой симпатией отобразил общественный и духовный облик Петра Иваныча. Белинский также сочувственно их характеризует, что было связано с его глубоким пониманием исторической миссии буржуазии в судьбах России и Западной Европы. Но вместе с тем Гончаров (во второй части романа) и его критик видят в буржуазии, в «практических натурах» и другую, отрицательную сторону, свидетельствующую об ограниченности всей их «философии жизни». В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» Белинский указывал, что Петр Иваныч «эгоист, холоден по натуре, не способен к великодушным движениям». Критик весьма положительно оценивает тот урок, который своим изображением Петра Иваныча (в финале) дал романист людям положительным, представителям здравого смысла. «Видно, — заключал Белинский, — человеку нужно и еще чего‑нибудь немножко, кроме здравого смысла».[768]
Разумеется, было бы неправильным и односторонним считать, что «Обыкновенная история» возникла лишь под влиянием антиромаэтических статей Белинского и Герцена и вообще той литературно — обществен- ной борьбы, которая развернулась против мечтательного романтизма в 40–е годы. Воздействие того и другого оставило определенные и достаточно сильные следы в истории формирования идеологической позиции Гончарова. Но это воздействие не было лишь влиянием, оно падало на благодарную почву, было подготовлено самой жизнью. Писатель имел собственные, далеко идущие счеты с романтизмом. Спор с романтизмом у него начался раньше появления статей Белинского и Герцена, продолжался во всех последующих его произведениях, составлял органическую черту его мировоззрения и общественной позиции. И отношение к роман- тикам — мечтателям у Гончарова 40–х годов своеобразно, оно не вполне совпадало с решительной, непримиримой позицией Белинского.
Как и большинство художников слова 40–х годов, Гончаров шел к реалистическому роману через творческое преодоление романтизма. И здесь важно не только то, что он преодолевал романтическое мироощущение.
Необходимо обратить внимание (как и при исследовании романа Герцена «Кто виноват?») и на другую сторону вопроса. Романтические средства в изображении характеров и обстановки, как увидим ниже, в некоторых случаях плодотворно используются автором в целях реалистического воспроизведения жизни. В этом смысле школа романтизма, которую в молодости прошел Гончаров, была не только объектом его пародий в романе. Она имела и положительное значение в его реалистической системе. На это существенное обстоятельство исследователи романов Гончарова (как и романа Герцена «Кто виноват?») еще не обратили должного внимания.
Полемика Гончарова с романтизмом началась уже в первых его повестях, которые еще не были в целом реалистическими, но сыграли некоторую роль в истории его «самоочищения» от романтизма и в подготовке «Обыкновенной истории». В первой своей шутливо — пародийной повести «домашнего содержания» «Лихая болесть» (1838) Гончаров юмористически пародирует романтическое восприятие прозаических картин природы. Комизм возникает здесь в результате несоответствия сентиментально — романтических восторгов перед воображаемой природой («мрачная, бездна», «величественный холм» и т. п.) действительным картинам природы (холм — «вал, вышиной аршина в полтора», белеющие кости в «бездне» — кости кошек и собак).
