делившихся и постоянно повторяющихся приемов. Гончарову присуща своя, оригинальная манера повествования. Он выделяет в поведении героя определенные опорные точки, которые проходят через весь роман и помогают автору раскрыть смысл изображаемого, а также свое отношение к нему. Так, уже в первой сцене встречи племянника и дяди автор с высоким комическим искусством «обыгрывает» порывы Александра обнять или поцеловать дядю. На протяжении всего романа Гончаров вновь и вновь возвращается к этим восторженным порывам Александра. Они многообразны по смыслу и формам проявления, не только рисуют востор женный темперамент Александра и сдержанный, сухой характер Петра Адуева, но говорят и о том, как менялись характер племянника, его отношения с дядей. Воспитанный в патриархально — сентиментальной обстановке помещичьей провинции, Александр «измерял» отношения людей семейственными связями, а симпатию, любовь между ними — поцелуями я объятиями. Петр Иваныч, напротив, ценил прежде всего деловые связи, испытывал влечение и симпатию к человеку лишь в том случае, когда последний делал карьеру и «фортуну». Только на этой основе старший Адуев признавал и семейные связи, даже гордился ими. На протяжении всего романа писатель изображает это сперва разное, а затем одинаковое отношение Петра и Александра Адуевых к объятиям и поцелуям. В эпилоге племянник сообщает о своих жизненных успехах:
«Александр! — гордо, торжественно прибавил он (Петр Иваныч, — Л. П.), — ты моя кровь, ты — Адуев! Так и быть, обними меня.
«И они обнялись.
«— Это в первый раз, дядюшка! — сказал Александр.
«— И в последний! — отвечал Петр Иваныч…» (I, 314).
Всё повествование у Гончарова насыщено подобными элементами. Уже в начале дядя предупреждает Александра: «Да! матушка просила снабжать тебя деньгами… Знаешь, что я тебе скажу: не проси у меня их: это всегда нарушает доброе согласие между порядочными людьми. Впрочем, не думай, чтоб я тебе отказывал: нет, если придется так, что другого средства не будет, так ты, нечего делать, обратись ко мне… Всё у дяди лучше взять, чем у чужого, по крайней мере без процентов» (42). И в дальнейшем Петр Адуев постоянно будет вести подобные речи в поворотные моменты судьбы племянника.
Предупреждая Александра о том, что глупая любовь к Наденьке отвлекает его от серьезного дела, что он утопает в «сладостной неге» и не думает о «презренной пользе», дядя вновь напоминает: «…но только как не станет у тебя „презренного металла“, у меня не проси — не дам».
«— Я, кажется, не часто беспокоил вас.
«— До сих пор, слава богу, нет, а может случиться, если бросишь дело…» (74; ср. 84, 98 и сл.).
Для дяди деньги были «пробным камнем» в отношениях людей. Для Александра же обращение за деньгами к Петру Иванычу означало подчинение ему, признание его правоты, отказ от своего взгляда на людей я жизнь. И Александр упорно не делает этого рокового для себя шага. Петра Иваныча это начинает раздражать, он инстинктивно чувствует, что за отказом Александра кроется его нежелание согласиться с дядюшкиной «философией жизни». Прощаясь с ним, Петр Иваныч предлагает:
«— Не надо ли денег на дорогу?
«— Нет, благодарю: мне станет.
«— Что эго, никогда не возьмет! это, наконец, бесит меня. Ну, с богом, с богом» (266; ср. 168).
Лишь в эпилоге щепетильность Александра, наконец, рассеялась. Теперь дядя с радостью предлагает деньги, а племянник с готовностью их принимает.
Через все дискуссии дяди и племянника проходит и еще один мотив — характерная реплика Петра Адуева: «Право, лучше бы тебе остаться там» (42), или: «В сотый раз скажу: напрасно приезжал» (53). При иервых успехах Александра дядя перестает упрекать его за приезд в Петербург: «…не стану говорить тебе, зачем ты приезжал. Не прошло месяца, а уж со всех сторон так на тебя и льется» (63). Но вот Александр влюбился в Наденьку, забросил службу и литературные дела. И Петр Иваныч снова ставит перед Александром вопрос о целях его приезда из деревни: «Эх, Александр, принесла тебя сюда нелегкая! стоило за этим ездить! Ты бы мог всё это проделать там…» (136). И позднее снова: «…стоило приезжать! осрамил род Адуевых!» (266). В эпилоге романа у дяди на устах уже нет этого упрека; наоборот, у него появилась гордость за племянника: «Да, Адуевы делают свое дело! Ты весь в меня… Я сказал бы тебе: продолжай идти во всем по моим следам…» (313).
Столь же содержательна полемика дяди с племянником по вопросам языка и стиля. Старший Адуев считает, что у племянника «дикая речь», советует ему говорить попроще. Цитатность речей Александра уже установлена исследователями и комментаторами. Речь его пестрит реминисценциями и заимствованиями из стихотворений Пушкина или воспроизводит романтическую фразеологию 30–40–х годов: «разумно — деятельная толпа» (41); «разве дружба и любовь — эти священные и высокие чувства, упавшие как будто ненарочно с неба в земную грязь» (42); «вещественные знаки… невещественных отношений» (45); «святые волнени», «прозябать без вдохновенья» (47); «струны моего сердца» (53); «…вы без милосердия вонзаете свой анатомический нож в самые тайные изгибы моего сердца» (73).
Проповедь дяди Александр воспринимает как призыв к «деревянной жизни», к прозябанию «без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви» (47).[778] Потерпев поражение у Наденьки, Александр возненавидел людей: «…о люди, люди! жалкий род, достойный слез и смеха!» (131).[779] В итоговой исповеди перед отъездом в деревню герой снова пользуется цитатой: «Я изведал всю пустоту и всю ничтожность жизни — и глубоко презираю ее. Kтo жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей»[780] (255).
У Петра Адуева совсем другая лексика, и Александр ее не терпит. Поучая племянника хитростям в любви, старший Адуев говорит:
«— Ты, как я вижу, ничего не смыслишь в сердечных тайнах, оттого твои любовные дела и повести так плохи.
«— Любовные дела! — сказал Александр, качая с презрением головой» (137).
Характерны высмеянные Петром Иванычем романтические стихи Александра,[781] а также его письмо к Поспелову, к которому Петр Адуев делает иронические комментарии и затем диктует племяннику другое письмо, срывающее романтические покровы с реальных чувств и отношений. Почти при каждой встрече Адуев — дядя высмеивает речь племянника, советует ему забыть «священные да небесные чувства» (42), отказаться от «старого языка»: «… в твоих пяти словах всё есть, чего в жизни не бывает или не должно быть. С каким восторгом твоя тетка бросилась бы тебе на шею! В самом деле, тут и истинные друзья, тогда как есть просто друзья, и чаша, тогда как пьют из бокалов или стаканов, и объятия при разлуке, когда нет разлуки. Ох, Александр!» (84).
Адуев — старший насмешливо повторяет на протяжении всего романа те «заветные» слова Александра,[782] в которых отразился он весь со своим сентиментально — восторженным характером и провинциальной патриархальностью. К их числу относится формула: «искренние, сердечные излияния» (206), которой молодой Адуев характеризовал сущность истинных человеческих отношений (см. 157–160, 220, 266). В эпилоге Петр Иваныч с усмешкой вспоминает эти когда‑то любимые слова Александра («Бешеная ревность, порывы, небесное блаженство», «колоссальная страсть», «искренние излияния»; 310). Переродившийся племнник краснеет и за эти свои излюбленные формулы, и за выраженные в них чувства.
В том же плане характерна роль в художественной системе романа воспоминаний о «желтых цветах», «озере» и «тетке», старой деве Марии Горбатовой, которая в письме к старшему Адуеву живо вспоминает об их юной любви в деревне, о прогулках вдоль озера, во время которых он самоотверженно рвал для нее желтые цветы.
В ходе дальнейших событий Петр Адуев неоднократно со злой иронией, даже ожесточением вспоминает эти образы, убеждая Александра в необходимости освобождения от патриархальной косности, от идил- личности и пустой мечтательности. Защищая свою верность Софье, молодой Адуев, только что приехавший в Петербург, говорит:
«— Жизнь так хороша, так полна прелести, неги: она, как гладкое, прекрасное озеро…
«— На котором растут желтые цветы, что ли? — перебил дядя.
«— Как озеро, — продолжал Александр, — она полна чего‑то таинственного, заманчивого, скрывающего в себе так много…
«— Тины, любезный» (52–53; ср. 136).
В итоговом, прощальном диспуте Адуев — дядя прямо говорит, что Александр, отправляясь в Петербург, воображал, что найдет здесь «желтые цветы», объятия, любовь да дружбу. Но оказалось, что здесь нет «желтых цветов», а есть работа, чины и деньги (262–263). Дядя настойчиво рекомендует Александру вернуться в деревню, где есть всё, что он любит: «и цветы, и любовь, и излияния, и даже тетка» (266; ср. 267). Александр с тонкой иронией отмстил Петру Адуеву. Вернувшись в деревню, он узнал о его любви к Марии Горбатовой, об озере и желтых цветах. Возмужавший и настроенный критически к своим прежним увлечениям, Александр накануне выезда в Петербург пишет к дяде письмо, напоминая ему о той юношеской любви, которую Петр Иваныч испытал когда‑то сам и право на которую он не желал признавать у своего племянника: «Театр ваших любовных похождений перед моими глазами — это озеро. На нем еще растут желтые цветы; один, высушив надлежащим образом, честь имею препроводить при сем к вашему превосходительству, для сладкого воспоминания» (296; ср. 310–311).
