Но какой был реальный тираж у этой полукустарно изданной книги, теперь уже не узнает никто. Я только помню, что как раз тогда активно заработал чёрный книжный рынок на Кузнецком мосту в Москве, и я туда регулярно захаживал. Добрых полгода я раз в неделю, не реже, встречался там с одним и тем же человеком, приносившим полный портфель экземпляров этого азербайджанского шедевра. Я покупал (по 10 рублей за экземпляр при номинале 1 рубль 40 копеек) кривоватые блёклые книжки на все деньги, какие у меня были, вначале обеспечил ими всех друзей, а потом создавал обменный фонд, за счёт которого заметно приблизился к цели — полному собранию АБС. Перечитывать любимые повести по этому изданию сегодня немыслимо, но, всякий раз беря его в руки, я с теплотой вспоминаю бакинских аферистов, подаривших радость стольким людям в те годы.
Очень странное время.
10 ноября 1982 года умер Брежнев. Помню ощущение тревоги и вместе с тем надежды. У нас ведь со сменой лидера всегда менялись и эпохи. Хуже уже некуда — значит, будет лучше. Не угадали. Получилось, как в анекдоте. Пессимист: «Хуже уже не будет…» — Оптимист: «Будет! Будет!» Видимо, как раз тогда и придумали. До рассвета было ещё два с половиной года. Но странным образом для АБС это были далеко не худшие времена.
Прямо тогда же, в 1982-м появилось и первое книжное издание «Жука в муравейнике» в лениздатовском сборнике «Белый камень Эрдени». И «Отель „У погибшего альпиниста“», наконец, удостоился книжного формата у себя на родине (после доброго десятка изданий за рубежом) — вышел в «Знании» симпатичным таким, очень западным на вид покетом и нормальным тиражом в сто тысяч.
«Жук», взбаламутивший всех ещё в журнальном варианте, вызвал теперь новую волну критики и дискуссий в КЛФ.
Наверно, ни о какой другой их книге не спорили так много, как об этой. Да и по сей день продолжают спорить. Многие друзья АБС обижались на беспросветный мрак (хоть и понимали, с чем он связан) и доказывали братьям, что нельзя так плохо относиться к собственноручно и собственноголовно созданному миру. Критики обрушились, понятное дело и на пессимизм, и на отход от канонов марксизма, соцреализма и всех прочих правильных измов в сторону измов неправильных. А что касается фэнов, которых было уже много по всей стране, и члены КЛФ уже называли себя фэнами — так эти спорили не о литературе — они, как правило, устраивали диспуты этические, по самой сути проблемы. Они пытались решить вопрос, прав или не прав Рудольф Сикорски, убивший Льва Абалкина, как будто от этого зависела их личная судьба, а то и судьба страны. И сегодня вдруг понимаешь, что в каком-то смысле так оно и было: судьба Советского Союза, судьба России зависела и зависит от того, как мы все сделаем этот выбор между интересами личности и интересами общества. И, что любопытно, при ответе на вопрос возникает не два, а три полюса: на двух крайних те, кто не видит, о чем тут спорить. Одни — потому что убеждены в приоритете интересов общества (тут и коммунисты, и монархисты, и фашисты, и технократы), другие — потому что не менее свято верят в приоритет личности (либералы, искренне верующие христиане, буддисты, романтики, поэты, идеалисты всякого рода). Но есть ещё третьи. Их много. Они ни в чём не убеждены и ни во что не верят, они только знают, что проблема безумно сложна, почти не разрешима. Но решать её надо, и они готовы этим заниматься.
Мне кажется, что сами АБС относятся именно к третьей категории. Именно поэтому (вкупе с высочайшим художественным уровнем повести) «Жук в муравейнике» и производит на всех до сих пор такое ошеломляющее впечатление.
Даже не знаю, с чем сравнивать финал «Жука» по силе его воздействия на читателя. Идеально выстроена вся последняя глава, а последний эпизод и, конечно, последняя фраза: «И тогда Майя Тойвовна Глумова закричала» — это стопроцентный нокаут.
Я очень хорошо помню своё ощущение после того, как дочитал последний абзац и отложил журнал в сторону. К этому моменту лишь одно чувство, пожалуй, владело мною почти безраздельно — огромное, безграничное сожаление о том, что я всё это узнал и вынужден теперь принимать в этом участие.
Я высказал именно такую мысль вслух, и мой умный, мой ироничный друг Лёша Денисов, прочитавший повесть раньше меня — он любую книгу брал первым, потому что читал быстрее — ядовито подколол:
— Ни в чём ты не будешь принимать участия, забудешь всё через день.
Наши отношения с Лёшей всю жизнь чем-то напоминают мне отношения Стаса Красногорова с Виконтом («Поиск предназначения»).
Но он оказался не прав. Ведь я-то, к сожалению, не был нормальным человеком. И я понимал, что с этой тайной на плечах мне ходить теперь до конца жизни. Что, прочитав повесть, я принял на себя ответственность, о которой не просил и в которой, право же, не нуждался. Что отныне я обязан принимать какие-то решения, а значит — должен теперь досконально понять хотя бы то, что уже понято до меня, а желательно и ещё больше. А значит — увязнуть в этой отвратительной тайне… И какую-то совсем детскую благодарность ощущал я к Стругацким, которые до последней своей книги старались удержать меня на краю этой тайны. И какое-то ещё более детское, почти капризное раздражение против них — за то, что всё-таки не удержали…
Я ни о чём не забыл через день. И через год не забыл. Я и сегодня помню это ни с чем не сравнимое ощущение от могучего вторжения придуманного Стругацкими мира в реальную жизнь. Я перечитывал «Жука в муравейнике» много раз. Я не нашёл ответа на вопрос.
А потом через пять долгих лет было продолжение — в тех же любимых журналах огромного формата. И «Волны» ужасно разочаровали меня. И ещё многих — таких же, как я. Мы-то, дураки, ждали конкретного сиквела с объяснением всех чудес и загадок, с продолжением жизненных линий старых знакомых персонажей, с ответами на так давно висящие вопросы. А это была просто ещё одна повесть о мире Полудня, сюжетно не имевшая никакого отношения к «Жуку», да ещё и написанная как-то уж слишком экспериментально — сплошные документы! А где проза-то, ёлы-палы?! Сама идея о том, что Странники — это не пришельцы, а людены, то есть люди на новом витке эволюции, мне скорее понравилась. Но, если честно, я бы, конечно, предпочел остановиться на гипотезе, что Странники на Земле — прогрессоры, она была бы конструктивнее для будущих продолжений. Не мог я тогда понять, что продолжений уже не будет! Понять не мог, но чувствовал, что выбранный авторами вариант финала подводил жирную и окончательную черту под миром Полудня. Это было слишком грустно, вот и раздражало, вот и разочаровывало. И уж тем более не мог я увидеть второго смысла, глубокого подтекста «Волн». Да и где мне было его увидеть, если не сумели даже ушлые редакторы и цензоры! Больше скажу: не разглядели тогда собственного подтекста и авторы. Впрочем, такое с ними и раньше случалось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
