Разочарованный, но по-прежнему влюбленный, молодой человек молчал, глядя на ее милое оживленное лицо и не менее напряженно, чем она сама, прислушиваясь к каждому звуку. Но, поскольку ничто не нарушало тишины, после того как Алида услышала стук, или, быть может, он ей почудился, она снова села и заговорила с молодым человеком.
— Вы, кажется, что-то сказали о горах? — спросила она, едва отдавая себе отчет в том, что говорит. — Путешественники рассказывают, что проход между Ньюбергом и Таппаном не имеет себе равных.
— Я действительно говорил о горе, но только о той, которая свалилась у меня с плеч. Тяжестью на сердце легли мне ваши необъяснимые поступки и жестокое безразличие ко мне, Алида. Вы сказали, что Олоффу ван Стаатсу не на что надеяться, и эти слова, произнесенные с прирожденной прямотой и искренностью, развеяли все мои опасения. Остается только объяснить ваше отсутствие, и вы вновь обретете прежнюю власть над тем, кто готов поверить каждому вашему слову.
Красавица Барбери, казалось, была тронута. Взгляд ее, устремленный на молодого моряка, смягчился, и в голосе уже не было прежней суровости.
— Так, значит, власть эта была утрачена?
— Если я скажу «нет» — вы станете презирать меня, если «да» — вы сочтете меня обманщиком.
— В таком случае, молчание — лучший способ сохранить нашу дружбу… Постойте, я слышу стук в ставень!
— Надежда порой обманывает нас. Вам снова почудилось, что кто-то стучит, — как видно, вы ожидаете гостя?
Явственный стук в ставень подтвердил, что Алида не ошиблась. Девушка смущенно взглянула на капитана. Она изменилась в лице и, видимо, хотела что-то сказать, но то ли внезапный порыв, то ли благоразумие заставили ее промолчать.
— Капитан Ладлоу, вы уже были однажды нечаянным свидетелем встречи в «Обители фей», которая, боюсь, навлекла на меня неприятные подозрения. Но столь мужественный и благородный человек, как вы, должен быть снисходителен к маленьким женским слабостям. Я жду человека, которого королевскому офицеру, быть может, не следовало бы видеть.
— Я не сборщик налогов, чтобы шарить в гардеробах и чуланах. Мой долг повелевает мне действовать только в открытом море и преследовать лишь явных нарушителей закона. Если там, за окном, человек, которого вы хотите видеть, пусть войдет без страха. Когда мы встретимся в более подходящем месте, я найду способ взять реванш.
Девушка бросила на Ладлоу благодарный взгляд и в знак признательности наклонила голову. Потом она постучала ложечкой по фарфоровой сахарнице, издавшей тихий звон. Кусты под окном заколыхались, и на низком балконе тотчас появился молодой незнакомец, которого мы уже встречали на страницах этой книги во флигеле Алиды и на борту бригантины. Оставаясь в тени, он бросил на середину комнаты легкий матерчатый тюк.
— Посылаю свою визитную карточку вместо гонца, — сказал веселый торговец контрабандой, или Бурун, как называл его олдермен, галантно приподнимая шляпу сперва перед хозяйкой «Обители фей», а потом, еще более церемонно, перед ее гостем; после этого он снова водрузил отороченную золотом шляпу на густые, пышные кудри и распаковал свой тюк.
— Я вижу, у меня появился новый покупатель, и я вправе ожидать хорошей прибыли. Капитан Ладлоу, мы, кажется, уже встречались с вами?
— Да, встречались, сэр Бороздящий Океаны, и встретимся снова. Ветер порой меняется, но в конце концов судьба всегда за правого!
— Мы уповаем на помощь нашей леди в зеленой мантии, — сказал необыкновенный контрабандист с благоговением, искренним или напускным, указывая на фигурку, мастерски вышитую цветными нитками на его бархатной шляпе. — Все в мире повторяется, и прошлое рождает надежду на будущее. Надеюсь, здесь мы встречаемся на нейтральной почве.
— Я капитан королевского крейсера, сэр, — надменно отозвался Ладлоу.
— Королева Анна может гордиться таким слугой! Однако к делу. Тысяча извинений, очаровательная хозяюшка «Обители фей». Эта беседа двух грубых моряков — неуважение к вашей красоте, и мы пренебрегаем своим долгом по отношению к прекрасному полу. Поэтому, закончив обмен любезностями, я хочу предложить вам кое-что такое, от чего блестящие глазки непременно начинают блестеть еще ярче, и даже герцогини тают, не в силах устоять перед искушением.
— Вы с удивительной откровенностью говорите о своих связях, любезный Бурун, и называете благородных персон среди ваших покупателей так непринужденно, словно торгуете государственными постами.
— Этот достойный слуга королевы подтвердит вам, леди, что тот же самый ветер, который поднимает шторм на океане, порой лишь нежно ласкает пылающие девичьи щеки на берегу и что связи между людьми образуют столь же причудливые хитросплетения, как снасти корабля. Ведь и храм Артемиды Эфесской [159]и вигвам индейца стоят на одной земле.
— Из чего вы, как видно, заключаете, что положение в обществе не меняет человеческой сущности. Нельзя не признать, капитан Ладлоу, что Бурун хорошо знает женскую душу, искушая ее столь яркими материями, как эти.
Ладлоу молча смотрел на девушку и контрабандиста. Алида держалась теперь гораздо непринужденнее, чем в прошлый раз, когда он видел ее в обществе этого человека. Заметив, что они тайком обменялись заговорщическими взглядами, Ладлоу почувствовал сильное волнение. Однако он твердо решил сохранять спокойствие и приготовился к худшему. С большим трудом скрыв свои чувства, он сказал внешне невозмутимо, хотя горечь, переполнявшая его душу, все же прорвалась наружу:
— Если это так, любезный Бурун, можете считать себя счастливцем.
— Преуспеть в этом мне помогло частое общение с представительницами прекрасного пола, ведь они — мои лучшие покупательницы, — сказал галантный контрабандист. — Вот парча. Точно такую же открыто носят в присутствии нашей высочайшей повелительницы, хотя она выткана в Италии и доставлена запретным путем; придворные дамы, отдавая дань патриотизму, один день в году танцуют в угоду публике в нарядах английской выделки, а все остальные дни носят эти более изящные изделия уже в угоду себе. Скажите, отчего англичанин, живущий под солнцем, которое светит так слабо, тратит тысячи, чтобы получить бледные подделки под дары тропиков, — не оттого ли, что жаждет запретного плода?
Отчего парижский гурман смакует инжир, который последний лаццарони [160]в Неаполе швырнул бы в залив, — не оттого ли, что он хочет насладиться щедротами южных широт под своим хмурым и плаксивым небом? Я видел, как один человек лакомился сладким соком ананаса, который стоит гинею, но он отверг бы тот же плод, восхитительно сочетающий в себе кислоту со сладостью, созревший и налившийся соком под горячим солнцем, — а все лишь потому, что мог бы получить его даром. В этом секрет нашей торговли. А поскольку прекрасный пол наиболее подвержен таким чувствам, мы особенно признательны его милым представительницам.
