– Ты – невысоклик Перегрин? – осведомился он. – Мне сказали, что ты присягнул на верность нашему государю и державе. Здравствуй! – Он протянул руку, и Пин пожал ее. – Меня зовут Берегонд, сын Боранора. Нынче утром я свободен, и меня послали сообщить тебе пропуска и рассказать обо всем, что тебе должно и дозволено знать. Я тоже надеюсь узнать от тебя о многом, ибо прежде невысокликов в наших краях не бывало, мы лишь краем уха слышали про них. К тому же ты – приятель Митрандира. А с ним ты хорошо знаком?
– Да как сказать, – отозвался Пин. – За глаза-то я с ним знаком от колыбели, хоть это и недолго; а теперь довелось вот постранствовать вместе. Вроде как из большой книги читал страницу-другую. И однако же мало таких, кто знаком с ним лучше. Из нашего отряда, пожалуй, только Арагорн знал его по-настоящему.
– Арагорн? – переспросил Берегонд. – А кто он такой?
– Ну, – Пин замялся, – ну, был с нами один такой человек. По-моему, он сейчас в Ристании.
– Да, я слышал, что ты прямиком из Ристании. И о ней тоже я хотел бы тебя порасспросить: надежды у нас мало, но какая есть, почти вся на ристанийцев. Впрочем, мне ведь поручено первым делом ответить на твои вопросы. Спрашивай, сударь мой Перегрин!
– Дело в том, – отважился Пин, – что у меня сейчас, по правде говоря, один вопрос на языке вертится – как насчет завтрака или там подзакусить? Ну, то есть когда у вас вообще едят, где, положим, харчевня: есть, наверное, где-нибудь? Или трактир, может, какой? Я что-то по дороге ни одного не заметил, а уж так надеялся с устатку хлебнуть пивка – не в глушь ведь заехал, а в город, да еще какой!
Берегонд сурово взглянул на него.
– Сразу виден бывалый солдат, – сказал он. – Говорят, солдат в походе только и думает, где ему доведется поесть-попить следующий раз: знаю понаслышке, сам я в дальних походах не бывал. Так у тебя, значит, сегодня еще маковой росинки во рту не было?
– Ну, из учтивости можно сказать, что была, – признался Пин. – Выпил я кубок вина и съел пару хлебцев: ваш государь нас угощал, но зато же и допрашивал меня битый час, тут поневоле проголодаешься.
Берегонд рассмеялся.
– Как у нас говорится, и малорослый едок за столом витязь. Ты, однако ж, утолил утренний голод не хуже любого стража цитадели, да еще и с немалым почетом. Мы же в крепости, мы ее охраняем, а время военное. Встаем до зари, перекусываем на рассвете и расходимся по своим постам. Погоди отчаиваться! – опять-таки со смехом воскликнул он, заметив унылую гримасу на лице Пина. – Кому пришлось труднее прочих, тем можно утром и лишний раз подкрепиться. Потом – полдничаем, кто в полдень, кто попозже, а главная общая трапеза, какое ни на есть застолье – в закатный час или около того. Пойдем! Пройдемся немного, что-нибудь да раздобудем, устроимся на парапете, будем есть-пить и любоваться: вон утро какое выдалось.
– Погодите-ка! – краснея, сказал Пин. – От жадности или от голода – думайте, как хотите, – но я совсем было позабыл вот о чем. Гэндальф, по-вашему Митрандир, просил меня проведать его коня Светозара, лучшего скакуна Ристании, любимца конунга – хоть он и подарил его Митрандиру в награду за великие заслуги. Митрандир в нем души не чает, и если в городе вашем чтут нового хозяина Светозара, то окружите коня почетом и заботой – словом, будьте к нему, если можно, добрей, чем к голодному хоббиту.
– К хоббиту? – переспросил Берегонд.
– Да, так мы себя называем, – сказал Пин.
– Спасибо, буду знать, – сказал Берегонд. – Пока же замечу, что у чужестранца иной раз не худо поучиться учтивости и у хоббита – красноречию. Пойдем же! Ты познакомишь меня с этим дивным конем. Я люблю животных, – правда, здесь, в нашей каменной твердыне, мы их редко видим; но мои-то предки жили в горных долинах, а прежде того в Итилии. Не вешай нос, мы только наведаемся – и оттуда сразу в кладовую.
Светозара устроили на славу – в отличных конюшнях на шестом ярусе за стенами цитадели, возле жилища для государевых гонцов, которых всегда держали наготове на случай неотложных поручений Денэтора или высших военачальников. Сейчас ни в стойлах не было лошадей, ни в жилище – гонцов: всех разослали.
Светозар встретил Пина ржанием и повернул к нему голову.
– Доброе утро! – сказал Пин. – Гэндальф, как сможет, придет: его задержали. Он шлет тебе привет, а мне велено узнать, всем ли ты доволен, хорошо ли отдыхается после многотрудного пути.
Светозар встряхнул гривой и топнул копытом. Берегонду он, однако же, позволил потрепать себя по холке и огладить могучие бока.
– Да он, можно подумать, застоялся, а не отдыхает после многотрудного пути, – сказал Берегонд. – Что за богатырская стать! А где его сбруя? Вот уж, наверно, богатая и пышная!
– Нет такой богатой и пышной, чтоб ему подошла, – отвечал Пин. – Да и к чему она? Если седок ему по нраву – никакая сбруя не нужна, а если нет – не помогут ни седло, ни подпруги, ни узда, ни удила. До свиданья, Светозар! Потерпи немного, скоро в битву.
Светозар воздел голову и заржал так, что содрогнулась конюшня, а они заткнули уши. И удалились, подсыпав зерна в ясли.
– Теперь пойдем к нашим яслям, – сказал Берегонд; они с Пином вернулись в цитадель, подошли к северным дверям башни и спустились по длинной прохладной лестнице в широкий коридор со светильниками. В ряду низеньких дверей по правую руку одна была открыта. – Это наша ротная кладовая и раздаточная, – сказал Берегонд. – Привет, Таргон! – крикнул он в дверь. – Рановато вроде, но со мной тут новобранец, принят по приказу государя. Он изголодался в долгом пути, и нынче утром ему несладко пришлось. Сыщи уж там какой ни на есть снеди!
Им дали хлеба, масла, сыра и яблок, запасенных осенью – сморщенных, но душистых и сладких, – дали кожаную флягу свежего пива, деревянные миски и кубки. Все это они сложили в корзину и выбрались наверх, на солнышко. Берегонд повел Пина к восточному выступу парапета, где под бойницей была каменная скамья. Далеко видны были озаренные утренним светом просторы.
Они ели, пили и разговаривали о Гондоре, о здешних делах и обычаях, потом о Хоббитании и прочих неведомых здесь краях, которые Пину привелось повидать. Они говорили, а Берегонд изумлялся все больше и больше и все растеряннее смотрел на хоббита, который то сидел на скамье, болтая короткими ножками, то вставал на цыпочки и выглядывал в бойницу.
– Не скрою от тебя, сударь мой Перегрин, – молвил Берегонд, – что ты показался мне с виду ни дать ни взять девятилетним мальчишкой, а ты между тем столько претерпел опасностей и столько навидался чудес, что хватило бы и нашему седобородому старцу. Я-то подумал, что нашему государю угодно было обзавестись пажом, какие бывали, говорят, в старину у королей. Но теперь вижу, что дело обстоит совсем иначе, и ты уж не взыщи за глупость мою.
– Чего там, – сказал Пин. – Да ты не так уж и ошибся. По-нашему-то я сущий мальчишка и «войду в возраст», как говорят у нас в Хоббитании, только через четыре года. И вообще не обо мне речь. Давай лучше показывай и объясняй.
Солнце уже поднялось высоко, и туманы в низине рассеялись. Последние клочья рваными облаками проносились в небе, и на резком, порывистом восточном ветру бились и трепетали белые стяги цитадели. За пять лиг от них и дальше, сколько хватал глаз, серела и блистала огромная излучина Великой Реки, выгнутая к востоку с северо-запада; устремляясь затем на юг, Река терялась в зыблющейся дымке, а до Моря оставалось еще добрых пятьдесят лиг.
Весь Пеленнор был виден как на ладони: россыпь огражденных усадеб, амбаров, коровников, хотя нигде не паслись ни коровы, ни другой скот. Вдоль и поперек пересекали зеленые пажити большие и малые дороги, и вереницы повозок тянулись к Великим Вратам, а оттуда навстречу им катила повозка за повозкой. Изредка подъезжали вскачь верховые, спешивались и торопились в город. Поток от ворот направлялся по тракту, который круто сворачивал на юг и, уходя от извива реки, вскоре исчезал из виду у горных подножий. Тракт был просторный, гладко вымощенный; за восточной его обочиной вдоль дамбы проходила широкая зеленая дорожка для верховых. По ней мчались туда и сюда всадники, а тракт, казалось, был запружен людским месивом. Потом Пин пригляделся и увидел, что на тракте царил строгий порядок: там двигались в три ряда – один быстрее, конские упряжки; другой помедленнее, воловьи, с громоздкими разноцветными фургонами; и у западной обочины, медленнее всех, люди, впрягшиеся в тележки.
– Уходят в долины Тумладена и Лоссарнаха, в горные селенья или еще дальше – в Лебеннин, – сказал Берегонд. – Старики и женщины с детьми; это последние обозы. К полудню надо, чтобы на целую лигу дорога от города была свободна. Таков приказ, а что поделаешь! – Он вздохнул. – Не многие встретятся из тех, что разлучились. Детей у нас тут всегда было маловато, а теперь остались только мальчишки постарше, которых и силком не вывезешь, – вроде моего сына; ну ладно, может, на что и сгодятся.
