два сияющих, залитых слезами женских лица.
– Мой любимый супруг! – воскликнула одна.
– Мой возлюбленный сын! – воскликнула другая.
Два этих возгласа не спорили друг с другом. Они звучали в унисон, одной безмерно счастливой нотой. Нечаянная ими радость воскресения, нежданная, неожиданная, смела – надолго ли? – горькую ревность старой женщины и гневные обиды молодой.
Каким же чудесным оказался этот наступающий зимний день, прогнавший ночную тьму! Пока врачи и священники суетились вокруг короля, которого готовы были назвать воскресшим, королевская семья отправилась в домовую церковь на утреннюю мессу, чтобы возблагодарить Господа, который не оставил их своей помощью. После церковной службы обе королевы удалились в свои покои, позволяя себе наконец немного отдохнуть.
Маргарита была так утомлена, что, закрыв глаза, молча ожидала, пока камеристки ее разденут и уложат в постель, но в постели, повернувшись на бок, подогнув под себя ноги и обняв, защищая, руками живот, где впервые шевельнулся ребенок, она расплакалась. Вернее, не мешала течь слезам, потому что это были слезы облегчения, слезы счастья после перенесенных страданий, измучивших ее сердце, в котором теперь благодаря чуду ожила надежда на лучшее. Господь вернул ей любимого мужа, и за это счастье она готова была терпеть и выносить все и даже делить своего супруга с его властной и нетерпимой матерью. Лишь бы он был жив, больше ничего и не нужно! Мало-помалу Маргарита погрузилась в сладкое забытье.
Зато Санси не спала. Властным движением руки она отпустила Адель, любимую старушку-камеристку госпожи, и осталась сидеть на ступеньке, что вела к королевскому ложу. Услышав, что дыхание королевы выровнялось, Санси встала, подошла и посмотрела на Маргариту, чтобы убедиться, что та крепко спит, потом на цыпочках она вновь проскользнула на потайную лестницу, но на этот раз поднялась по ней до самого верха, до спальни короля, и тихонько приотворила дверцу, завешанную ковром так же, как и в спальне Маргариты. Небольшая щелка, закрытая ковром, не давала ей возможности видеть, что там происходило, но зато давала возможность слышать. Не обычное любопытство толкнуло на подслушивание Санси – хотя водился за ней и этот грешок, – а какая-то другая, более значительная сила. Сидя у постели королевы, она вдруг почувствовала, что наверху происходит что-то очень важное и значительное и не худо бы узнать, что именно…
Однако услышав голос брата Жоффруа, она потихоньку попятилась: смертный грех подслушать чужую исповедь! Хотя Санси не могла себе представить, какие грехи могла совершить душа Его Величества, находясь в глубинах небытия… Но королевский духовник говорил совсем не те слова, которые произносятся при отпущении грехов. Он говорил совсем другое.
– Столь великая и благородная мысль, сын мой, которую вы обрели в болезни, могла быть внушена вам только Господом…
При этих словах Санси вновь приникла к щелке.
Услышанное привело ее в восторг, и она со счастливой улыбкой прикрыла потайную дверцу, не собираясь больше ее открывать.
В замке воцарилась тишина, все берегли покой больного. Но гнетущей тяжести в воздухе больше не было, теперь можно было дышать.
Если бы Санси следовала только своим желаниям, она бы, ни секунды не медля, разбудила Маргариту, чтобы сообщить ей величайшую новость, но при необходимости и она умела держать себя в руках. И вот Санси вновь уселась на ступеньку, подтянув коленки к подбородку и обняв их руками – так она любила сидеть больше всего, – приготовившись тихо и спокойно ждать пробуждения своей госпожи. И тут спальню словно бы разметал взрыв – в нее бурей влетела королева-мать, забыв о своем хваленом умении владеть собой.
– Дочь моя! – воскликнула она с кастильским акцентом, который возвращался к ней в минуты крайнего волнения. – Господь посылает нам новость и тягчайшее испытание!
Глас трубы Страшного суда не прозвучал бы громче! Маргарита, мигом проснувшись, села на кровати и в ужасе смотрела на свекровь – вся боль, о которой она так ненадолго забыла, вернулась к ней и вновь мучительно сжала сердце.
– Добрая матушка и королева! Не томите! Скажите, что произошло?
– Людовик… Король… Мой сын только что стал крестоносцем!
С этими словами Бланка опустилась без сил на скамеечку.
– Это гибель! Воистину гибель! – проговорила она чуть ли не со слезами на глазах.
Маргарите нужно было время, чтобы вникнуть в услышанное, и она переспросила:
– Вы хотите сказать, что мой возлюбленный супруг… хочет отправиться в крестовый поход?
– А что другое можно было услышать? Мне кажется, я выражаюсь ясно! Вы знаете, что, придя в сознание, Людовик позвал к себе брата Жоффруа… И поэтому все мы удалились из спальни. Оставшись наедине с монахом, он сказал ему, что, если Господь дарует ему окончательное выздоровление, он отправится за море, чтобы вырвать из рук неверных Его Святой Гроб, и поэтому просит немедленно дать ему крест, означающий, что он стал крестоносцем.
– Отправиться так далеко? В его состоянии?..
Бланка Кастильская не упустила случая излить свое горе в гневе:
– Что за глупости вы иногда говорите, Маргарита! Он не собирается с постели пересесть на корабль! Крестовый поход требует долгой и тщательной подготовки, если желать победы, а не поражения. Но что это меняет? Если Людовик выздоровеет, а он выздоровеет, я в этом уверена, он уедет, и, быть может, на долгие годы, в ужасную страну, где солнце может довести человека до смерти и где очень плохая вода. Его хрупкое здоровье не выдержит всего этого. Но не меньшая трагедия и другое – Французское королевство сейчас живет мирно, но если король уедет, мир сменится войной… Господи! Что станется с нашей бедной страной?!.
Горе старшей королевы было таким неподдельным – еще бы, это было материнское горе, и она настолько предалась ему, что Маргарита не знала даже, что сказать. И тут она увидела сияющие глаза Санси, ее восторженную улыбку, та что-то хотела дать понять Маргарите жестами. Маргарита не сразу поняла Санси, но, разобравшись, почувствовала облегчение.
– Добрая матушка и королева, – начала она ласково, – а не думаете ли вы, что Господь позволил моему дорогому мужу пребывать среди нас ради этой великой цели? Участь Иерусалимского королевства всегда была горестна, и французские короли всегда первыми оказывали ему помощь. Король Филипп Август, чья душа теперь у Господнего престола, освободил Сен-Жан-д’Акр…
– И понимая, что интересы королевства требуют его присутствия, сразу возвратился назад. Не исключено, что он даже сожалел, что покидал свое королевство.
– Судя по тому, что о нем известно, не сожалел. Он делал только то, что хорошо продумал. Разве не крестовый поход дал ему возможность надолго освободиться от присутствия Ричарда Английского?
– Да, так оно и было,
