Подойдя к дверям кассы, Величко передал Прохорову две стреляющие трубки, а себе оставил такую же трубку и пистолет. Внутрь вошел Прохоров. В кассе, кроме кассирши А. Павловой (она работала в МИХМе с 1958 года), никого больше не было, что и требовалось преступникам. Когда Прохоров вошел внутрь, женщина не заподозрила ничего подозрительного в действиях молодого и симпатичного человека — она сочла его за студента. Тем более что он назвал ее по имени и отчеству (научил Качурин) и протянул ей конверт — якобы от декана. Кассирша, сидевшая к вошедшему левым боком, принялась открывать конверт. В этот миг Прохоров выхватил из кармана пистолет и выстрелил женщине в грудь. Видимо, он рассчитывал, что женщина упадет после первого же выстрела, но этого не произошло. Обливаясь кровью, кассирша вдруг встала из-за стола и пошла прямо на грабителя. От этого зрелища у Прохорова не выдержали нервы: позабыв о деньгах, он выскочил в коридор и побежал к лестнице. «Ты куда?» — только и успел спросить удивленный Величко. В этот миг из кассы вышла кассирша, которая истошно завопила чуть ли не на все здание: «Держи вора!» И тут же замертво рухнула на пол — пуля, попав ей в грудь, повредила брюшную полость, легкое, сердце и печень.
Тем временем Прохоров, сбежав вниз, едва не попал в руки членов оперативного студенческого отряда, которые, услышав крик кассирши, выскочили из своей комнаты. Увидев оперативников, грабитель выстрелил в их сторону из пистолета и вынужден был искать спасения в другой стороне. Студенты-оперативники бросились за ним. Погоня продолжалась недолго — уже через несколько минут Прохоров был сбит с ног и обезврежен. Что касается его подельника Величко, то ему из МИХМа выбраться удалось. Однако далеко уйти и ему не дали. На улице Лукьянова он привлек к себе внимание двух сотрудников 92-го отделения милиции — Провоторина и Щербинина — и был ими задержан. Щербинин вызвался сопровождать задержанного в отделение, а его напарник отправился в МИХМ.
Между тем на углу улиц Лукьянова и Фридриха Энгельса Величко, выбрав удобный момент, выхватил из кармана стреляющую трубку и выстрелил в своего конвоира. Пуля угодила милиционеру в бедро, но тот, превозмогая боль, бросился в погоню за убегающим преступником. В несколько прыжков Щербинин настиг бандита и, повиснув у него на плечах, повалил на землю. Силы уже оставляли стража порядка, и ему наверняка пришлось бы несладко, если бы не прохожие, которые проходили мимо, — они бросились к нему на выручку (Щербинин три месяца проваляется на больничной койке, а в августе выйдет указ о награждении его орденом Красной Звезды). Так был задержан Величко. В тот же день был арестован и третий преступник — Качурин.
Ограбление кассы МИХМа наделало много шуму в Москве. Знаю это по себе, поскольку жил я в десяти минутах ходьбы от этого института. Уже на следующий день после преступления в нашей школе только и было разговоров, что про это нападение. Правда, подробностей мы не знали и потому вовсю изощрялись в своих фантазиях: кто-то упоминал грабителей в масках и с автоматами, кто-то клятвенно заверял, что тем удалось скрыться, причем погоня протянулась чуть ли не через весь город и стрельба была слышна в разных концах столицы.
Большой переполох царил в те дни в союзном МВД. Но вызван он был не случившимся в МИХМе, а совсем другим: тамошние сыскари буквально с ног сбивались, пытаясь выйти на след неуловимой банды фальшивомонетчиков. Между тем никакой банды не существовало, а фальшивые купюры печатал хорошо уже знакомый нам по предыдущему повествованию житель Ставрополя Виктор Баранов. Как мы помним, будучи с детства весьма изобретательным человеком, он разобиделся на власти за то, что те похерили многие его новаторские начинания, после чего и решил отомстить им таким вот способом — начал печатать на самодельном оборудовании (с февраля 1974 года) высококлассные фальшкупюры достоинством 25 рублей (купюры этого достоинства было сложнее всего подделать, что и подкупило Баранова).
«Дело фальшивомонетчиков» взяло старт в ноябре 1976 года, когда в одной из торговых точек России были выявлены четыре его «четвертака». Их тут же отправили в Москву, в Управление эмиссионно-кассовых операций Госбанка СССР. Оттуда они поступили на Гознак для более тщательной экспертизы. Это исследование выявило, что все «четвертаки» поддельные, принадлежат к одному источнику изготовления и имеют огромное внешнее сходство с настоящими. Гравюры на них с лицевой и оборотной сторон воспроизведены способом глубокой печати, волнистая сетка на лицевой стороне и нумерация на оборотной стороне — высоким способом. Бумага имеет водяной знак в виде темных и светлых звездочек. Из выводов экспертов выходило, что основными признаками поддельных билетов были следующие: бумага «вялая», изготовлена из 100-процентной целлюлозы, толщина от 100 до 130 микрон. В ультрафиолетовых лучах имеет голубое свечение. При осмотре бумаги под микроскопом была хорошо видна различная ее структура с лицевой и оборотной сторон билета. Выводы экспертизы заканчивались так: данную подделку следует отнести к разряду опасных, выполненную квалифицированно и практически не распознаваемую в обращении.
Стоит отметить, что обнаружение этих четырех «четвертаков» насторожило правоохранительные органы, но не настолько, чтобы впасть в панику. Она началась месяца два спустя, когда сразу в 80 (!) городах Советского Союза (от Москвы до Благовещенска) стали всплывать точно такие же двадцатипятирублевки. Вот тогда в союзном МВД поднялся настоящий переполох, потому что стало ясно — фальшивые деньги выпускает целая группа высокопрофессиональных специалистов. На каком-то этапе кто-то из высоких милицейских чиновников даже предположил, что это не что иное, как происки ЦРУ, которое таким образом пытается подорвать денежную систему СССР. В итоге в МВД была создана специальная следственная группа, которая занялась поисками «денежных террористов». Сотни типографских рабочих, служащих Гознака и его филиалов были взяты под негласный контроль с целью выявить их причастность к данной провокации. Однако все было напрасно. Преступники были неуязвимы, а фальшивые деньги не иссякали. К началу 1977 года их сумма уже составляла 23 тысячи рублей.
Тем временем кольцо вокруг Баранова сжималось. В марте в УБХСС Ставропольского крайисполкома из Центрального хранилища ветхих денег в Москве пришла купюра достоинством 25 рублей, принятая из Ставропольского банка. На ней прямо было указано: фальшивая. Единственное отличие — отслоение бумаги на сгибе. Все остальное — не подкопаешься. Обэхаэсэсники в течение месяца шерстили весь район Минеральных Вод, откуда «родом» был этот «четвертак», блокировали все торговые точки, оповестив всех работников торговли под роспись о том, чтобы в случае обнаружения фальшивок те немедленно сообщали в милицию. Вскоре выяснилось, что большой сбыт фальшивок идет через рынки. Перекрыли и те. И стали ждать, когда рыба сама попадется в расставленные сети.
2 апреля, вечером, в Театре на Таганке давали «10 дней, которые потрясли мир». Народу в зале собралось, как и обычно, под самую завязку. А тут как на грех опять напился исполнитель роли Керенского Высоцкий. Он явился на спектакль, с трудом ворочая языком, но заверил Любимова, что сумеет отыграть так, что зрители ничего не заметят. Главреж ему поверил, поскольку такие примеры в прошлом действительно были. Но в этот раз хитрость не удалась. Какое-то время Высоцкий действительно контролировал ситуацию, но потом от жары его развезло так сильно, что он не только стал путать текст, но и вообще вел себя неадекватно. Зрителей в зале стал разбирать смех. Тогда Любимов бросился за помощью к Золотухину: мол, выручай. Тот поначалу опешил (такого на «Таганке» еще не бывало!), да и находился не в лучшем расположении духа (в тот период дома у него то и дело вспыхивали конфликты с женой, актрисой того же театра Ниной Шацкой), но в итоге все же внял мольбам шефа. Короче, второй акт за Высоцкого доигрывал Золотухин.
В воскресенье, 3 апреля, в Москву вернулся Председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный. В течение двух дней он находился с официальным визитом в Сомали, куда его направили соратники по Политбюро с заведомо не выполнимой миссией: он должен был отговорить тамошнего президента Сиада Барра передавать американцам советскую военную базу. Как и предполагалось, Барр начхал на эту просьбу и ответил отказом. Поэтому Подгорный вернулся в Москву несолоно хлебавши, о чем и доложил соратникам по Политбюро. Те его подвергли самой суровой обструкции, особенно старался Брежнев, который давно искал повода ткнуть Подгорного лицом в дерьмо. Повод, как вы сами понимаете, был самый удобный. В итоге было решено больше никогда не посылать Подгорного на переговоры за границу. Кроме того, это дало серьезный козырь в колоду Брежнева, который замыслил отправить Подгорного на пенсию. Но об этом речь еще пойдет впереди, а пока вернемся к другим событиям апреля 77-го.
