После войны в своих воспоминаниях я не раз возвращался к Мидуэю, но все равно старался не впутываться во всякие тайны, связанные с ним. В конце концов военные хорошо заплатили мне за то, чтобы я не навязывал свои мнения другим — не забывайте, что войну я закончил главстаршиной и получал шикарную пенсию от Пентагона, хоть и не имею никаких орденов за боевые заслуги… не считая Мидуэя, конечно. Однако я все же не удержался — как-то раз мне повстречался в Лас Вегасе Билл Томпсон, пилот 6-й разведывательной эскадрильи Эрла Галлахера, пикировавшего на "Кагу" десятым по счету после своего командира и положившего свою бомбу прямо у борта японского авианосца, и стал осторожно (как мне тогда казалось) расспрашивать его о том, какие у него были ощущения после такой подозрительно легкой победы. Но Томпсон на мои расспросы только пожимал плечами, а потом сказал: "Ну какая разница, Бон, случайно мы вышли на японцев, или специально кружили над ними в ожидании какого-то сигнала? Самое главное, что мы им все-таки врезали!"
Ответ Томпсона меня не убедил, я почувствовал, что он чего-то недоговаривает. А буквально через несколько дней после этого разговора у меня начались странные неприятности на работе, закончившиеся необоснованным, на мой взгляд, увольнением, и я, с опозданием, правда, но сообразил наконец, в чем именно тут было дело. Я опять нарушил табу, и был за это наказан. На мое счастье, у меня к тому времени была скоплена приличная сумма денег, на которые я без долгих раздумий приобрел забегаловку в Окленде, превратив ее в ресторан средней руки. Но вам я рассказываю это сейчас потому, что хранить молчание не имеет более смысла. Под конец жизни мне очень хотелось бы узнать, прав был тот летчик с торпедоносца, от которого я узнал о существовании некоей "мидуэйской тайны", или не прав. Ведь думать мне никто не запрещал, и я до сих пор уверен на все сто, что наш адмирал Нимитц вел во время войны двойную игру, и за все свои победы расплачивался жизнями многих наших парней, которые этого совершенно не заслуживали. Кабинетные вояки из Вашингтона развязали ему руки, предоставив на Тихом океане полную свободу действий и не вмешиваясь во все его дела. Конечно, они может быть и не предполагали того, что с теми небольшими средствами, которые ему были отпущены, он перейдет в наступление против японцев раньше, чем мы покончим в Европе с Гитлером. Не забывайте, что тихоокеанский театр военных действий в планах Верховного командования был ВТОРОСТЕПЕННЫЙ! Но Нимитц, к удивлению своего начальства, стал БИТЬ сильнейший японский флот еще задолго до того, как начал получать из Америки новые корабли, танки и самолеты! До самого конца 1942-го года в составе наших эскадр никогда не было больше двух авианосцев одновременно, тогда как японцы всегда оперировали не меньше, чем десятком! Я не говорю уж про линкоры и истребители — на Гуадалканале я своими глазами наблюдал, чем в большинстве случаев заканчивались воздушные поединки между нашими импотентными "уайлдкэтами" и японскими "зеро", или между нашими неправильно спроектированными крейсерами и маленькими, но хорошо вооруженными и быстроходными японскими эсминцами. До начала следующего года ни одна даже удачная морская битва не закончилась нашей окончательной победой, и все же японцы после этих битв вели себя так, словно битыми оказывались не мы, а они… Я видел все своими глазами, и до сих пор не могу поверить в то, что японцы при всем своем количественном, техническом и моральном превосходстве начали проигрывать сражения просто так, благодаря какому-то мифическому "героизму" наших солдат и офицеров… Весь наш флот и вся наша армия состояла из таких, как я, а я лично не собирался "под танки бросаться" во имя каких-то там патриотических идеалов, хотя от боевой работы никогда не отлынивал. У японцев было гораздо больше оснований для проявления этого самого героизма — ведь это были сущие фанатики, которым про обязанность умереть за своего косоглазого императора вдалбливали с пеленок, да к тому же вооруженные первоклассной техникой, о которой в том году мы по большей части могли только мечтать. На Гуадалканале, например, сразу же после высадки десанта, когда японцев на всем острове насчитывалось едва ли 1000 штыков, их не смогли победить 11 тысяч солдат отборнейшей (по нашим меркам) американской морской пехоты, поддержанных всей авиацией флота! Нас пытались убедить в том, что японцы — дураки, и воевать не умеют, и что самый главный дурак среди них всех — сам адмирал Ямомото, но я думаю совсем иначе. Ведь если бы японцы только ЗАХОТЕЛИ, они смогли бы нас запросто раздавить и вымести не только с Гуадалканала, но и со всего Тихого океана! Пример: за первые четыре месяца гуадалканальской кампании только японские подлодки и эсминцы только торпедными ударами уничтожили целый флот, который состоял из двух авианосцев, семи крейсеров и 16 эсминцев — можно себе только представить, что бы стало с нашими военно-морскими силами, если бы японцы взялись за них всерьёз и ввели в бой ВСЕ свои корабли!
…Тем не менее после Мидуэя японцы почему-то больше не желали делать то, что они проделали с нами в Пирл-Харборе и других местах за первые полгода войны. Большинство японских линкоров провели всю войну далеко в тылу, а авианосцы по большей части и носа не показывали из своих баз в Японии, пока их не потребовалось использовать в качестве ПРИМАНКИ в 1944 году у Филиппин, где они все и были успешно уничтожены нашими самолетами. Тоже казус, но возвращаясь к адмиралу Ямомото, можно подумать, что в 42-м он просто решил предоставить Нимитцу шанс почувствовать себя человеком после стольких поражений… Странное везение "преследовало" Нимитца в 42-м, очень странное. Это было видно даже невооруженным глазом, но ни один американец не решался себе в этом признаться, потому что героем в конце концов желает стать каждый…"
Глава 3. Тигр Пирл-Харбора
Учитывая рассказанную Ричардсом историю про странный сигнал, Стеннингтон вполне обоснованно предположил, что на японской эскадре действовал американский шпион. Он был готов также сделать довольно далеко идущие выводы о том, что шпион этот был, конечно же, НЕ американским подданным, а японским высокопоставленным чином, или просто — "лицом, приближенным к императору", но тогда все его расследование попросту превратилось бы в погоню за сомнительным результатом. Заподозрить в измене можно было любого офицера, даже самого адмирала Ямомото, не говоря уже о непосредственных исполнителях Мидуэйской операции — Нагумо, Кусаке, Генде. Наиболее сильные подозрения у Стеннингтона всегда вызывал этот последний, особенно учитывая некоторые факты его послевоенной биографии…
Минору Генда
Минору Генда родился в 1904 году в семье, очень богатой морскими традициями. После окончания военно-морского училища в Йокосуке, молодой человек стал летчиком-истребителем императорского флота, и к началу войны в Европе уже зарекомендовал себя очень способным и многообещающим военным теоретиком — будучи всего лишь тридцатилетним офицером, он разработал революционную для того времени тактику массированного применения авианосцев, которую впоследствии все военно-морские теоретики мира единодушно окрестят по имени ее родителя "гендизмом". Отряд летчиков, которыми командовал Генда во время войны в Китае, был известен во флоте как "фокусники Генды" — это были умелые и отчаянные бойцы-акробаты, настоящие специалисты своего дела, составившие к началу войны на Тихом океане костяк всей японской военно-морской авиации. Ко мнению молодого капитана прислушивались многие адмиралы, и особенно — начальник штаба воздушного флота контр-адмирал Такахиро Ониси, который впоследствии стал основателем отрядов небезызвестных "камикадзе" — летчиков-смертников (и многие впоследствии не без основания поговаривали о том, что эту мысль адмиралу внушил именно Генда — слишком уж явным был стиль).
Учитывая боевую и теоретическую подготовку перспективного офицера, руководство очень скоро назначило его на ответственный пост — вплоть до 1940 года Минору Генда служил военно-морским атташе Японии в Великобритании. Но, как только запахло порохом на Тихом океане, Генду отозвали назад на родину, и главнокомандующий всем японским флотом адмирал Исороку Ямомото поручил ему разработать план внезапного нападения японских сил на Пирл-Харбор…
Идея Ямомото в интерпретации Генды получила абсолютно новое дыхание. Капитан-теоретик настоял на том, чтобы в нападении на главную военно-морскую базу американцев участвовало не два-три авианосца, как было предусмотрено Ямомото и Генеральным штабом, а целое соединение. Нисколько не смущаясь своего низкого по сравнению с заслуженными адмиралами служебного положения, Генда нещадно раскритиковал узость взглядов Ямомото на перспективы атаки с воздуха, он взялся переделывать весь план НА СВОЙ лад. В конце концов он потребовал не ограничиваться ОДНИМ ударом по американской базе, а… захватить все Гавайи целиком! Однако озабоченный слишком уж фантастическими (как ему самому казалось) перспективами, Ямомото, и так позволивший молодому, хоть и прославленному офицеру, неслыханные вольности в обращении со своим детищем, решительно отказывается от реализации этого далеко идущего, но неизвестно куда приведущего проекта.
