Опять улыбка Цезаря.
— А ты как думаешь?
— Я думаю, — зло проговорил Антоний, взявшись за полог шатра, — что ты очень коварен, Октавиан! Ты слишком кривой, чтобы делить с кем-то ложе. Чего никто никогда не скажет о Цезаре. Он был прям, как стрела. Всегда. Я презираю тебя.
По мере того как ноябрь подходил к концу, дилемма Брута росла. Куда бы он ни повернулся, все было против него, потому что все хотели лишь одного — боя. В довершение к этому каждый день Антоний выводил свою армию и строил в боевой порядок, после чего передние ряды ее начинали выть, скулить и визжать, как голодные псы, как суки во время спаривания, как щенки, которых пнули ногой. Потом они начинали выкрикивать оскорбления: «Трусы, бабы, бесхребетные слабаки, когда вы выйдете драться?» Эти крики проникали во все уголки лагеря Брута, и все, кто их слышал, скрипели зубами, ненавидя армию триумвиров и ненавидя Брута за то, что тот не давал им ее проучить.
После десятого ноября Брут заколебался. Не только сообщники-убийцы, но и другие легаты с трибунами постоянно донимали его. К этому хору присоединились голоса центурионов и рядовых. Не зная, что еще можно сделать, Брут закрыл дверь и засел в своем доме, обхватив голову руками. Азиатская кавалерия уходила прочь целыми гуртами, практически не таясь. Еще до сражения прокорм лошадей был проблемой, как и водопой, ведь вода находилась в горах и полуголодных животных к ней ежедневно гоняли. Как и Антоний, Кассий знал, что в этой кампании кавалерия не сыграет решительной роли, поэтому он стал понемногу отпускать эскадроны домой. Теперь этот тонкий ручеек превратился в поток. Но Брут в случае надобности все еще мог выставить около пяти тысяч всадников, однако он скорбно вздыхал, совершенно не понимая, что даже это количество непомерно огромно. Он думал, что конников у него очень мало.
Наконец он вышел из дома. Лишь потому, что считал, что должен иногда где-нибудь появляться. Шепот за спиной и громкие выкрики с бастионов показали ему, что ветераны Цезаря и впрямь не заслуживают особенного доверия, ибо каждый день с умилением взирают на желтую головку наследника Цезаря, когда тот обходит передние линии своих войск, заговаривает с солдатами, улыбается, шутит. И Брут опять спрятался в своем доме и сидел там, обхватив голову руками.
На следующий день после ид Луций Тиллий Кимбр ворвался к нему без предупреждения и рывком сдернул изумленного Брута со стула.
— Хочешь ты или нет, Брут, ты будешь драться! — рявкнул Кимбр. Он был вне себя.
— Нет, это будет конец всему! Пусть все идет, как идет, ведь они голодают! — захныкал Брут.
— Отдай приказ готовиться к бою, Брут, иначе я смещу тебя с поста командующего и отдам приказ сам. Не думай, что я один так считаю. Меня поддерживают все освободители, все другие легаты, все трибуны, все центурионы и все солдаты. Решай, Брут, останешься ты командиром или передашь свои полномочия мне?
— Ладно, — тупо согласился Брут. — Отдай от моего имени приказ готовиться к бою. Но вспомни, когда все закончится и нас побьют, что я этого не хотел.
На рассвете армия освободителей вышла из лагеря Брута и выстроилась на своей стороне реки. Взволнованный, мятущийся Брут велел своим центурионам и трибунам неустанно следить, чтобы их люди не отрывались чересчур далеко от своего лагеря и всегда проверяли, чисты ли пути отхода у них за спиной. Трибуны и центурионы удивленно смотрели на своего командира, потом отворачивались, не обращая больше внимания на его слова. Что он делает, что пытается им внушить? Что сражение проиграно, не начавшись?
Не найдя у них понимания, Брут отправился к рядовым. Пока Антоний с Октавианом ходили по своим линиям, пожимая руки солдатам, улыбаясь, обмениваясь с ними шутками и уверяя, что Марс Непобедимый и божественный Юлий на их стороне, он сел на коня и поехал вдоль своего строя, упрекая солдат в неразумии. «Зачем вам этот бой? Если вас сегодня побьют, вы сами будете виноваты. Вы настояли на этом сражении, а не я, вы заставили меня вывести вас из ворот, несмотря на все мои возражения». Лицо скорбное, на глазах слезы, плечи опущены. К тому времени, когда он закончил объезд, многие ветераны уже удивлялись, каким ветром их вообще занесло в армию этого нытика и пораженца.
Им выдался шанс хорошо поразмыслить над этим, ибо время шло, а горн не трубил. Близился полдень, а они все стояли, опираясь на свои щиты и на копья, мысленно благодаря позднюю осень за небо, покрытое облаками, и за отсутствие зноя. В полдень нестроевые обеих армий принесли всем еду. Солдаты поели и вновь оперлись на щиты и на копья. Смех, да и только, спектакль! Плавт бы не выдумал фарса нелепей!
— Дай сражение или сними с себя генеральский плащ, — сказал Кимбр в два часа дня.
— Еще час, Кимбр, только один час. Тогда будет самое время. Потому что скоро начнет темнеть, а в двухчасовом сражении много людей не погибнет и оно не станет решающим, — сказал Брут, убежденный, что ему в голову пришло еще одно из тех озарений, какими он поражал даже Кассия.
Кимбр в изумлении смотрел на него.
— А как же Фарсал? Брут, ты же был там! Им хватило и часа.
— Да, но потерь было мало. Через час я дам сигнал к атаке, но не раньше, — упрямо сказал Брут.
В три часа прозвучал сигнал. Армия триумвиров издала боевой клич и атаковала. Армия освободителей радостно вскрикнула и бросилась в наступление. Опять дралась лишь пехота. Кавалерия по краям поля почти бездействовала, кружа на месте.
Две огромные армии сошлись в яростной схватке. Не было предварительных манипуляций с копьями или стрелами, люди жаждали наброситься друг на друга, чтобы вонзить короткий меч или кинжал в тело врага. С первой минуты началась жесткая рукопашная, ибо слишком долгое ожидание истомило солдат, а теперь наконец они обрели чувство свободы. Резня была страшная, не пятилась ни одна сторона. Когда передние бойцы падали, вперед выдвигались стоявшие сзади, а потом мертвыми или тяжело раненными падали и они. Всюду щиты, голоса, хриплая ругань, лязг мечей. Выпад — удар. Выпад — удар.
Пять лучших легионов Октавиана бились на своем правом фланге с левофланговыми ветеранами Брута. Агриппа со своим четвертым — ближе к Эгнациевой дороге. Поскольку именно их сотоварищи в прошлом бою не сумели защитить лагерь триумвиров от разграбления, у этих пяти легионов имелся к противнику особенный счет. Прошел почти час, но он никому не принес перевеса. Затем пять легионов Октавиана уперлись, насели всей массой, и грубая сила дала результат. Левое крыло Брута дрогнуло, надломилось.
— О! — восхищенно крикнул Гелену Октавиан. — Такое впечатление, что там пущен в ход какой-то огромный рычаг! Толкай, Агриппа, толкай! Выворачивай с корнем!
Очень медленно, почти неприметно солдаты Цезаря, служившие теперь у Брута, стали пятиться, а давление на них все усиливалось — до тех пор, пока в их рядах не образовался разрыв. Но и в этом случае паники не было, никто не пытался удрать. Просто задние ряды поняли, что передние маневрируют, и повторили маневр.
За час битвы общее напряжение возросло неимоверно. Внезапно левый фланг армии Брута запаниковал. Миг — и солдаты освободителей побежали. Легионеры Октавиана бежали за ними на расстоянии, равном длине их мечей, игнорируя камни и дротики, дождем сыпавшиеся с вражеских бастионов. В этой суматохе легион Агриппы сделал рывок к Эгнациевой дороге, потом бросился к главным воротам фортификаций противника и перекрыл спасающимся доступ в их лагерь. Те, рассеявшись, кинулись к соленым болотам и к ущельям в горной гряде.
Второе сражение при Филиппах длилось немногим дольше Фарсала, но с очень большими потерями. Половина армии освободителей погибла, а о второй никто никогда больше не слышал на территориях вокруг Нашего моря. Позднее пойдут слухи, что многие выжившие поступили на службу к парфянскому царю. Но не для того, чтобы разделить судьбу десяти тысяч римских легионеров, захваченных после битвы у Карр, которые теперь охраняют границы Согдианы от степных орд массагетов. Нет, сын Лабиена, Квинт Лабиен, ставший доверенным приближенным царя Орода, якобы обласкал их и предложил помочь ему обучать парфянскую армию римскому способу ведения войн.
Брут и его личная свита наблюдали за ходом битвы с вершины своей горы. Сегодня все было хорошо видно, ибо почву устлали многочисленные тела убитых и придавили всю пыль. Когда стало ясно, что бой проигран, трибуны четырех старших легионов пришли к нему и спросили, что им делать.
— Спасайте свои жизни, — сказал Брут. — Попытайтесь пробиться к флоту в Неаполе или добраться до Фасоса.
— Мы должны сопровождать тебя, Марк Брут.
— Нет, я предпочитаю идти один. А теперь уходите, пожалуйста, уходите.
С ним остались Статилл, Стратон из Эпира и Публий Волумний, а также три его самых любимых вольноотпущенника, секретари Луцилий и Клеит и щитоносец Дардан. И еще кое-кто. Всего, включая рабов, человек двадцать.
