страсть как хочется, а над головой то и дело пули свистят…
– И вы поженились? – наивно спросила Лэсси. Хотя, может, и не наивно, просто удачно притворилась.
– А? Нет, конечно, не до того было. Так, встречались: Эла часто в нашу часть ездила. Мой пес ее очень полюбил: как явится, так непременно привезет ему какой-нибудь мосол. Ну, чтобы не отвлекал, пока мы заняты…
Ренн хрипло засмеялся, а Дайсон посмотрел по сторонам. На выцветших обоях темнели прямоугольники: видимо, там висели фотографии в рамках, но хозяин уже снял их. Зачем, если он все равно ничего не видит?
– Потом война нас развела, – продолжил мужчина. – Нас перебросили на другой фланг, Эла осталась со снабженцами. Писали друг другу, конечно, но полевая почта – дело такое… Пока письмо дойдет, адресат уже десять раз дислокацию сменит. Или почтальона убьют. Всякое бывало. Потом, уже ближе к концу, узнал от знакомого, что Эла теперь регулировщица. Город взяли, дороги разбиты, в общем, ставили на перекрестки всех, кто худо-бедно правила движения знал и мог остальными руководить. Я удивился тогда: почему она грузовик свой бросила? Может, подбили? Ранили? Мы там неподалеку были, я как-то в увольнительной был, добрался на попутке, но Элу не застал. И больше уже не видел.
Слова его прозвучали двусмысленно, и Дайсон вздохнул.
– Потом война кончилась, – сказал Ренн, – а работа осталась, для нас особенно. Еще и сейчас неразорвавшиеся снаряды находят, а тогда ими поля были засеяны. Так что я остался в армии, а куда подалась Эла, не знал. Как-то переписка сошла на нет. Думал, замуж вышла, она красивая была… Вон там сумка, сье, сверху лежит альбом. Посмотрите, если хотите.
– Конечно, сьер, не откажусь.
Лэсси встала, взяла пухлый старомодный альбом, открыла, перелистнула несколько страниц.
– Ближе к середине, – добавил Ренн. – В самом начале – это моя семья. Все уже покойники.
Дайсон не выдержал и тоже сунул нос в альбом – Лэсси понятливо опустила его пониже, чтобы ему не приходилось садиться столбиком. Во-первых, с его больной задней лапой высидеть так долго Дайсон не мог, во-вторых, эта поза не для благородного пса, а для комнатной собачки, которая служит за подачку!
Правда, он тут же сделал вид, что просто хотел понюхать незнакомый предмет: если собака вдруг начнет внимательно рассматривать фотографии, это кого угодно насторожит, даже увлекшуюся стажерку. Правда, Дайсон положил голову ей на колено и кое-что увидеть смог.
Карточки военных лет разительно отличались от прежних, выполненных на толстом картоне с тисненым именем мастера-фотографа на обороте, зачастую подкрашенных и отретушированных. Эти же были разного размера – какие-то не помещались в бумажные «окошки» альбома, какие-то выпадали оттуда, разного качества – на некоторых уже нельзя было различить черты лица, так расплылось изображение, другие пожелтели, а иные остались яркими…
Элу Дани Дайсон узнал: с возрастом она мало изменилась, разве что немного располнела. Вот она рядом со своим грузовиком, а вот – в окружении солдат.
– Где-то там заложен большой снимок. Кажется, единственный, на котором мы вдвоем, – подал голос Ренн. – Она так говорила. Я не помню, чтобы мы так снимались.
Лэсси перелистнула еще несколько страниц и нашла то, о чем он говорил: на этой фотографии с трудом уместилось человек тридцать. И Эла оказалась там рядом с красивым рослым парнем, в котором невозможно было бы узнать нынешнего Ренна Дани, если бы не подпись.
– Нашли?
– Да. Тут вы с Элой и сослуживцами, включая собак.
– А, вот что это за снимок! – Ренн улыбнулся. – Она твердила – вдвоем, вдвоем, а там чуть ли не вся наша бригада…
– Она так на вас смотрит, будто вы действительно одни, – сказала Лэсси и смутилась. – Извините, сьер.
– За что?..
Девушка не нашлась с ответом.
– Если насмотрелись, положите на место.
– Да, конечно, сьер, сейчас… – Лэсси перелистнула еще несколько страниц. – О… а ребенок – это сын Элы?
– Чей же еще? – неохотно произнес Ренн. – Вернее, наш. Говорю же, в те годы это было… быстро.
Дайсон невольно вспомнил собственную мать и вздохнул.
– Эла мне писала, когда узнала. А письма не доходили – говорю же, неразбериха… Потом уже она мне сказала, что решила: я испугался и решил сделать вид, будто никаких писем не получал и ничего между нами не было, так… баловство одно. А я их и вправду не получал…
– Наверно, поэтому она и перешла в регулировщицы, – вслух подумала Лэсси.
– Не наверно, а точно: куда с животом за руль? Говорила, грызлась насмерть, чтобы в тыл не отправили.
«Точно как мама», – подумал Дайсон и нечаянно всхрюкнул от избытка чувств.
– Веди себя прилично, – велела ему Лэсси, легонько шлепнув по носу, и снова повернулась к Ренну: – Сьер Дани, но… как же вы снова оказались вдвоем?
– Да вот так… Сын вырос – и поминай как звали. От него уже дюжину лет ни слуху ни духу. Эла ходила в полицию, хотела подать в розыск, но ей отказали. Совершеннолетний уже мальчик, имеет право ехать куда вздумается и заниматься чем угодно. Будто мы сами такими не были, – усмехнулся он. – Вроде бы он собирался за океан, хотел заработать на хорошую жизнь себе и матери. Эла говорила: он понимал – деньги нигде сами в руки не валятся, но все равно твердил, что там возможностей больше… Что с ним стало – неизвестно. Первые года два писал Эле, потом перестал. Она молилась только о том, чтобы жив был…
– Может, это как у вас? – спросила вдруг Лэсси. – Ну не везло ей с почтой! До вас ее письма не дошли, а до нее не доходили сыновние…
– Кто разберет. И какая теперь уже разница? То есть надо бы дать ему знать, что Эла погибла, но как? Адрес только старый, с которого он еще отвечал, а теперь… Небось, он уже сотню их сменил.
«Можно сделать запрос по нашим каналам», – подумал Дайсон и пожалел, что не умеет передавать мысли Лэсси. Впрочем, она и сама додумалась:
– Мне нужно его полное имя и дата рождения, сьер. Попробую выяснить что-нибудь. Ах да, если можно, фотографию тоже… Тут есть одна, она датирована… да, как раз двенадцать лет прошло. Конечно, он мог сильно измениться, но в целом… Можно взять?
– Берите, мне она ни к чему. Жаль, я никогда его не видел, даже на снимках… Да, в той же сумке папка, там запросы Элы и ответы, в них есть и имя, и последний известный адрес Ренни. И его письма в отдельном пакете.
– Ну нет, письма – это слишком, и вообще… зачем?
