И к величайшему удивлению владыки, гордый князь Александр Ярославич, по прозвищу Невский, не гнувший спину ни перед врагом, ни перед другом, поклонился вдруг в пояс своему воеводе.
– ...И спаси тебя Господь, что не пропустил бунтовщиков к семье моей и к семьям дружинных людей. Не держи зла, Василько, ни на меня, ни на господина Великого Новгорода.
Бурцев вздохнул, кликнул китайского мудреца, протянул ключ от тайного арсенала, что перестал быть тайным:
– Сыма Цзян, сдай князю оружие «небесного воинства». Все оружие. И кольчугу немецкую не забудь.
Китаец кивнул, вышел с князем за дверь. Эх, славная будет нынче пожива ненасытному, ничьей воле неподвластному Волхову.
...Уезжали скрытно, как тати. Поздней ночью уезжали. Лишь выбравшись из притихшего города, засветили факелы. А на душе при всем при этом было хорошо и покойно.
– Васлав... – Сыма Цзян вдруг заговорщицки подмигнул глазом‑щелкой.
– Что, Сема?
Китаец приоткрыл седельную сумку. Два «шмайсера» и ручная граната‑колотушка «М‑24» на миг попали в факельный свет.
Ну, проныра китайская! Заховал‑таки от Ярославича!
– Да как ты...
– Не сердися, Васлав – зашептал Сыма Цзян. – Князя Александра говорилась, что в Пскова‑города тоже сильна неспокойна и...
– Что «и»?
– Князя сама положила эта в моя сумка, когда никто никакая не видела. Князя сказала – отдавай для Василька.
Ах, вот оно в чем дело! Прощальный подарочек, значит. Ну, спасибо, князь, на добром слове... Бурцеву стало веселее.
– Ну‑ка, Дмитрий, Гаврила, чего как на похороны едем? Запевайте!
Теперь можно. Дурной буйный Новгород давно уж позади. А под рукой два ствола с гранатой. Чего еще желать?
Подтянули все. Даже китайский мудрец Сыма Цзян и татарский юзбаши Бурангул старательно выводили разудалую древнерусскую, слов которой и сам воевода толком не знал.
Одна лишь дочь Лешко Белого, малопольская княжна Агделайда Краковская, смотрела печально. Но слезу, скользнувшую из‑под ресниц, в темноте не заметил никто.
Глава 9
– Ну, в чем дело, Аделаидка? – Он держал ее за плечи, он всматривался в лицо жены. И гадал: ну отчего ж оно так выходит? Почему любимое лицо ни с того ни с сего вдруг становится чужим и отрешенным? И не находил разумного объяснения. Не мог найти.
Новгородские беды остались позади, а в Пскове все складывается, как нельзя лучше. Народец здесь – после рейда Александра Ярославича и изгнания изменников‑израдцев – притихший, покладистый. И под началом у Бурцева – полтыщи дружинников. И лучший дом на дружинном подворье достался воеводе и его молодой жене. Живи да радуйся. Ан нет!
Она отводила глаза – красные, воспаленные. Ночью плакала. Опять...
– Я ведь вижу – сама не своя ты, Аделаидка. Может, скажешь, наконец, что душу гложет‑то?
И вновь нет ответа. Лишь взгляд, исполненный невысказанной муки. Лишь слабая выстраданная улыбка на дрожащих губах. Лишь слезы в уголках глаз.
– Слушай, может, нам пора с тобой бэбика завести? Нет, в самом деле, пора ведь?
– Кого? – Она озадаченно взмахнула ресницами.
– Ну, ребенка...
Аделаида молча мотнула головой. А по щекам – дорожки слез.
Бурцев вздохнул. Отпустил жену. Почти отбросил. Не нежно – грубо. А как с ней еще? Никакой, блин, нежности не хватит, если молчит, как партизанка.
Подошел к окну. Душно... Тошно... За мутным бычьим пузырем, уже натянутым к грядущим холодам в небольшом оконном проеме, трудно что‑либо разглядеть.
Хотелось чистого свежего воздуха. Но эта закупорка... Бурцев сплюнул, рванул раму с пузырем на себя. Труха, пыль, сухой мох и утренний ветерок с ранней, почти осенней, прохладцей ворвались в горницу. И шум дружинного подворья посреди псковского Крома...
Неприступный Кром – древний детинец, кремль‑первооснова наиважнейшего новгородского пригорода – жил своей обычной жизнью. Главная и единственная пока крепость Пскова, не обросшего еще Довмонтовой стеной и Середним градом, и градом Окольным, и Завеличьем. Крепость, стоящая на высоком скалистом мысу, промеж рек Великой и Псковой – там, где малая речка под острым углом впадает в большую.
Удобное место для цитадели... Над медлительными речными водами на мощном земляном валу – две деревянные стены. Стены образуют вытянутый, чуть изогнутый и удлиненный со стороны Псковы клин. А в основании треугольника‑детинца – от реки до реки – непреодолимой дугой выгибается мощная стена из камня, обмазанного глиной.
«Пръступная» – так именовали ее сами псковичи. Ибо только здесь, в междуречье, можно идти на приступ, не потопив войска в реках. Было у каменной стены Крома и иное название – Перси... И нет тут ничего общего с женской грудью. Имеется в виду воин‑крепость, каменной грудью встречающий ворога.
Под Персями прорыт ров – Гребля, соединивший две реки и превративший псковский Кром в солидных размеров островок. Через Греблю переброшены мосты. Два – по числу проездных городских ворот. Первые – самые старые, Смердьи ворота, расположены у Смердьей башни, что высится над рекой Великой. Вторые – новые Троицкие или Великие – не так давно прорублены под Троицкой башней возле Псковы‑реки во славу князя и святого угодника Всеволода‑Гавриила[117].
Обе башни грозно вздымаются по краям каменных Персей. Еще одна – башня Кутекрома – поставлена в устье Псковы, или «в куту Крома». Четвертая – Снетная башня, где хранится запас снеди, – тоже нависает над малой Псковой‑речкой, дабы отпугивать недруга, мыслящего добраться до Крома вплавь. Помимо башен, над укреплениями псковского детинца возвышаются купола деревянного Троицкого собора. Там до сих пор псковичи оберегают как величайшие святыни раку с мощами Всеволода‑Гавриила, а также щит и меч святого князя.
Внимание Бурцева привлекло оживление, возникшее на дружинном подворье. Что там еще? Люди суетились вокруг человека в монашеском одеянии с огромным, откинутым назад капюшоном. Никак, гость пожаловал? Хм, и не православный монах – католик. Это не то чтоб очень удивительно. Это в общем‑то нормально для новгородских земель: вольная торговая республика издавна не притесняет иноверцев, но все же сейчас такие времена... Да и рейд Александра, распугавший всех латинян... А этот святой отец, видать, издалека пришел. Звона как заляпался – по самую тонзуру.
Черная грязная ряса пилигрима не радовала глаз. И черные грязные проплешины, размытые дождем в усохшей к осени траве на дружинном подворье, – тоже. Ранняя осень в этом году будет. Осень... Надо же, осень. Скоро совсем... До чего быстро время летит – никаких цайтпрыжков не надо!
Больше двух лет уж прошло после Ледового побоища. После разгрома ливонцев и эсэсовской цайт‑команды. И после смерти несостоявшегося любовничка Аделаиды – штандартенфюрера Фридриха фон Берберга.
Бурцев оглянулся на супругу. Та стояла на прежнем месте, потупив взор. Теребила платье. Молчала в покорном ожидании мужниных слов. Да уж, домострой отдыхает... От прежней взбалмошности княжны не осталось и следа. И было в этом что‑то... Что‑то подозрительно неправильное было.
Это уж не первый их разговор. И – судя по упорному молчанию Аделаиды – далеко не последний. Да, чего‑чего, а упрямства у польки не отнять. Но и упертость ее сейчас – иная совсем. Тихая какая‑то, податливая, не противящаяся, а обволакивающая, если нажать. А оттого и вовсе непреодолимая.
Она молчала. И Бурцев чувствовал – тут не каприз, не мимолетная прихоть. Агделайда Краковская пережила прерванный цайтпрыжок в башне перехода Взгужевежи, и все ее детские капризы канули в Лету. Малопольская княжна после «просветления» стала серьезней, вдумчивей, мудрее, что ли. Но улыбаться‑то не разучилась! Отнюдь! Веселилась всегда. До сих пор. До недавних пор. А сейчас... Нет, не башня ариев повинна в беззвучных ночных рыданиях дочери Лешко Белого. Что‑то другое грызло изнутри и вытягивало радость жизни из Аделаидки.
Аделаида всхлипнула. Бурцев с ожесточением потер лоб. Ну что? Что не так?! Раньше этой отрешенности и тоски этой он за женой не замечал. Потом заметил. Но не придал значения. Потом придал. Но не заговорил. А когда заговорил – не добился ни‑че‑го. Ничегошеньки! Аделаида молчала. И, как водится, от недосказанности и неясности тревожные мысли лишь сильнее донимали Бурцева. Особенно по утрам, когда он видел заплаканные глаза супруги. В чем дело? Ностальгия по родной Польше? Болезнь какая? Или, может, снова кто в сердце княжны запал и смотреть она уже не может на законного супруга? Аделаида молчала...
Глава 10
– Послушай, я хочу знать, что опять встало между нами? – Он говорил спокойно и твердо, расхаживая по скрипучим, выскобленным до блеска половицам. – И я все равно докопаюсь, рано или поздно.
Аделаида подняла испуганные глаза. На миг. И опустила снова:
– Прости, Вацлав. Боюсь, бросишь меня, коли правду узнаешь...
