– У Болеслава с Кунигундой тоже нет и не букет детей, – заметил странник. – И они не ропщут. Твой брат и его жена дали обет целомудрия. Они сознательно не предаются плотским утехам, а дни и ночи проводят в душеспасительных молитвах.
– Грешна я, святой отец, – вздохнула княжна. – И слишком люблю Вацлава. Не по мне такой подвиг духовный. Ребенка я хочу. И Вацлав – чую – скоро уж о том заговорит.
– А твой муж? Любит ли он тебя?
Она всхлипнула:
– Пока – да. Что будет дальше, когда откроется моя женская немощь, – не знаю.
– Любая немощь – не что иное, как наказание за грехи наши, дочь моя, – вкрадчиво заметил отец Бенедикт. – И не одну тебя постигла такая кара.
Аделаида покорно склонила голову:
– То мне ведомо, святой отец. Вон – живой пример перед глазами. Ядвига – подруга моя и сестра названая – в прошлом великая распутница и грешница – тоже бездетна. По доброй ли воле или из‑за кары Божьей – не знаю. Но рыцарь ее, пан Освальд, и не желает иметь наследника, покуда не вернет себе взгужевежевскую вотчину или не обретет новую. Да и сама Ядвига не шибко убивается. Но у нас‑то с Вацлавом все иначе. Ужель я так сильно прогневила Господа, что...
Рыдания, душившие Агделайду Краковскую, не дали ей договорить. Паломник задумался. Но думал недолго:
– Может, не твоя в том вина? Может, Господь не желает одаривать наследником твоего мужа? Расскажи, что он за человек? По пути сюда я многое слышал о нем. И знаешь, некоторые вещи заставили меня насторожиться. Поговаривают, будто Вацлав колдовством и магией привлек под знамена новгородского князя нечистую силу и якобы потому русичи разбили ливонских рыцарей на Чудском озере.
Аделаида гневно сверкнула очами:
– Поклеп! Напраслина! Вацлав не имеет ничего общего с нечистым. Это ливонцы фон Грюнингена заключили союз с воинами изломанного креста, лживо именовавшими себя небесным воинством.
– Но говорят...
– Мало ли что говорят! Я знаю Вацлава лучше, чем кто‑либо другой. Два года назад, после разгрома немцев на озере Чудском, поведал он мне свою историю от начала до конца. Истинную историю, которую прежде от всех скрывал...
Монах прищурился:
– Что это за история, дочь моя?
Голос паломника прозвучал бесстрастно, холодно и отстраненно. Княжна же, спохватившись, прикрыла рот ладошкой:
– Я... я не могу говорить об этом. Вацлав просил. Я дала слово...
Пилигрим давил тяжелым взглядом:
– И все‑таки... Если ты испрашиваешь моего совета и если ты действительно желаешь докопаться до сути своей беды, я должен хотя бы в общих чертах знать, каков человек, от которого ты ждешь и не можешь дождаться ребенка?
– Он... – Слова Аделаиде давались с трудом. – Он из другого мира... Мира ненаступивших времен... В это трудно поверить и еще труднее понять, но... Ох, нет, простите, святой отец. Я не могу. Это слишком невероятная история. Но в ней нет ничего предосудительного. Это сокровенная тайна моего супруга. Поговорите с ним... Если он сочтет нужным, пусть откроет ее сам. Знаете, я уговорю Вацлава рассказать вам обо всем. Или нет, лучше попрошу, чтобы он позволил мне...
– Не стоит, дочь моя. Этого делать не нужно. Сейчас важно другое: ты уверена, что знаешь о своем муже все? И знаешь истину?
– Да, святой отец. Мы давно не скрываем друг от друга ничего. То есть... – Она всхлипнула, положив руку на живот. – То есть почти ничего.
Отец Бенедикт кивнул:
– Что ж, я верю тебе, дочь моя. Если в тайне Вацлава нет греха, тогда нужно искать иную причину твоих несчастий. В каком браке вы живете?
Княжна опустила глаза. Княжна рассказала...
Глава 12
– Вот и ответ на твой вопрос, Агделайда. – Монах смотрел прямо, жестко, неумолимо. – Служитель Божий венчал вас под страхом смерти не в храме святом, как положено, а средь глухих куявских лесов. Это грех, ибо ваша разбойная свадьба не угодна Господу. В том грехе часть вины лежит на брате моем, коего вы силой принудили творить обряд, но ваша вина неизмеримо больше. А более всего виновата ты. Потому и покарал тебя Господь, не дав детей и радости материнства.
– Каюсь, святой отец. Но что же нам теперь делать? Венчаться с Вацлавом снова? Я знаю – он не откажет. Ради меня он согласится венчаться хоть в православном, хоть в католическом храме. Ну, я так думаю...
– Дважды под один венец не ходят, – насупил брови странник. Голос его звучал все так же сурово. – А ты уже слишком погрязла в грехе и блуде. Ты испрашивала у меня совета, Агделайда Краковская, дочь Лешко Белого? Так вот тебе мой совет: замаливай, пока не поздно, свои и мужнины грехи в монастырской обители. Коли хочешь, я сам проведу тебя к сестрам, которые...
Она отстранилась. Сказала твердо:
– Нет! В монастырь мне еще рано. Я ведь говорила уже, что судьба Болеслава и Кунигунды – не по мне. Господь милостив, и я верю – он простит меня за недостойное венчание, ибо венчались мы с Вацлавом хоть и не по всем правилам матери церкви нашей, но по великой любви. Если же не дано мне иметь ребенка, то и Вацлава я терять не согласна. Время, которое нам отмерено прожить вместе, я возьму сполна – до последнего дня. А уж потом... Может, потом и придет черед монашеской обители, а покуда рядом муж мой любимый... Спасибо за совет, отец Бенедикт, но коли нет для меня иного пути...
Она выразительно глянула на дверь.
Монах кивнул. Монах подобрел лицом, хоть глаза его по‑прежнему обдавали стальным холодком.
– Что ж, есть еще один способ, дочь моя. Верный способ. Если ты сильна духом и крепка верой, то во искупление грехов своих отправляйся в Святую Землю поклониться Гробу Господню. Я знавал немало женщин, чье иссохшее чрево оживало после паломничества к иерусалимским святыням. Думаю, Господь, видя твое усердие и раскаяние, смилостивится и над тобой тоже. И в великой милости своей простит грех великий. И тебе простит, и Вацлаву твоему.
Агделайда Краковская посветлела. Вновь пала на колени, прильнула устами к крепкой руке странника:
– Благодарю, святой отец! Надежда, что мне подарена...
Рука богомольца вырвалась. Указательный палец поднялся назидательно.
– Уйми веселье и не радуйся прежде времени. Дорога твоя будет нелегкой и долгой. Ибо ты должна смирить гордыню и отправиться в путь, как подобает кающейся грешнице – без свиты, без мужниной или чьей‑либо еще защиты, пешком и в убогом рубище.
Полька улыбнулась в ответ:
– Для меня это лучше, чем провести остаток дней в монастыре. Сколь ни трудна дорога, рано или поздно она завершится. А уж когда я вернусь к Вацлаву, все у нас будет иначе. Совсем иначе. Вот только...
– Что тревожит тебя, дочь моя?
– Вацлав ни за что на свете не согласится отпустить меня одну.
– Даже ради спасения твоей и своей души? Даже ради обретения сына или дочери?
– Видите ли, святой отец, мы уже расставались не единожды. И теперь супруг мой безумно боится потерять меня снова. Я хорошо знаю Вацлава – он скорее посадит меня под замок либо отправится следом – тайно ли, явно ли. А ведь это не будет угодно Господу?
Отец Бенедикт чуть скривил губы в подобии улыбки:
– Не будет. Но тебе совсем необязательно говорить обо всем мужу. Коли любит – он поймет и примет тебя после возвращения из Святой Земли. А нет – так нужен ли тебе такой супруг? Решайся.
Аделаида кивнула:
– Я решилась, святой отец.
– А я благословляю! Аминь!
Странствующий монах осенил крестным знамением склоненную голову княжны...
– Ох, и не нравится мне этот латинянин. – Сотник Дмитрий еще раз зыркнул на затянутое пузырем окно.
– Что ж так? – Бурцев и сам не отводил глаз от собственного дома. Неспокойно отчего‑то было на душе.
– Да уж больно сыто выглядит для калики перехожего.
– Ну, мало ли... паломников из Святой Земли многие привечают. И накормят, и напоят. Не одни ж Болеслав с Кунигундой такие сердобольные.
Дмитрий гнул свое:
– Вон и Бурангулка верно подметил: пехом монах прибыл, а обувка‑то не сбита даже, не стерта. Как же он дошел до Пскова, не стоптав подошвы, а? Не по воздуху же перенесся!
Татарский юзбаши Бурангул стоял тут же – цокал языком, качал головой, твердил без умолку:
– Плохой гость, плохой...
– Да уж, конечно, – из последних сил бодрился Бурцев. – Незваный гость – он завсегда хуже татарина.
Никто не улыбнулся.
– Плохой гость...
– Моя тоже так думайся, – вставил свое веское слово китайский мудрец Сыма Цзян. – Не похожая эта путника на Божья человечка. Беда можется статься.
– Ну, хватит вам, накаркаете еще!
Блин, сговорились, они, что ли... Вот ведь тоже друзья‑соратнички! Вместо того чтоб успокоить – нервы треплют. Хорошо хоть Освальд со Збыславом и дядькой Адамом не принимают участия в импровизированном слете кассандр. Пока новгородец, татарин и китаец в три голоса грузили воеводу мрачными пророчествами, польский рыцарь, здоровяк‑литвин и пожилой прусский лучник оживленно обсуждали новости, принесенные пилигримом из Польши.
