А в уголке тихонько всхлипывала, надрывая сердце, Аделаидка. Жена пана Освальда Ядвига Кульмская как могла утешала малопольскую княжну. Да разве ж утешишь ее сейчас...
Бурцев вздохнул. Воспоминания лезли в голову. О лучших временах воспоминания, о славных деньках... Как ведь оно все было! Из Дерптского похода он с женой и верными соратниками вернулся к Александру Ярославичу. Князь дослушал сказку, недосказанную тогда – на чудском льду под Вороньим камнем. Подивился. Ездил потом с малой дружиной – искал в новгородских землях арийские башни перехода. Платц‑башни – так их называли эсэсовцы цайткоманды.
На земли соседей Александр не лез – к чему ненужные ссоры? А магические башни, отмеченные в карте фон Берберга под Новгородом и у Пскова – на реке Великой, обнаружил скоро. Выставил сторожей – тем и ограничился. Ну, не пожелал православный князь с балвохвальством стародавним связываться. А может, не захотел ненароком хуже, чем есть, сделать. «Пусть чужое колдовство впредь спит в своем логове нетревожимо, и да будет так!» – объявил свою волю Ярославич.
Даже Сыма Цзяну не позволил князь прочитать заклинания, блокирующие магическую силу башен. И Бурцеву впредь иметь дело с языческими строениями запретил. Да он‑то как раз и не рвался особо. Без ключей – малых шлюссель‑башен – от этих древних развалин толку мало: время себе не подчинить, а связывать колдовские руины заклинаниями в единую сеть ради мирового господства в тринадцатом веке... Глупо это. Фашикам оно, может, и нужно, а Бурцеву – ни к чему. Бурцеву хватало того, что есть.
Ярославич‑то принял его хорошо, обласкал – грех жаловаться. В старшую дружину взял, воеводой вот поставил. Боярином при себе сделать хотел, да тут уж сам Бурцев воспротивился – к чему ему боярская шапка? Шелома доброго хватит да друзей старых в подначальной дружине...
Мудрый князь не жалел казны и милостей – сполна платил за верность и доблесть не только русичам, но и толковым иноземным союзникам. А потому тот, кто примыкал к дружине Ярославича, как правило, оставался при ней надолго и с великой радостью. И тут уж Александра не интересовало мнение господина Великого. Пришлому князю требовалась надежная и крепкая опора, а среди взбалмошных новгородцев такой ни в жисть не сыскать.
Правда, иноземцам приходилось осваивать русский. Древнерусский, вернее. Ничего, справлялись. Справились и бойцы Бурцева – вся его интернациональная ватага. Ну, разве что китаец Сыма Цзян еще забавно коверкал славянскую речь, как прежде – татарскую, и веселил своим чудным выговором княжескую дружину.
В общем, с людьми все выходило славно, а вот с захваченным оружием фашиков – иначе. Подбитые танки и расстрелянные мотоциклы благополучно ржавели на Чудском озере, но все остальное можно было использовать. Сразу же после Ледового побоища Бурцев загорелся идеей создать при дружине Александра небольшой отрядец – этакий мобильный конно‑стрелковый взвод или хотя бы отделение, вооруженное трофейными «шмайсерами» и пулеметами. Выделил с позволения князя часть боеприпасов из арсенала цайткоманды на учебные стрельбы. Увы, дружинники – даже ветераны дерптского похода – все еще робели перед «громометами» и хоть шума на стрельбище производили много, но меткостью не отличались. Ребята, бормоча то молитвы, то заговоры от злых сил, жали на курок, жмурились и облегченно вздыхали, когда все кончалось.
Должный интерес к эсэсовским «самострелам» и необходимое для успешных занятий бесстрашие проявляли только сам Бурцев, китайский мудрец Сыма Цзян да жадная до чужих тайн Ядвига. Бывшую шпионку тевтонского ландмейстера настолько занимали диковинки «небесного воинства», что Бурцев не удержался – дал в индивидуальном порядке этой рыжей бестии несколько практических уроков стрельбы. И из «шмайсера», и из ручного «MG‑42».
Возлюбленная добжиньского рыцаря визжала от ужаса и восторга. Пару раз даже попала в мишень. Просила «погромыхать невидимыми стрелами» еще, но Бурцев отказал. Такой дай волю – все патроны переведет развлечения ради. Зато Ядвиге и Сыма Цзяну, как самым продвинутым в стрелковом деле, было позволено сколь угодно долго лязгать затворами и упражняться с разряженным оружием. А вот до гранат у них дело так и не дошло.
Новгородцев не на шутку встревожили занятия Бурцева. Господин Великий Новгород всегда опасался за свою свободу, но порой опасения эти, умело подогреваемые местной знатью, превращались в болезненную фобию. Вот и пополз по городу слушок, будто Александр заключил договор с нечистой силой, а княжеский воевода‑чернокнижник – посредник в том договоре. «Ты, княже, немцев одолел адовым оружием и им же теперь нашу вольницу прибрать к своим рукам хочешь!» – обвинило вече Ярославича.
Речи те были неприятны и опасны. И дабы не будоражить народ понапрасну, князь устроил показательную казнь колдовских «громометов». Все как положено: крестный ход к Волхову и – бултых, бултых... С моста... Ствол за стволом, ящик за ящиком...
Однако в речные воды кануло не все. Кое‑что из трофеев предусмотрительный Ярославич припрятал и передал на хранение Бурцеву. Князь знал теперь куда больше других и не видел уже дьявольского промысла в грозном оружии будущего. Наоборот, желал иметь в своем распоряжении хотя бы малую его часть. Стрельбы, конечно, пришлось прекратить, но несколько «шмайсеров», с полдесятка гранат, небольшой запас «невидимых стрел» и пулемет «MG‑42» заняли свое место в заветном подвальчике, ключ от которого Бурцев всегда держал при себе.
Там же, в тайном арсенале, лежала и чудо‑кольчуга Фридриха фон Берберга, что не налезала на князя, но оказалась впору княжескому воеводе. А вот прочный щит да титаново‑вольфрамовый меч‑кладенец Александр оставил себе. В комплекте не хватало только шлема – рогатое боевое ведро эсэсовского штандартенфюрера благополучно упокоилось на дне Чудского озера вместе с головой фон Бербергова оруженосца.
Глава 8
Снова возмущенный гул донесся с площади перед Софией. Из‑за фашистской кольчужки да пулемета разгорелся весь сыр‑бор! Если б дружина Бурцева изрубила бунтовщиков мечами и переколола копьями, если б спалила при подавлении массовых волнений полгорода, если б вырезала подчистую семьи смутьянов – никаких претензий к воеводе, наверное, и не было бы. Но обратить против новгородцев «невидимые стрелы» и свалить запретным «колдовством» два с половиной десятка человек – это, как оказалось, совсем другое дело. И вот...
– Пошто воевода утаил громометы адовы?! – вопрошало вече.
– Моя воля такова была! – держал ответ Александр.
– Недобрая то воля, княже!
– А кабы немец Псков занял и к новогородским стенам подступил, тогда добрая стала б?!
– Васька‑чернокнижник не немцев – новгородцев калечил и живота лишал.
– А что еще ему оставалось?
Ответа не было. Были возмущенные разноголосые вопли...
– Не надобен нам такой князь!
– Не надобен такой воевода!
Спорили долго. И владыка держал слово. И Господа Новогородская. И черные люди кричали.
Кое‑кто еще пытался под шумок сбросить князя. Не вышло. Без зачинщиков Ивановской ста – никак. Но...
– Не надобен Васька‑воевода Новгороду! – тут уж голоса с вечевой площади звучали слаженно, единодушно. Никаких подстрекательств, никаких подкупных крикунов сейчас не требовалось. Бурцев слышал пресловутый глас народа.
– Не‑на‑до‑бен!
– Все колдовские самострелы‑громометы в Волхо‑о‑в! Все без остатка!
– И доспех Васькин заговоренный – туда же!
Но жизнь своему воеводе князь все же отстоял:
– Громометы – берите, топите! Кольчугу – тоже! Нужен вам другой воевода – да будет так! Но Василько казнить не позволю!
На том и порешили.
Вече расходилось, гудя и бурля. Но все же мирно расходилось. А через четверть часа в горницу вступил хмуролицый князь в сопровождении владыки Спиридона. Сказал, отведя глаза:
– Нужен мне, Василько, верный человек в Пскове. Князя псковичи себе никак не выберут, и неспокойно там нынче. Да и за балвохвальской башней никто лучше тебя не присмотрит. Что, возьмешься?
Бурцев усмехнулся. Вроде как почетная ссылка выходит? Альтернатива казни и позорному изгнанию. Что ж, оно и к лучшему. Буйным Новгородом он уж сыт по горло.
– Возьмусь, княже, – Бурцев кивнул. – Только людей своих с собой заберу.
– Бери, – охотно согласился Александр, – И еще дам, сколько потребно. Ты уж прости, Василько, но новгородцы тебе здесь все равно жить не дадут. И...
И к величайшему удивлению владыки, гордый князь Александр Ярославич, по прозвищу Невский, не гнувший спину ни перед врагом, ни перед другом, поклонился вдруг в пояс своему воеводе.
– ...И спаси тебя Господь, что не пропустил бунтовщиков к семье моей и к семьям дружинных людей. Не держи зла, Василько, ни на меня, ни на господина Великого Новгорода.
