И все же часть программных работ была выполнена, благодаря совмещению операторских групп и установке имеющейся аппаратуры на один Ил-14. Что касается авиабензина, который мы искали весь сезон, то о потере части его мы узнали только после возвращения домой. Оказалось, что еще в конце 33-й САЭ, 15 февраля 1988 года в бухте Нурсель (район «Дружной-3») произошел обвал снежника, на который было выгружено топливо. Уцелело лишь около 300 бочек с авиабензином и 25 бочек с маслом. Об этом случае почему-то забыли. Я предполагаю, что эту потерю случайно включили в отчеты и схемы складирования ГСМ в районе базы.
Но даже эти хозяйственные и организационные хлопоты не могли меня отвлечь от того, как идут дела с испытаниями Ан-74, на который мы возлагали столько надежд и ожиданий.
Испытания «Чебурашки»
Самолет Ан-74 с комиссией прилетел в «Молодежную», высадил ее и улетел в «Мирный», где для него расчистили участок припайного льда и оборудовали ВПП. Испытания этой машины в Антарктиде проводил экипаж замечательного летчика-испытателя Владимира Лысенко. Он «выжал» из нее все, на что она была способна. Но все ждали полета на «Восток». И вот настал этот день. Самолет заправили топливом, места на его борту заняла комиссия, загрузили немного свежих овощей и фруктов для «восточников»... Бежал самолет по расчищенному припаю долго, и мы уже начали волноваться, наблюдая за его взлетом. Наконец он оторвался от ВПП, низко прошел над островом Строителей и вдруг круто и быстро начал набирать высоту сразу по маршруту полета, не делая нашего привычного круга над «Мирным». С восхищением и завистью мы смотрели на эту машину. 27 ноября на станции «Восток», впервые в ее истории, произвел посадку самолет на колесном шасси. Но радость наша была преждевременной. На станции не удалось сделать достаточно прочную основу взлетной полосы на перемороженном сухом снегу. Взлет был очень тяжелым и стало ясно — дальнейшая эксплуатация Ан-74 на этом аэродроме пока исключается.
Ан-74 с комиссией вылетел на американскую базу «Мак-Мердо», откуда, погостив несколько дней, вернулся в «Мирный». В это время подошла теплая погода и оставлять самолет в «Мирном» на припайном льду стало небезопасно. Он улетел в «Молодежную», на аэродром у горы Вечерней. Но и там ему оставаться долго было нельзя. Оттепель быстро разрушала снежный покров, вместе с ним рушились и наши надежды на Ан-74, хотя из Москвы получили сообщение о том, что часть летного состава уже успела переучиться на эту машину. Я понял, что мы зашли в тупик, из которого не видно выхода...
10 декабря со станции «Восток» пришла тревожная новость — тяжелая форма горной болезни настигла геофизика и его надо срочно вывозить на одну из прибрежных станций. Но куда? В «Мирном» бушевала пурга и взлететь оттуда невозможно. С «Молодежной» Ил-14 до «Востока» не достает. Обратились с просьбой о помощи к экипажу Ан-74, но и они сделать ничего не могут — аэродром «Востока» для взлета этой машины непригоден... А время тает, словно воск горящей свечи.
Там, где никто не летал
Мы приняли необычное решение — выполнить этот санрейс с полевой базы «Дружная-4», где оставалось топливо. Вот когда мое твердое требование о его жесткой экономии должно было сыграть свою спасительную роль.
На «Дружную-4» ушли на двух Ил-14. Заправились горючим «под пробки», и я решил идти на «Восток» с экипажем Валерия Радюка. В него вместо штатного штурмана был включен старший штурман отряда Владимир Плешков — по его же просьбе. Он летел на «Восток» в первый раз, но в его профессиональной подготовке у меня сомнений не было, а о здоровье беспокоиться тоже особо не стоило — началось лето и морозы на полюсе холода стояли «всего» в 35-40 градусов.
Второй экипаж — Игоря Шубина — оставался на страховке. Он должен обеспечивать нас информацией о состоянии погоды на «Дружной-4», вести с нами связь и быть готовым в любой момент вылететь нам на помощь, если возникнут непредвиденные обстоятельства, вплоть до вынужденной посадки.
Расстояние от «Мирного» и «Дружной-4» до «Востока» почти одинаковое, но... Санно-гусеничные поезда по выбранному нами маршруту никогда не ходили, а значит, и исследований местности никто не делал. Самолеты по нему тоже не летали. Поэтому карты, которыми нам пришлось пользоваться, были весьма неточными, не говоря уже о том, что мы не имели и достоверных метеоданных о состоянии погоды по маршруту. Фотографии, сделанные со спутников, нам помочь не могли — на них облачный покров сливался с подстилающей белой поверхностью, а снимков в инфракрасном спектре мы не получали, хотя они помогли бы судить о распространении облачности в глубине материка. Никаких ориентиров и наземных радиолокационных средств, которыми можно воспользоваться, естественно, тоже не было. Образно говоря, мы летели в пустоту.
Ледник, если все же верить картам, здесь поднимался круче и выше, чем по трассе от «Мирного». Это означало, что лететь придется в зоне длительного кислородного голодания, но пришлось идти на риск — ничем помочь себе мы все равно не могли. Дело в том, что от кислородных подушек мы давно отказались — пользы от них не было, а вот определенную опасность в себе они таили, поскольку при наборе высоты кислород из них приходилось стравливать через аварийные люки за борт, чтобы подушки не лопнули. Об индивидуальных кислородных баллончиках мы тоже давно забыли. Для этого рейса врачи выделили нам большой баллон с кислородом, но штуцеры наших масок, каким-то чудом сохранившихся в самолете, не подходили к нему по резьбе, а изготовить новые в мастерских не позволил недостаток времени. И хотя этот баллон мы взяли с собой, воспользоваться им могли бы только при самой крайней необходимости и с огромными предосторожностями, поскольку открытый кислород способен привести к самовозгоранию промасленных частей машины.
Мы спешили. Радиограммы с «Востока» шли все тревожнее, и потому, когда взлетели, я почувствовал даже какое-то облегчение, хотя полет предстоял крайне трудный. Чистое небо радовало нас недолго. Вскоре над Ил-14 стала натекать облачность, снежные заструги под нами начали терять свои очертания, ледник поднимался все круче, «выдавливая» нас выше и выше в небо. Двигатели натужно ревели, но машина шла вверх намного медленнее, чем нам бы хотелось. Влезли в облака. Поднырнуть под них нельзя — рядом ледник, а чтобы пробить облачность не хватает мощности моторов. Идем «в молоке». Дышать становится все труднее — мы поднялись выше 4000 метров, а по парциальному давлению — выше 5000... Думать ни о чем не хочется. Мозг отказывается что-либо считать, все силы отдаем тому, чтобы как можно точнее выдерживать курс, скорость и высоту, заданные штурманом. Время словно застыло, каждый час превращается в вечность, кажется, что мы замурованы в каком-то склепе и висим неподвижно.
