Глава 24
— Через несколько дней после того, как мы завоевали свободу, Фрайгейт, Монат и Казз пришли ко мне. Они поздоровались, и Казз взволнованно сказал: «Много времени назад, еще до того, как я научился говорить по-английски, я кое-что заметил. Я пытался тебе рассказать об этом, но ты меня не понял. Я видел человека, который не имел вот этого на лбу».
И мой друг, присутствующий здесь, мой «нак», как он называет себя на своем языке, дотронулся до своего лба и лба всех присутствующих.
Затем Казз сказал: «Я знаю, что ты этого не видишь. Пит и Монат тоже не видят. Никто из вас не может. Но я вижу это на лбах у всех. За исключением одного человека, которого я пытался поймать много лет назад. Кроме того, однажды я видел женщину, у которой не было такого знака, но тебе об этом ничего не сказал. А теперь увидел третьего, у которого знака тоже нет».
Я все еще ничего не понимал, но Монат мне объяснил: «Он хочет сказать, что может видеть некие символы в виде букв на лбу каждого из нас. Видит их он лишь при ярком свете, падающем под определенным углом. Но такие символы имеют все люди, за исключением тех трех, которых он упомянул».
Фрайгейт добавил, что Казз вообще почему-то видит в той невидимой части спектра, где не-неандертальцы ничего не видят. Речь идет об ультрафиолетовой части, так как знаки, которые он видит, имеют голубоватый оттенок. Во всяком случае, так описал их Казз. Все люди, кроме редких исключений, по-видимому, имеют такие знаки. Будто мы скот с выжженным тавром. С того времени Казз и его женщина Бесст всегда следят за наличием этих знаков на лбах людей, разумеется, когда условия освещения это позволяют.
Эта новость вызвала удивление, возмущение и даже своего рода шок. Бёртон подождал, пока галдеж кончится, и продолжил рассказ:
— Те из вас, кто жил в конце двадцатого столетия, могли, вероятно, слышать, что так называемые неандертальцы подверглись переклассификации. Антропологи решили, что это был не особый вид существ, а просто вариант homo sapiens.
— Я не неандерталец, а всего лишь неандерталка, но я тоже обладаю этим свойством, — вмешалась Бесст.
Бёртон усмехнулся и ответил:
— Женская страсть к равноправию с мужчинами уходит корнями еще в каменный век. Однако разрешите мне сказать, что развитие событий показывает, что те, кто создал этот мир и согнал нас сюда с, извините за выражение, клеймом зверя, не знали, что homo neandertalis имел такую особенность. Это означает, что те «кто-то», о которых идет речь, отнюдь не всеведущи.
Однако продолжу. Я спросил, кто тот человек, у которого на лбу нет символов. Фрайгейт ответил, что это Роберт Спрюс.
Спрюс тоже находился среди рабов. Говорил, будто он англичанин, родившийся в тысяча девятьсот сорок пятом году. Вот, пожалуй, и все, что я о нем знал.
Я отдал распоряжение, чтоб его задержали для допроса. Фрайгейт ответил, что для этого придется сначала изловить Спрюса, так как тот, видимо, скрылся. Кажется, Казз сообщил ему, что не видит на его лбу клейма. Спрюс побледнел и через несколько минут куда-то поспешно вышел. Фрайгейт и Монат послали за ним погоню, а сами в это время поспешили ко мне, чтобы известить о происшествии и о том, что Спрюс исчез.
Мне показалось, что сам факт бегства служит достаточным подтверждением его вины, хотя я и не знал, в чем она заключалась. Через несколько часов Спрюса задержали как раз в то время, когда он уже собирался скрыться в холмах. Он предстал перед только что сформированным Советом недавно созданного государства. Спрюс был бледен и дрожал, хотя в глаза нам смотрел прямо и даже, пожалуй, вызывающе.
Я дал ему понять, что мы подозреваем в нем агента этиков, если не одного из них самих. И еще сказал, что мы готовы применить к нему самые крайние средства, включая пытку, чтобы добиться от него правды. Это, конечно, была ложь, ибо мы в этом случае стали бы не лучше тех, кто в свое время поработил нас. Спрюс этого, однако, не знал.
«Вы наверняка потеряете свой шанс на вечную жизнь, если начнете меня пытать. Во всяком случае, в вашем странствии это отбросит вас далеко назад и надолго задержит прибытие к конечной цели», — ответил мне Спрюс.
Я спросил, какова эта конечная цель, но он не ответил. Вместо этого он сказал: «Мы не выносим боли. Мы слишком чувствительны к ней».
Последовал обмен еще несколькими фразами, но Спрюс наотрез отказался отвечать на наши вопросы. Затем один из советников внес предложение, чтоб Спрюса подвесили над огнем. Тогда вмешался Монат. Он сказал, что происходит из культуры значительно более развитой, чем земная. Он полагает, что обладает более надежными средствами для извлечения правды, чем остальные здесь присутствующие, и никто из нас не стал этого опровергать. Монат сказал, что очень хотел бы избавить Спрюса от боли и ожогов, а также от той боли, которую вызывает у него сам факт предательства тех, кто возложил на Спрюса его задачу. Может быть, он — Монат — попробует сформулировать некоторые выводы в отношении этиков и их агентов, а Спрюс только подтвердит или опровергнет эти выводы? Таким образом, Спрюс не совершит прямого предательства по отношению к пославшим его, кто бы они ни были.
— Весьма необычное предложение, — сказал Билл Оуэн.
— Верно. Но Монат надеялся разговорить его. Видите ли, мы вовсе не собирались применять жестокие методы допроса. Если бы нам не удалось запугать Спрюса, мы решили бы прибегнуть к гипнозу. И Монат, и я — искусные месмеристы. Но, как оказалось, в этих приготовлениях нужды не было.
Монат ему сказал: «Моя теория заключается в том, что все вы земляне. Вы явились из времени, хронологически далекого от две тысячи восьмого года. Фактически вы потомки тех немногих, кто пережил гибель человечества от луча смерти, направленного с нашего корабля, находившегося на орбите». Монат решил, что технология и энергия, необходимые для того, чтобы превратить эту планету в одну речную долину, должны быть очень продвинутыми. Он предположил, что Спрюс родился в пятидесятом столетии нашей эры.
Спрюс ответил, что ему следовало бы добавить еще две тысячи лет. Тогда Монат высказал мнение, что далеко не все земляне были воскрешены. Для всех тут не хватило бы места. Известно, что тут отсутствовали дети, которые умерли в возрасте менее пяти лет. И хотя невозможно доказать, похоже на то, что ни идиоты, ни сумасшедшие тоже не были воскрешены. А также никто из тех, кто жил после две тысячи восьмого года, за исключением самого Спрюса.
— А где же находились эти люди?
— Спрюс ответил, что где-то в другом месте, и это все, что он может сказать по этому поводу. Затем Монат спросил его, как были «записаны» земляне. Иначе говоря, каким механизмом пользовались этики, чтобы записать информацию, почерпнутую из наших тел. Поскольку было очевидно, что средства, использованные для нашего воскрешения, относились к сфере науки, а не к сверхъестественным силам, это означало, что каждый живущий от каменного века до две тысячи восьмого года был каким-то образом обследован и структура каждой его клеточки записана, а сама запись где-то спрятана, чтобы быть использованной впоследствии для воскрешения тела.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
