И однако, когда пригласивший ее в Питер заказчик изложил всю суть задания, она готова была отказаться. Дело показалось ей странным и подозрительным…
– Собственно, скрывать мне нечего… – Павел расхаживал по комнате, и только порывистость его движений и выдавала волнение. Его лицо оставалось непроницаемым, а голос звучал ровно. – Просто я вас совсем не знаю… Но вы правы, совершенно правы, что насторожились.
Внезапно остановившись, повернувшись к женщине, он спросил, глядя прямо ей в глаза:
– А признайтесь, вы решили, что я склоняю вас к воровству?
Александра, которая не была готова к такому вопросу, нервно улыбнулась.
– Ну… честно говоря, такая мысль у меня мелькнула. Столько таинственности… И мою задачу вы описали так туманно… Мне показалось, – осторожно продолжала женщина, следя за лицом собеседника, на котором по-прежнему, ничего нельзя было прочесть, – что вы предлагаете мне, под выдуманным предлогом, незаконно проникнуть в запасники некоего провинциального музея… И помочь вам присвоить два хранящихся там старинных гобелена. Без ведома для хранителей…
Последние слова она произнесла уже почти шепотом, словно это могло смягчить их смысл. Павел, ничуть не смутившись, кивнул:
– Именно это я вам и предлагаю.
Несколько мгновений Александра думала, что ослышалась, до того безмятежно он произнес эти слова. И только когда их смысл стал ей окончательно ясен, покачала головой:
– Это невозможно. Будем считать, что я ничего не слышала.
Мужчина подошел к ней вплотную. Он стоял так близко, что она слышала его частое дыхание. Было ясно, что он очень волнуется.
– Я не предлагаю вам ничего красть, только кое-что разузнать! Я хочу получить то, что мне принадлежит по закону!
– Для этого есть другие пути, – у нее тоже участилось сердцебиение и начал срываться голос. – Если в музее по ошибке оказалась ваша вещь, вы можете потребовать ее обратно через суд… Насколько это будет успешно, нельзя предсказать, но музей маленький, провинциальный, и если у вас будет хороший адвокат… Доказательства…
– Да нет же! – Павел с досадой хлопнул в ладоши, словно одним ударом уничтожая все ее возражения. – Никакой суд не докажет моей правоты! Она очевидна только для меня, и будет очевидна для вас… если вы меня выслушаете.
Рассказ его был прост, но от этого ничуть не терял в своей диковинности. Александра, оставшаяся против воли, сломленная напором собеседника, его уверенностью в своей правоте, слушала, как сказку. И впрямь, в этой истории оказалось немало сказочного.
Если то, что рассказал ей Павел в первый час знакомства, звучало, как слабо завуалированное приглашение к совместному хищению из музейных запасников, теперь его слова приобрели другой смысл. Он доверился ей, и даже его холодноватый голос приобрел новые проникновенные нотки.
– Надо было начинать не с конца, – признался он, – а с самого начала. Но отчего-то мне казалось, что вы поймете меня с полуслова! Так вот, гобелены, о которых идет речь, всегда принадлежали моей семье. Мы их лишились из-за стечения обстоятельств, вследствие обмана… Если бы вы знали, сколько несчастий пришлось пережить моим предкам…
По словам Павла, его прадедушка и прабабушка со стороны матери происходили с юга Беларуси, с Полесья. Обедневшие шляхтичи, так называемые однодворцы, не имевшие в начале двадцатого века уже ни земли, ни леса, ни слуг, они решились переехать в Петербург. Там прадед получил место на почте. Должность он занимал невысокую, но жалованья вполне хватало, чтобы снимать квартиру на Васильевском острове. Там у пары родилось двое сыновей и дочь.
– Как ни странно, сохранились фотографии… – Подойдя к старому секретеру, почерневшему от многократных лакировок, Павел выдвинул длинный узкий ящик и достал несколько снимков, наклеенных на картон. – Это просто чудо, что они уцелели…
Александра вгляделась в героев рассказа. На одном снимке был изображен представительный, усатый господин в сюртуке, опиравшийся на спинку кресла. В кресле сидела дама, затянутая в черное платье, с воротником под самый подбородок. В углу студии красовалась пышная пальма. Перспективу создавал раздвинутый бархатный занавес с кистями. На другом снимке, в той же студии, в том же кресле сидели маленькие мальчик и девочка. Их можно было отличить только по прическам: светлые кудри девочки спускались ниже плеч, у мальчика они были подстрижены вровень с мочками ушей. На детях были одинаковые черные платьица с кружевными воротничками. Мальчик постарше стоял рядом с креслом. Александра сразу отметила его сходство с Павлом и решила, что это его дед, но заказчик указал пальцем на девочку:
– Бабушка!
– Очень милая, – сказала Александра, поднимая взгляд. – У вас ее глаза!
Собственно, у всех детей на снимках были светлые глаза навыкате, широко расставленные, с мечтательным, ускользающим выражением, такие же, как у Павла. Мужчина кивнул, пряча снимки обратно в секретер:
– Я на нее похож. Так вот, когда началась Первая мировая война, вся семья уехала из Питера, здесь стало голодно. Они отправились к дальним родственникам, на Волгу… Не правда ли, – горько усмехнулся Павел, – отличное место они нашли, чтобы скрыться от голода… Прадед заболел… Он умер где-то в дороге, на станции, от холеры. Там его и похоронили. Прабабушка несколько месяцев жила в деревне, рядом со станцией, она не могла решиться, куда ей деться с детьми, потому что той родни на Волги она не знала, это была родня мужа. Решила вернуться в Питер, но дорога уже была отрезана гражданской войной. Тогда она на свой страх и риск поехала в Сибирь…
Вздохнув, он подошел к окну и приоткрыл его:
– Что за лето… жарко, как в топке.
– В Москве то же самое…
Тронутая его доверительным тоном, Александра приблизилась и через плечо мужчины выглянула во двор – многоугольный, залитый асфальтом, стиснутый высокими желтыми стенами двор-колодец. В этот послеполуденный час безоблачного долгого дня асфальт дышал жаром. Стены отражали его и отдавали прямо в окна, открытые тут и там. Павел с досадой прикрыл створку.
– Не могу находиться в этой квартире летом, задыхаюсь. Вечером хочу уехать на дачу. Но сперва нам нужно договориться…
…Прабабушка, по его словам, скиталась с детьми почти по всей России. Едва не попала в Китай, но осталась в конце концов на Дальнем Востоке. Там от тифа умер старший мальчик, двое младших детей также болели, но выжили. Мужественная женщина бралась за любую работу, чтобы их поднять. Замуж она больше не вышла.
– Ей удалось устроиться воспитательницей в детский дом, где-то в Сибири, в небольшом райцентре. Там можно было кормиться самой и кормить детей. В нем они и жили, и учились вместе с другими детьми. К тому времени прабабушка распродала почти все, что удалось вывезти из Питера, для обмена на продукты, все, что соглашались купить, хотя бы за гроши. Потом была война… Дети к тому времени выросли. Сын был убит на фронте, дочь к тому времени вышла замуж. Перед войной у нее родился сын, это был мой отец.
Повисшая пауза показалась Александре очень долгой. Петр молчал, обхватив себя за локти, словно ему было холодно, хотя в комнате стояла изнурительная влажная жара. Характерный гниловатый душок питерского центра пропитал, казалось, толстые каменные стены доходного дома, где располагалась квартира. Старинная разномастная мебель, книги, выцветшие шторы и обивка кресел – все казалось влажным, покрытым испариной.
– После войны прабабушка с семьей дочери вернулась в Питер, – продолжал Павел, остановив отсутствующий взгляд на лице слушательницы. – Каким-то чудом нашлись прежние знакомые семьи, которые их приютили на первых порах, помогли с работой. Вскоре она умерла. Бабушка работала в школе, учительницей русского языка, до конца дней. С мужем она разошлась рано, и сына воспитала одна. Отец закончил Горный институт и стал инженером. В студенчестве он и женился. Ребенок был только один – это я.
Павел повел рукой, словно проводя в воздухе черту:
– Вот вся история моей семьи, в нескольких словах. Может, она вам и неинтересна, но она необходима для того, чтобы вы поняли суть вопроса. А сводится дело к тому, что я – единственный законный наследник фамилии, наследник мужского пола.
– Имущество, оказавшееся в музее, о котором вы говорили, относится к вашему наследству? – решилась спросить Александра.
– Вы уловили самую суть! – кивнул Павел. – Важно, чтобы вы понимали: я хочу вернуть свое, а не взять чужое. Хочу вернуть больше чем свое имущество, вернуть часть истории моей семьи, от которой уже совсем ничего не осталось!
…И когда Александра вновь услышала историю о гобеленах, с новыми подробностями, она уже не была так шокирована, как в первый час общения. Выяснилось, что в числе семейных реликвий, которые семья сперва вывезла в Питер из Беларуси, а затем из Питера на Дальний Восток и в Сибирь, находились два старинных шерстяных ковра, находившихся во владении этого рода уже несколько веков.
