Взгляд Гуюка вновь стал осмысленным. Он увидел разинутые рты своих помощников. Трое стояли истуканами, и лишь один, судя по задумчивому выражению лица, рассмотрел за убийством спор. Этот задумчивый и привлек внимание Гуюка. Гансух, высокий молодой воин, считался самым метким лучником в свите Гуюка. Именно он заговорил первым, буквально источая спокойствие:
– Господин, Очира хватятся. Позвольте унести отсюда тело, пока еще темно. Если бросить его в проулке, семья Очира решит, что на него напал вор.
– Пусть лучше его вообще не найдут, – отозвался Гуюк и стер кровавые пятна с лица. Злость и раздражение исчезли без следа, сменившись умиротворением.
– Как пожелаете, господин. В южной части города роют новые ямы для сточных вод…
Гуюк жестом велел ему замолчать.
– Не желаю об этом слышать. Избавься от тела, Гансух, и я в долгу не останусь. – Посмотрел на остальных. – Ну, так что, справится Гансух в одиночку? Кто-то из вас должен отпустить с ним слуг. Если спросят, скажете, что Очир уехал чуть раньше. – Гуюк улыбнулся, забыв о чужой крови на лице. – Еще скажете, что на курултае он обещал поддержать меня, что принес клятву. Раз этот дурак не помог мне живым, пусть хоть мертвым поможет.
Свита зашевелилась, и Гуюк зашагал прочь от них к купальне, в которую мог попасть, не пересекая основной коридор. Без помощи слуг он не мылся уже больше года, но кожа зудела, нестерпимо хотелось смыть чужую кровь. Недавних тревог как не бывало – Гуюк словно на крыльях летел в купальню. Вода ненагретая, но он с детства купался в ледяных реках. Студеная вода стягивала кожу и бодрила, напоминая, что он жив.
Гуюк стоял нагим в цзиньской чугунной ванне с драконами, извивающимися по краю. Он опрокинул на себя деревянное ведро с водой, поэтому не слышал, как отворилась дверь. От сквозняка перехватило дыхание: царевич содрогнулся, пенис его сморщился. Он открыл глаза и подскочил: в купальне стояла мать. Гуюк покосился на кучу грязной одежды: она уже намокла, и по деревянному полу потекли красноватые ручьи.
Гуюк аккуратно опустил ведро. Дорегене – женщина крупная. Казалось, маленькую купальню она занимает целиком.
– Мама, если ты желаешь меня видеть, я быстро домоюсь и оденусь.
Взгляд Дорегене упал на кровавые потеки на полу, Гуюк заметил это и потупился. Затем взял ведро и наполнил его красноватой водой из ванны. У дворца собственная дренажная система. Цзиньские умельцы сделали ее из особых огнестойких плит. Стоит вытащить пробку, и уличающая Гуюка вода тайно от всех смешается с экскрементами и кухонными помоями. Около Каракорума есть канал; в него, по мнению ханского сына, и выходил дренаж. Ну, или в яму какую-нибудь… Подробности Гуюк не знал и знать не хотел.
– Что ты наделал? – воскликнула Дорегене. Мертвенно-бледная, она нагнулась и подняла грязную, мятую рубаху сына.
– То, что должен был сделать, – ответил Гуюк; он замерз и совершенно не желал отвечать на вопросы. – Тебя это не касается. Грязную одежду сожгут. – Поднял ведро, но потом решил: хватит с него материнского внимания. Ополоснулся и вышел из ванны. – Я велел приготовить мне чистую одежду. Она уже должна лежать в зале для собраний. Если ты не намерена весь день стоять здесь и глазеть на меня, может, принесешь мне одежду?
Дорегене не шевельнулась.
– Ты мой сын, Гуюк. Я старалась защитить тебя, окружить союзниками. Сегодня ночью львиная доля моих стараний пошла насмарку, верно? Думаешь, я не знаю, что сюда приглашали Очира? И что никто не видел, как он выходит из дворца? Неужели ты так глуп, Гуюк?
– Так ты за мной следила, – проговорил ее сын. Хотелось казаться самоуверенным и беззаботным, но он дрожал все сильнее.
– Меня касается все происходящее в Каракоруме. Я должна знать о каждом соглашении, каждом споре, каждой ошибке вроде той, что ты сегодня совершил.
Гуюк бросил притворяться: надменное неодобрение матери раздражало неимоверно.
– Мама, Очир ни за что не поддержал бы меня. Он для нас небольшая потеря, а его исчезновение может со временем и пользу принести.
– Ты вправду так думаешь? – осведомилась Дорегене. – Считаешь, что ты помог мне? Неужели я вырастила глупца? Его семья и друзья непременно прознают, что Очир пришел к тебе безоружным и исчез.
– Тело не найдут, и они подумают…
– Подумают – и поймут правду, Гуюк! Что тебе нельзя доверять. Что даже для представителей нашего народа статус гостя не гарантирует безопасность. Что ты дикарь, способный убить человека, который пил чай в твоем доме.
Разгневанная Дорегене вышла из купальни. Гуюк едва успел обдумать слова матери, а она уже вернулась, сунула ему сухие вещи и продолжила:
– Два с лишним года я ежедневно обхаживала твоих вероятных союзников. Тех, для кого важно, что ты старший сын хана, поэтому и должен править народом. Гуюк, я подкупала их землей, лошадьми, рабами и золотом. Я грозила раскрыть их секреты, если на курултае не получу их голоса. Старалась я из уважения к твоему отцу и его деяниям. Народом должны править его потомки, а не дети Сорхахтани, Бату или другие царевичи.
Гуюк быстро оделся, кое-как запахнул дэли поверх рубахи и завязал пояс.
– Ждешь благодарности? – спросил он. – Твои планы и интриги ханом меня еще не сделали. А даже если бы сделали, сам я вряд ли получил бы возможность управлять самостоятельно… Думаешь, я согласен ждать вечно?
– Я не предполагала, что ты убьешь достойного человека в доме своего отца. Сегодня ты не помог мне, сын мой, а ведь я почти у цели. Не знаю, какой вред ты уже причинил, но если убийство откроется…
– Не откроется.
– Если оно откроется, это сыграет на руку другим претендентам. Они скажут, что у тебя не больше прав жить в этом городе и в этом дворце, чем у Бату.
Гуюк зло сжал кулаки.
– Бату, везде Бату! Каждый день слышу это имя… Жаль, его сегодня здесь не было. Я бы убрал этот камень со своей дороги.
– К тебе, Гуюк, Бату безоружным не пришел бы. То, что ты сделал или сказал ему по пути домой, сильно мешает мне передать тебе наследство.
– Ничего я не сделал, и наследство это не мое! – рявкнул Гуюк. – Сколько проблем решилось бы, упомяни меня отец в завещании… Отсюда все наши беды! А он бросил меня драться за него с другими. Мы, как свора голодных псов, за кусок мяса рвем друг другу глотки. Не стань ты регентом, жить бы мне в юрте и с завистью взирать на город своего отца. Ты еще чтишь его память. Я же – старший сын хана, а должен хитростью добиваться того, что принадлежит мне по праву… Будь отец наполовину таким, каким ты его считаешь, он позаботился бы об этом при жизни. Ему хватило бы времени включить меня в свои планы…
Дорегене прочла боль в глазах сына и смягчилась, даже гнев отступил. Он сжала его в объятиях, бездумно желая облегчить страдания.
– Отец любил тебя, сын мой, но был одержим своим городом. Смерть давно ходила за ним по пятам. Борьба с ней отняла у него последние силы. Ему наверняка хотелось для тебя сделать больше.
Гуюк прижался щекой к материнскому плечу, отгоняя неприятные мысли. В матери он по-прежнему нуждался. За годы регентства она снискала уважение народа.
– Напрасно я сегодня не сдержался, – пробормотал царевич, выдавил из себя судорожный вздох, похожий на всхлип, и Дорегене обняла его еще крепче. – Наверное, я слишком сильно хочу стать ханом. Каждый день ловлю на себе их взгляды. Они гадают, когда мы соберем курултай, и улыбаются, предвкушая мое поражение.
Дорегене погладила его влажные волосы.
– Ш-ш-ш! Ты не такой, как они, – проговорила она. – Обычным человеком ты никогда не будешь. Вслед за своим отцом мечтаешь о великом… Я знаю это. Я поклялась сделать тебя ханом, и сделаю это скорее, чем тебе кажется. Мункэ, сын Сорхахтани, уже за тебя. Не напрасно ты связал его клятвой прямо на поле боя. Его братья мать не ослушаются. Они – наши основные союзники. На западе Байдур уже принял моих посланников. Уверена, рано или поздно он тебя поддержит. Теперь понимаешь, как близка цель? Пусть Байдур и Бату назовут свою истинную цену, тогда мы и созовем всех на курултай.
Дорегене почувствовала, как напрягся ее сын, заслышав ненавистное имя.
– Спокойно, Гуюк! Бату – лишь человек, дарованных ему земель он не покидал. Со временем царевичи, которые стоят за ним, поймут, что Бату нравится править урусскими землями, а на Каракорум он не притязает. Тогда они придут к тебе и попросят вести их. Это, сын мой, я тебе обещаю. Если буду жива, ханом станешь ты, и никто другой.
Гуюк отстранился и сверху вниз взглянул на мать. Та заметила, что глаза у него красные.
– Мама, когда это случится? Вечно я ждать не могу.
– Я снова отправила посланников в лагерь Бату. Пообещала, что ты призна́ешь имущественные и территориальные права и за ним, и за его потомками – пожизненно.
Гуюк зло ощерился.
– Ничего я не призна́ю! Мало ли что написано в отцовском завещании! Я должен позволить такому, как Бату, беспрепятственно бродить по моей земле? Есть вдоволь и спокойно разъезжать на белой кобыле? Пусть его ордынцы жиреют и плодятся, пока я веду войны без их помощи? Нет, мама, пусть либо признают мою власть, либо я позабочусь, чтобы их уничтожили.
