— А, чуть не забыла. Спасибо за это. — Мама вернула мне CD-плеер.
Я дала ей сегодня его послушать. Этот плеер мне подарили мои подружки: Ю, Маюми, и Тиёми. На память. Я часто меняю школы, поэтому часто получаю подарки на память. Я подарила им карандаши: красивые, с кошечкой, сидящей на кончике. Мама говорит, чтобы я написала подружкам письма. В Японии, куда бы ни переехал, приклей марку за 80 иен, и письмо дойдёт по любому адресу. Но я не люблю писать письма. Если отправить письмо, человек начинает ждать ответ, но даже если ответ очень ждут, вовсе не значит, что он придёт, и я ненавижу это чувство тревоги от напрасного ожидания. Школа, куда я сейчас хожу, уже третья по счёту. Мне нравится, что на заднем дворе есть разные лазалки из шин, наполовину вкопанных в землю.
Я стала переезжать с места на место, когда мне исполнилось шесть месяцев. Конечно, правильнее сказать, что это мама стала переезжать, а я, естественно, путешествую с ней.
— Ой, конфеты! — Я заметила на столе коробку. — Это от Итидзё-сан?
— Да, вот вернулся из командировки из Кобэ, нам привёз.
— А-а.
Итидзё-сан — это посетитель «Дэйзи»[1], мамин поклонник. Куда бы мы ни приехали, стоит маме выйти на работу, как уже через месяц у неё появляются два-три поклонника. Она сама смеётся, говорит, что это — как игра, среди этих поклонников есть и особенно прилипчивые. Но для мамы это — часть работы.
— Иди руки помой, умойся и можешь съесть конфетку.
Мама днём даёт уроки музыки, а вечером работает в «Дэйзи». «Дэйзи» — это название бара. Одними уроками фортепиано нам на жизнь не заработать. Что ни говори, у неё всего два ученика. Это — дяденька, который недавно ушёл на пенсию, и девочка из второго класса средней школы. Оба ходят только раз в неделю на утренний урок. Я могу в любое время играть на пианино всё, что захочу. Мама всегда играет мне любое произведение, которое я попрошу, но она не учит меня. Она говорит, что если заниматься серьёзно инструментом, то лучше с другим учителем, а я с другим не хочу. Мне нравится, как она играет. Особенно Баха.
Ранним вечером, когда я обычно делаю уроки, она сидит рядом за пианино и играет. За окном видно речку и магазин, где продаётся всякая всячина.
Это и вправду город, где нет ничего интересного. Сколько же мы здесь пробудем?
На ужин была жареная курица и тушёные овощи. Когда я съела всё, что было в тарелке, мама дала мне маленький пакетик фруктового молока. Мама всегда следит, чтобы я хорошо ела. Проводив её на работу, я вымыла посуду и села порисовать. Пока я рисовала цветы, зебру и газель, пришла соседка и принесла хурму — угостить нас. Из всех цветных карандашей у меня постоянно быстрее всего кончаются белый и чёрный.
— Вот молодец, одна дома остаёшься, — сказала соседка.
Она часто приносит фрукты или что-нибудь вкусное к ужину, чтобы меня угостить, но на самом деле она приходит проверить.
— Ты дверь хорошо закрыла? — спросила она и бросила быстрый взгляд на газовую плиту на кухне.
Мама говорит, что эта женщина всё время обо всём беспокоится.
— Она неплохая, — сказала мне мама.
— Да ведь это элементарно невежливо, — возразила я.
Мама немного подумала и ответила:
— Смотри на вещи шире.
Соседка продолжала:
— Ты только продукты убирай в холодильник. Если съесть что-нибудь с просроченной датой хранения, хотя бы тот же тофу[2], плохо будет.
Я съела только кусочек хурмы, которую принесла соседка, а остальное убрала в холодильник. Я привыкла быть по вечерам одна, потому что обычно мама работает вечерами и допоздна. Только однажды у неё была работа в дневное время. Но это — уже «в шкатулке». Это выражение «в шкатулке» понимаем только мы с мамой. Оно означает «уже проехали». Что бы ни произошло, даже самое хорошее, самое интересное — если это прошло, то никогда не вернётся.
— В этом нет ничего печального, — мамина фраза.
В тот день, когда она мне рассказала об этом, на ней была юбка с яркими цветами.
— То, что ушло в прошлое, уже никогда не изменится. Оно навсегда будет в прошлом. Я думаю, что только то, что с нами было, наше прошлое, и принадлежит нам. Оно только наше.
Так говорила мне мама, когда я, расплакавшись, поругалась с ней из-за того, что не хотела переезжать из города, где впервые смогла завести друзей.
— Человек складывает всё то, что с ним происходит, своё прошлое, в шкатулку. И из неё никогда ничего не теряется, можно не волноваться. Разве не здорово?
Иногда я воображаю себе эту шкатулку. Какой она формы, насколько вместительная, какая у неё крышка, какого она цвета. Мне кажется, что она украшена яркими цветами. Как мамина юбка.
Обычно я ложусь спать в 10 вечера. Я моюсь в ванне, чищу зубы, свою постель стелю, конечно же, сама, да и мамину тоже стелю я. Выключаю радио, которое вечно у нас включено, ставлю будильник на 7 часов, и мы втроём ложимся спать. Втроём — это я, Ари и розовый медвежонок. У розового медвежонка нет имени. Ари высотой примерно 10 сантиметров, киборг из белой резины, в правой руке у него пулемёт, а в левой — большой щит. Его выиграла мама в игровых автоматах. Мы втроём спим вместе уже много-много лет.
Иногда я играю в «смени место».
«Смени место» — это игра, которую я сама придумала. Я загадываю время, например час или два часа, а потом ставлю будильник. Когда, через загаданный промежуток, будильник звонит, я просыпаюсь и меняю наши места на постели. Например, сначала мы засыпаем в таком порядке: слева Ари, потом я, потом розовый мишка. Первый раз я меняю места так: я, потом мишка, потом Ари. В следующий раз — мишка, Ари, потом я. Так, по кругу, мы меняемся местами. Когда у мамы выходной, она тоже участвует в нашей игре. Вчетвером гораздо интереснее играть. Мы играем сразу на двух матрасах, моем и мамином, от края до края очень много места.
Из всех городов, где мы с мамой жили, больше всех я любила город Имаити. Там мы снимали квартиру в доме на втором этаже над банями. Именно там я впервые запомнила цвет солнечных лучей. Я смотрела в окно, греясь утром в огромной горячей ванне, помню цвет тёплой воды, запах пара.
Пожалуй, ещё, что было важного в нашей с мамой жизни, так это «метод Судзуки». По «методу Судзуки» работала музыкальная школа, где мама преподавала фортепиано и вокал. Она была на полной ставке преподавателя. По вечерам она не работала, и мы были вместе. На моей памяти мама не работала по вечерам только те восемь месяцев, когда мы жили в том городе.
По утрам я просыпаюсь в 7 часов. Мама возвращается очень поздно, поэтому по утрам спит. На завтрак у меня всегда овсяная каша и что-нибудь из яиц. Я готовлю завтрак сама. Самое любимое — это яйцо всмятку, но чаще всего просто болтунья: жарю, размешивая яйцо в сковородке. Следующее, что тоже часто готовлю, — это яичница-глазунья.
Сегодня утром как раз сделала глазунью. Когда выкладывала её на тарелку, даже желток яйца не разлился, и я подумала, что это первая удача, с которой начнётся сегодняшний день. Сегодня на физкультуре будем лазить по шесту, а у меня это упражнение хуже всего получается. Поэтому хороший знак как нельзя кстати.
Мама говорит, что Такахаги похож на Амиан — каждый день пасмурно, но сегодня здесь на редкость ясная погода. Амиан — это маленький городок на севере Франции. Если ей верить, то небо над этим городом круглый год затянуто облаками.
Я полила яичницу соевым соусом. Я считаю, что самое хорошее в этом блюде то, что его можно поливать и посыпать чем угодно. Обычно, конечно, можно просто посолить. Но когда к яичнице есть обжаренный в сливочном масле шпинат (ну это, конечно, на выходных, когда мама готовит завтрак), то вкусно будет, если полить каким-нибудь соусом. А иногда, как, например, сегодня, я экспериментирую с соевым соусом.
В окно на кухне непривычно ярко светит солнце, и серебряная поверхность возле мойки кажется белой. Из крана в мойке капает вода. Не так: кап, кап — потихоньку, а сильно: кап-кап-кап, кап-кап-кап. Наше с мамой обычное утро, какие часто бывают в последнее время.
Поев, я ставлю посуду в мойку, чищу зубы и надеваю носки. Когда я полностью собрана в школу, я иду в комнату, где спит мама, сказать, что я пошла. Мама вынимает руки из-под одеяла и гладит меня по голове. Потом она обнимает меня за голову и говорит немного охрипшим от сна голосом: «Счастливо!»
Но, кстати, сегодня я совсем выбилась из заведённого порядка. Я не могла отыскать носки, которые решила надеть. Я их искала, перерыв всё в ящике. Смотрела не только в ящике с носками, но и на других полках. И в корзине с грязным бельём. Я подумала, может они где-то с другими вещами, и посмотрела в мамином ящике. Он у неё тяжёлый и, когда открывается, стучит.
— Ты что делаешь? — Когда из-под одеяла раздался мамин голос, всё в комнате было верх дном.
— Да носки не могу найти, — ответила я в полной растерянности. — Белые такие, оборочкой заканчиваются, по краю тонкая тёмно-синяя полоска.
