О нацистских лагерях. Как Дахау, так и Бухенвальд, Дора, Маутхаузен, Нацвейлер-Штрутгоф и многие другие аналогичные лагеря не имели отношения к Холокосту, то есть уничтожению еврейского народа, а являлись местами содержания политических противников нацистского режима. До тех пор, пока заключенные могли стоять на ногах, они работали, изголодавшиеся и больные, а однажды упав, они обычно в том же горизонтальном положении попадали уже в крематорий. Среди них многие отличились героизмом. Например, в подземных галереях Доры, где нацист, инженер Вернер фон Браун руководил сборкой ракет Фау-2, русские и другие заключенные саботировали производство оборудования, заведомо зная, что их ждет разоблачение. Когда длинные металлические сигары не достигли цели, не взлетев вовсе или упав в Ла-Манш, последовало расследование и выявление виновных. Когда я из Дахау перешел в Дору, в галереях в присутствии немецкого персонала разом повесили пятнадцать заключенных. Мне думается, то были герои, неизвестно, получили ли они посмертное признание или нет. Правда, редко упоминается и сам лагерь Дора, откуда Вернера фон Брауна после освобождения лагеря тайно перевезли в США, где он сотрудничал в том числе и с NASA[1] и приобрел известность, когда с помощью ракеты человек впервые ступил на Луну. Верно и то, что молодежь Германии, Франции и Италии образовала общество Jugend für Dora (Молодежь Доры), для того чтобы общественность узнала о судьбе лагеря, где в отместку за принудительный труд пленные спасали английские жизни, принося в жертву свои собственные.
И еще, напоследок, об этих лагерях для красных треугольников, то есть политических заключенных. Французское правительство в 2005 году построило вблизи лагеря Нацвейлер-Штрутгоф высоко в горах специальное здание для проведения исследований, документирования, организации выставок и конференций, под названием Centre européen du résistant déporté — Европейский Центр депортированного борца Сопротивления. Думаю, комментарии излишни, необходимо только, чтобы о Центре знали, его посещали и там получали сведения обо всех местах, где в пепел обратились борцы за свободу, число которых имеет шесть нулей.
В подобных, лишенных всякого эгоизма, примерах борьбы за свободу человечество нуждается и, к сожалению, всегда будет нуждаться.
Борис Пахор родился в Триесте 26 августа 1913 г. Эссеист, публицист, автор рассказов и романов («Мой триестский адрес», 1948, «Вилла у озера», 1955, «Город в заливе», 1955, «Кочевники без оазиса», 1956, «Некрополь», 1967, «Схватка с весной», 1978, «В Лабиринте», 1984, «Колыбелька мира», 1999 и др.).
Очевидец нашей недавней истории, он собственной кожей прочувствовал исторические перемены прошлого столетия: он был итальянским солдатом в Ливии и Средней Италии, по возвращении в Триест его предали местные коллаборационисты, и он был арестован и отправлен в концентрационный лагерь Дахау, а затем — в Нацвайлер, Дора-Миттельбау, Харцунген, Берген-Бельзен. После освобождения он лечится от чахотки во французском санатории в Вилье-сюр-Марне. После этого возвращается в Триест, в Падуе защищает докторскую диссертацию и несколько десятилетий преподает итальянский язык и литературу в словенских школах в Триесте.
Книги Б. Пахора переведены на французский, английский, немецкий, каталонский, финский, испанский, эсперанто, венгерский и сербский языки. Он является наиболее известным и переводимым словенским автором во Франции, а итальянская общественность узнала о ценности его литературного труда лишь в 2008 г., после того, как в издательстве Фази в Риме вышел итальянский перевод «Некрополя».
Пахор получил ряд премий и знаков отличия: в 1992 г. он стал лауреатом литературной премии Франце Прешерна, президент Франции Жак Ширак в 2007 г. наградил его высшим французским знаком почета — орденом Почетного легиона, от имени французского министерства культуры и коммуникаций он получил почетное звание Командора Ордена искусств и литературы, от австрийского государства принял австрийский почетный знак «За науку и искусство», в Италии в 2008 г. получил престижную награду Премию Наполи за лучший иностранный роман. Самая читаемая словенская газета «Дело» в январе этого года провозгласила его «Человеком года», 2010.
Некрополь
роман
Душам всех тех, кто не вернулся
Хладный пепел лежит над телами.
Сречко Косовел[2]
Когда народы узнают, кем Вы были,Будут грызть землю от скорби и мук совести,Орошат ее своими слезамиИ возведут Вам храмы.
Веркор[3]
Сейчас воскресенье, пополудни, и асфальтированная дорога, гладкая и извилистая, устремляющаяся все выше и выше в горы, не так пустынна, как мне бы хотелось. Одни автомобили обгоняют меня, другие возвращаются в Ширмек, в долину, так что оживленное движение туристов разрушает и делает банальным то чувство внутренней собранности, которого я ждал. Знаю ведь, что и я со своей машиной — часть моторизованной процессии, но представляю себе, что если бы я был в одиночестве, то мой приход, благодаря прежней связи с этим местом, сейчас не изменил бы призрачные образы, которые все послевоенное время нетронутыми лежат в глубине моего сознания. Чувствую, что во мне пробуждается какое-то неясное сопротивление, сопротивление тому, что ныне открыт и оголен этот горный край, который является составной частью нашего внутреннего мира; и вместе с тем к этому неприятию примешивается чувство ревности, не только из-за того, что чужие глаза осматривают место, бывшее свидетелем нашего безвестного заточения, но и потому, что взгляды туристов (это я знаю наверняка) никогда не смогут проникнуть в бездну отверженности, которой была казнена наша вера в достоинство человека и в свободу его личных решений. И в то же время, смотри-ка, откуда-то незванно и слегка навязчиво пробивается скромное удовлетворение тем, что эта гора в Вогезах не является более местом отстраненной, внутри себя тлеющей погибели, но к ней направляют свои стопы множество людей, хоть и не обладающих богатым воображением, но по своему душевному настрою готовых к неосознанному восприятию непостижимой уникальности судьбы своих пропавших соплеменников.
Возможно, это восхождение на труднодоступный склон горного мира напоминает рвение паломников, штурмующих крутые откосы святых гор. Однако же это паломничество не имеет ничего общего с идолопоклонством, против которого так страстно боролся господин Примож[4], желая, чтобы словенец достиг внутреннего пробуждения, вместо того, чтобы растрачивать себя во внешней массовой обрядности. Здесь люди из всех европейских государств собираются на высокогорных террасах, где человеческое зло победило человеческую боль и почти поставило печать вечности на уничтожении. Современных паломников привлекает не чудотворная сублимация их желаний, они приходят сюда, чтобы ступить на истинно святую землю и поклониться праху людей, которые своим немым присутствием ставят в сознании народов непреодолимый рубеж в истории человечества.
На крутых и узких поворотах я вряд ли буду думать о том, как меня трясло в кузове грузовика, который вез из тогдашнего Маркирха[5] ящик с нашим первым покойником. Тогда я не знал, что сижу на такой печальной поклаже; и ледяное дыхание снега, скорее всего, омертвило бы любую мысль, подобравшуюся к моему сознанию. Нет, я не думаю определенно ни об одном из образов, которые, спутанные и сморщенные, живут во мне, как сухая виноградная гроздь, на которой виноградины увяли и заплесневели. Я смотрю на полосу ровного асфальта перед ветровым стеклом моей машины, и лучше бы я увидел перед собой старую, раздолбанную и ухабистую дорогу, которая ввела бы меня в более реальную атмосферу прошлого; но в то же время во мне проявляются и избалованность, и эгоизм современного водителя, привыкшего к комфортности мягкой и быстрой езды. Заодно я пытаюсь найти на словенской земле путь в горах, с которым я мог бы сравнить ту извилистую дорогу от Ширмека до Штрутгофа. Мне уже кажутся подходящими серпантины под Вршичем, но там открывается вид на большой амфитеатр скалистых вершин, которых здесь нет. Дорога из Кобарида в Дрежницу? Эта, скорее всего, могла бы подойти. Но опять-таки не совсем, поскольку тут нет Крка с его ослепительными островерхими скалами. Возможно, эта дорога в Вогезах все-таки больше всего похожа на петляющую дорогу, поднимающуюся из Кобарида на Врсно. Там так же лес то тут, то там отступает немного вглубь, а главное, нигде нет скал, и повсюду свет переливается с лесистой поросли холмов в волнистые прогалины травы, которые на нижней кромке вновь сдерживает темный массив леса. Одного только я уже не помню, такие же ли сосны растут на склонах под Врсно, как здесь. Скорее всего, нет.
