1971
Сегодня на луну ступили двое.Они - начало. Что слова поэта,что сон и труд искусства перед этойбесспорной и немыслимой судьбою?В пылу и ужасе перед святыней,наследники Уитмена ступилив мир не тревожимой от века пыли,все той же до Адама и поныне.Эндимион, ласкающий сиянье,крылатый конь, светящаяся сфераУэллса, детская моя химера -сбылась. Их подвиг - общее деянье.Сегодня каждый на земле храбрееи скрыленней. Многочасоваярутина дня исчезла, представаясвершеньями героев "Одиссеи", -двух заколдованных друзей. Селена,которую томящийся влюбленныйискал века в тоске неутоленной, -им памятник, навечный и бесценный.
Вещи
Упавший том, заставленный другимиИ день и ночь беззвучно и неспешноПылящийся в глубинах стеллажей.Сидонский якорь в ласковой и чернойПучине у британских берегов.Пустующее зеркало порою,Когда жилье наедине с тобой.Состриженные ногти вдоль петлистойДороги через время и пространство.Безмолвный прах, который был Шекспиром.Меняющийся абрис облаков.Нечаянная правильная роза,На миг один блеснувшая в пылиСтекляшек детского калейдоскопа.Натруженные весла аргонавтов.Следы в песке, которые волнаС ленивой неизбежностью смывает.Палитра Тернера, когда погасятВ бескрайней галерее освещеньеИ только тишь под сводом темноты.Изнанка многословной карты мира.Паучья сеть в укромах пирамид.Слепые камни. Ищущие пальцы.Тот сон, который виделся под утроИ позабылся, только рассвело.Начало и развязка эпопеиПри Финнсбурге - те несколько стальныхСтихов, не уничтоженных веками.Зеркальный оттиск букв на промокашке.Фонтанчик с черепахою на дне.Все то, чего не может быть. ДвурогийЕдинорог. Тот, кто един в трех лицах.Квадратный круг. Застывшее мгновенье,Которое Зенонова стрелаЛетит до цели, не сдвигаясь с места.Цветок, забытый в "Рифмах и легендах".Часы, что время и остановило.Та сталь, которой Один ствол рассек.Текст неразрезанного тома. ЭхоЗа горсткой конных, рвущихся в Хунин,Что и поныне чудом не заглохло,Участвуя в дальнейшем.Тень Сармьенто На многолюдном тротуаре.Голос, Который слышал на горе пастух.Костяк, белеющий в барханах. Пуля,Которою убит Франсиско Борхес.Ковер с обратной стороны. Все вещи,Что видит только берклианский Бог.
ГАУЧО
Рожденный на границе, где-то в поле,В почти безвестном мире первозданном,Он усмирял напористым арканом Напористое бычье своеволье.
С индейцами и белыми враждуя,За кость и козырь не жалея жизни,Он отдал все неузнанной отчизнеИ, проигравши, проиграл вчистую.
Теперь он - прах планеты, пыль столетий.Под общим именем сойдя в безвестность,Как многие, теперь он - ход в сюжете,Которым пробавляется словесность.
Он был солдатом. Под любой эгидой.Он шел по той геройской кордильере.Он присягал Уркисе и Ривере,Обоим. Он расправился с Лапридой.
Он был из тех, не ищущих наградыРевнителей бесстрашия и стали,Которые прощения не ждали,Но смерть несли и гибли, если надо.
И жизнь в случайной вылазке отдавший,Он пал у неприятельской заставы,Не попросив и малой крохи - даже Той искры в пепле, что зоветсяславой.
За свежим мате ночи коротая,Он под навесом грезил в полудремеИ ждал, седой, когда на окоемеБлеснет заря, по-прежнему пустая.
Он гаучо себя не звал: решаяСудьбу, не ведал ли, что есть иная.И тень его, себя - как мы - не зная,Сошла во тьму, другим - как мы - чужая.
О множественности вещей
Мне снится пуританский небосвод,Скупые одинокие созвездья, Как будто Эмерсон на небосводВзирает из холодного Конкорда.А в наших землях преизбыток звезд.И человека преизбыток. СтолькоДинастий насекомых и пернатых,Звездистых ягуаров, гибких змей,Растущих и сливающихся веток,Листвы и кофе, капель и песка,Давящих с каждым утром, усложняяСвой тонкий и бесцельный лабиринтА вдруг любой примятый муравейНеповторим перед Творцом, избравшимЕго для воплощенья скрупулезныхЗаконов, движущих весь этот мир?А если нет, тогда и мирозданье -Сплошной изъян и тягостный хаос.Все зеркала воды и полировки,Все зеркала неистощимых снов,Кораллы, мхи, жемчужницы и рыбы,Маршруты черепахи сквозь векаИ светляки лишь одного заката,Все поколения араукарий,Точеный шрифт, который не сотретНочь со страницы, - все без исключеньяОтдельны и загадочны, как я,Их тут смешавший. Не решусь изъятьИз мира ни Калигулу, ни лепру.Сан-Пабло, 1970
К немецкой речи
Кастильское наречье - мой удел,Колокола Франсиско де Кеведо,Но в бесконечной кочевой ночиЕсть голоса отрадней и роднее.Один из них достался мне в наследство -Библейский и шекспировский язык,А на другие не скупился случай,Но вас, сокровища немецкой речи,Я выбрал сам и много лет искал,Сквозь лабиринт бессонниц и грамматик,Непроходимой чащею склоненийИ словарей, не твердых ни в одномОттенке, я прокладывал дорогу.Писал я прежде, что в ночи со мнойВергилий, а теперь могу добавить:И Гельдерлин, и "Херувимский странник".Мне Гейне шлет нездешних соловьевИ Гете - смуту старческого сердца,Его самозабвенье и корысть,А Келлер - розу, вложенную в рукуУмершего, который их любил,Но этого бутона не увидит.Язык, ты главный труд своей отчизныС ее любовью к сросшимся корням,Зияньем гласных, звукописью, полнойПрилежными гекзаметрами грековИ ропотом родных ночей и пущ.Ты рядом был не раз. И нынче, с кромкиБессильных лет, мне видишься опять, -Далекий, словно алгебра и месяц.
Море
Морская вечно юная стихия,Где Одиссей скитается без срокаИ тот другой, кого народ пророкаЗовет Синдбадом. Серые морскиеВалы, что мерит взглядом Эйрик РыжийИ воин, завершивший труд всей жизни -Элегию и эпос об отчизне,В далеком Гоа утопая в жиже.Вал Трафальгара. Вал, что стал судьбоюБританцев с их историей кровавой.Вал, за столетья обагренный славойВ давно привычном исступленье боя.Стихия, вновь катящая все те жеВалы вдоль бесконечных побережий.
Первому поэту Венгрии
Сейчас, в твоем грядущем, недоступномГадателю, который узнаетЗапретный образ будущего в ходеГорящих звезд и потрохах быков,Мне стоит взять словарь, мой брат и призракЧтобы прочесть, какое имя тыНосил, какие реки отражалиТвое лицо (сегодня - прах и тлен),Какие короли, какие боги,Какие сабли и какой огоньТвой голос подняли до первой песни.Нас разделяют ночи и моря,Различья между нашими веками,Широты, родословья, рубежи,Но крепко и загадочно связуетНевыразимая любовь к словам,Пристрастье к символам и отголоскам.И снова человек, в который разОдин на обезлюдевшем закате,Шлет вдаль необъяснимую тоскуСтрелой Зенона, цель которой - призрак.Нам ввек не встретиться лицом к лицу,Мой недоступный голосу предтеча.Я даже и не эхо для тебя,А для себя - томление и тайна,Безвестный остров страхов и чудес,Как, вероятно, каждый из людей,Как сам ты под своим далеким небом.
Нашествие
