Обогнув огромный, весь в наростах древесный ствол, Джинкс как раз в какую-то тварь и врезался – и завопил с перепугу.
– Успокойся, мальчик, я тебя не съем, – сказала тварь.
И поскольку в Урвальде такие слова услышишь нечасто, Джинкс успокоился. Тварь оказалась мужчиной – высоким, худым, со спутанными волосами, желтыми глазами и бородкой клинышком. Одет он был в длинную пурпурную мантию. Босые узловатые ступни, а в руке корзинка с ягодами омелы.
Чародеев Джинкс еще не встречал. Все говорили, что у них длинные белые бороды, а не короткие, каштановые и заостренные. Однако волшебство прямо-таки истекало из этого мужчины – волны волшебства, сильные, как биения жизни, исходившие от деревьев, что стояли вокруг.
– Вот, гуляю с моим мальчишкой по лесу, господин, – сказал отчим Джинкса, слишком поспешно и даже не поздоровавшись.
В Урвальде распространяться о своих делах не принято, и потому нос чародея дернулся, словно различив дурной запашок вранья.
– Слишком позднее время, чтобы сходить с тропы, – промолвил он.
– Так надо ж научить мальчишку отыскивать дорогу в лесу.
Нос чародея дернулся снова. В этом лесу научиться отыскивать дорогу невозможно – можно только не соваться в него.
– Кое-кто бросает в лесу своих детей, – заметил чародей. – Если находит, что кормить их слишком хлопотно.
– Ну, не своих же родных! – сказал Бергтольд. – Пасынков – это да, о таком я слыхал.
Взор чародея заволокла темная пелена неодобрения.
– Если берешь в жены мать, принимай и детей.
– Да я-то его мать в жены не брал, – обиженно сообщил Бергтольд. – Она не один уж год как померла. Я взял за себя бабу, которая приходилась женой мужику, который был мужем вот его матери. На этом мальчишке проклятье лежит, – кто берет его к себе, тот помирает.
– Ну на самом деле вполне нормальный для Урвальда уровень смертности… – и чародей взглянул на Джинкса так пристально, что тому захотелось куда-нибудь спрятаться. – Вообще-то мне как раз нужен мальчик. Я возьму его.
– Вы хотели сказать «куплю», – поправил его Бергтольд.
– С проклятием в придачу?
– С проклятием-то он куда дороже стоит!
– Говоришь, всякий, кто берет его к себе, умирает?
– Так, оно же вам, глядишь, и на руку, – сказал Бергтольд. – Ну, там, врага при случае извести…
Чародей вздохнул.
– Хорошо. Плачу серебряную полу́шку[3].
– Полушку? За такого мальчишку – да жалкую серебряную полушку? – Бергтольд приосанился. – За мальчишку с таким полезным проклятием? Обижаете, господин!
По лицу чародея скользнул отсвет опасного гнева, и Джинкс бросил на отчима нервный взгляд. Бергтольд был, как и всегда, испуган и зол, но по страху его пробегала зыбь жадности.
– Серебряная полушка – хорошая цена за мальчишку с проклятием, – сказал чародей.
Где-то за спиной Бергтольда раздался треск – такой, точно отвалившийся от дерева сук переломился под очень большой ступней. Джинкс тревожно вгляделся в пугающий мрак. Однако отчим его был слишком возбужден и ничего не услышал.
– Такой мальчишка стоит три серебряных полушки – самое малое! – заявил он.
Для Джинкса это было большим сюрпризом: Бергтольд с Коттавильдой неустанно твердили ему, что он и гнилого капустного листа не стоит.
– А работник-то какой! Особенно если колотушек не жалеть, – продолжал Бергтольд. – И кормить его почти не надо.
– Ну, что ты его не кормил, я вижу, – заметил чародей. – Одна полушка, больше не дам.
Снова треск ломающихся сучьев, глухое шкрябанье когтистых лап по лесной земле. Джинкс посмотрел туда, сюда, но никакого движения не различил.
– Ладно, две полушки, – уступил Бергтольд.
– Одна, – ответил чародей, и в голосе его вдруг прозвучало полное безразличие. – И лучше бы тебе согласиться побыстрее.
– Ни за что!
– Подойди ко мне, мальчик, – велел чародей.
Тут случилось много чего и сразу. Джинкс неуверенно шагнул вперед. В лесу за его спиной к поступи когтистых лап добавился звук тяжелого, прерывистого сопения, и Джинкса обдал густой смрад, как от гниющего мяса. Крутнувшись на месте, он увидел троллей – наверное, троллей, уж больно они были здоровенные и клыкастые, – которые проламывались сквозь чащобу, направляясь к нему и отчиму. Чародей протянул руку, схватил Джинкса. Светло-зеленое облако спокойствия окутывало чародея во время всего, что происходило дальше, и Джинкс, поскольку видел это облако, стоял неподвижно, хоть ногам его и не терпелось дать деру.
Один из троллей с торжествующим ревом сграбастал Бергтольда поперек живота и забросил себе на плечо. Прочие ликующе взвыли и пустились вокруг него в пляс. Когтистая лапа одного пронеслась мимо носа Джинкса, – аж ветер поднялся, а от вони едва наизнанку не вывернуло. Бергтольд завопил и умоляюще протянул руки к Джинксу. Тот отпрянул, прижался к чародею. Чародей стоял не шелохнувшись. Джинкс не сомневался, что с секунды на секунду в него вопьются когти.
Но тролли его, похоже, не замечали.
Вся орава с топотом покинула поляну. Джинкс в последний раз увидел побагровевшее лицо отчима, тот вопил и бился головой о спину тролля, шляпа свалилась с него и покатилась по земле. Джинкс оторвался от чародея и побежал к ней.
Джинкс стоял, держа шляпу в руках и глядя себе под ноги, на отпечатки когтей во мху. Потом поднял голову, пошарил взглядом между деревьями, за которыми скрылись тролли и отчим. Урвальд проглотил Бергтольда – так, словно тот был не крупнее и не страшнее кролика. Зловоние гниющего мяса еще висело в воздухе. И тогда Джинксу пришло в голову, что лесу Бергтольд представлялся пустым местом – или чем-то совсем крошечным. В огромном зеленом море жизни, каким был Урвальд, он решительно ничего не значил.
Мысль эта исходила от самих деревьев. Что же, может быть, для них Бергтольд и был пустым местом. Их-то он ни разу не бил.
– Как ты зовешься, мальчик? – ласково спросил чародей.
– Джинксом.
– Надо же, как интересно! Джинкс, значит, – то есть Сглаз, да? Немудрено, что пошли слухи о проклятьи… А я Симон, – представился чародей. – Так это был твой отчим, верно?
Джинкс кивнул.
– Он привел тебя в лес, чтобы бросить здесь?
– Ага, – сказал Джинкс. – Наш дом принадлежал мне, да сгорел. А тут еще появилось новое дитя.
Джинкс не ждал сочувствия, поскольку никогда с ним не встречался. И все-таки реакция Симона слегка удивила его – известие, что Джинкса хотели бросить в лесу, вызвало у чародея улыбку. Ее сопровождало легкое голубое зарево удовлетворения.
И Джинкс с облегчением понял, что видеть чувства, которые испытывает чародей, так же легко, как и чувства других людей. Он давно научился пристально присматриваться к людям, внимательно слушать их. Джинкс полагал, что так делают все, что каждый способен видеть то, что видит он.
– Не думаю, что ты станешь сильно тосковать по нему, – сказал чародей.
Джинкс покачал головой: нет. Не станет. Бергтольда по большей части окружала красная туча гнева, которая предвещала побои. Но что же будет теперь?
– Ты с одной из прогалин? – спросил Симон.
А откуда же еще? Джинкс кивнул.
– Как она называется?
– Называется?
– Что, у твоей прогалины нет названия?
– Не знаю.
У других названия были, однако Джинкс ни разу не слышал, чтобы его прогалину хоть как-то называли.
– А найти ее снова ты сможешь?
Джинкс снова покачал головой: не смогу.
– Превосходно, – сказал Симон.
Он протянул Джинксу длинную худую руку. Джинкс никогда прежде чародеев даже в глаза не видел, и вот, пожалуйста, – один из них сам руку ему сует.
– Хочешь пойти со мной? – спросил Симон.
Начался снегопад. Близилась ночь, Джинкс слышал в окружавшем его лесу украдчивое шуршание, похожее на сдавленный смех. Чародей спас его от троллей. Но, может быть, он сам их и призвал?
– Почему тролли не забрали меня? – спросил Джинкс.
– Они тебя не увидели.
– Это было волшебство?
– Конечно. Так что, пойдем?
Джинкс понимал: когда наступит ночь, в Урвальде ему не уцелеть. Но чародеи – чародеи опасны.
– А ты не Костоправ? – спросил Джинкс. Костоправ был един– ственным чародеем, имя которого знал Джинкс. На его про– галине о Костоправе все говорили с ужасом, хоть никто его ни разу и не видел.
– Нет. Я не Костоправ. Я всего лишь Симон Волхв[4].
– Костоправ высасывает из людей души через соломинку, – сообщил Джинкс. – Ты тоже?
– У меня имеются кой-какие дурные привычки, – ответил Симон. – Но эта среди них не числится.
– А людей ты ешь? – спросил Джинкс.
– Ни в коем случае.
– Убиваешь их?
– Очень редко. И уж во всяком случае не маленьких мальчиков.
Мысли у чародея были зелеными и голубыми, они скользили одна вкруг другой, изворотливые, потаенные. Однако красными и злыми не были, а это уже кое-что. Да и Урвальд громоздился вокруг, готовый проглотить Джинкса с такой же легкостью, с какой проглотил его отчима.
