В тяжелых полярных доспехах рядом с этими ладно скроенными парнями я был похож на великовозрастного младенца, которого укутали и выпустили во двор подышать морозным воздухом. Инстинктивно затянув поясом непомерно великий полушубок, я с удивлением высмотрел и узнал среди ребят Александра Чернышева, начальника СП-28. Однажды я уже видел его в Ленинграде. Потом в моей зрительной памяти закрепились его портреты, появившиеся на газетных полосах. Правда, на них он выглядел аккуратно выбритым, строгим ученым юношей. А сейчас я видел начальника станции с молодой бородой на огрубевшем загорелом лице.
Он тоже заметил меня и после некоторого замешательства быстро подошел ко мне.
— Здравствуйте! — зазвенел его голос. Он протянул руку.— Работать будете?
— Да, но я полагал с первым же вертолетом отправиться к вам, на СП-28.
— Нет. Я улетаю на Жохов,— нервно сказал он и заторопился к самолету. И уже когда одной ногой был на трапе, бросил мне: — Подождите меня здесь...
Борт улетел, и все вокруг погрузилось в тишину. В ушах звенела одна пронзительная нота от звука бесследно исчезнувшего мотора. Глаза слепила белизна... Две красные палатки, две мачты. Одна с коническим полосатым колдунчиком для определения направления ветра, другая — с флагом. Один сборный домик, несколько бочек с горючим. Торосящиеся поля. И чистое небо.
— Пойдемте к теплу! — услышал я голос за спиной, обернулся и увидел Павла Петровича, еще более крупного вблизи и спокойного.— Давайте знакомиться,— сказал он
И в следующее мгновение я почувствовал крепость его руки.
Солнце не поднималось над торосами, но и не опускалось ниже. Просто днем оно было яркое, слепящее, а ночью — блеклое, потерявшее окраску.
На гул самолета выходили все обитатели «подскока»: и ребята с СП-28 — их здесь оставалось трое, и ребята Павла Петровича — их было пятеро. Быстро, всем скопом выгружали прибывший Ил-14 и снова поворачивали к своему жилью. Потом приходил Ми-8. Загружали его, провожали и опять ждали борта. Но теперь уже с острова Жохова.
Павел Петрович в передышках между рейсами обычно находился в домике, только что собранном для службы РП. Сооружал лавки; торопился скорее со своей группой и радиостанцией перебраться из палатки сюда, поближе к взлетно-посадочной полосе. Да и в палатке, уставленной раскладушками, было тесно, тем более что приходилось здесь и готовить пищу, и работать радистам — их было на «подскоке» двое — и размещать гостей или экипаж прибывшего вертолета, который в ожидании груза был вынужден коротать время на РП. Я же присмотрел себе место рядом с Павлом Петровичем. Старался быть ему полезным: пока он занимался плотницким делом, подавал ему нужный инструмент, что-то замерял, придерживал, одним словом, вел себя вроде подручного. Постепенно, в неспешном знакомстве, узнавали друг друга. Иногда появлялся радист Миша Комаров — он мне запомнился тем, что был сыном бакенщика с Колымы, вкусно готовил и выказывал ко всем необычайное внимание,— так вот, приходил он в домик, открывал дверь и прямо с порога сообщал о приближающемся Иле. И тогда Павел Петрович надевал шапку с торчащими в стороны ушами, брал на плечо карабин и, выйдя на «двор», секунду-другую водил по сторонам головой и, обычно вприпрыжку, уходил осматривать взлетную полосу — не появилась ли на ней трещина. Тысячу метров туда, тысячу обратно — быстро, в один миг... Смотрел я на него со стороны и невольно напрашивалась мысль: а ведь мужик-то он уже в возрасте, прямо скажем, давно уже прошел через комсомольский задор. Кажется, был летчиком, потом стал руководителем полетов, открывал многие дрейфующие станции. На всем куполе Ледовитого океана стал самым желанным человеком и для ученых, и для авиаторов... И, встретившись с ним, узнав его, пусть даже немного, трудно представить, чтобы Павел Петрович где-то располагался, а там у него было хлипко, бестолково и неуютно. Он пришел в Арктику руководить полетами, так будьте уверены: полеты будут происходить как надо. Связь, люди — все будет работать.
Не знаю, может, во мне говорила психология человека, которому не случалось долго жить на льдине, но что такое «подскок», думал я, или в данном случае РП? Это вроде бы передний край нашей цивилизованной жизни, вынесенный настолько, насколько можно ближе к той последней позиции. И наверное, находясь, пусть даже всего в тридцати километрах отсюда на необжитой льдине — я имею в виду СП-28, на этой последней позиции, люди понимают: их ближайший тыл — там, где Павел Петрович Бирюков.
На следующий день вернулся на «подскок» Чернышев. Как только борт, на котором он прилетел, поднялся в воздух, он сообщил Павлу Петровичу о том, что договорился на базе и экипажи Илов согласны работать все майские праздники. Потом повернулся ко мне:
— С завтрашнего дня все закрутится,— заявил он.— Три борта по два рейса в день — это минимум десять тонн.
Александр Чернышев пребывал в хорошем расположении духа и от той отчужденности, с какой он встретил меня вчера, не осталось, казалось, и следа.
— Когда же вы собираетесь к себе? — спросил я, имея в виду скорее себя.
— К вечеру, с последним вертолетом. Возьмем с собой Павла Петровича, его людей... В общем, мы решили собраться за праздничным ужином у нас на СП, сказать какие-то слова ребятам, поздравить с Первомаем.— И очевидно, догадываясь, что я жду разговора с ним, сразу же, без перехода засыпал меня вопросами:— Как вы думаете, сколько груза было завезено папанинской станции? — И тут же, видя мою растерянность, ответил сам: — Всего десять тонн. Четыре самолета прилетало к ним. И все! Мало? Много? Не знаете. Вот. А сколько груза понадобится сейчас для нашей станции?
— Наверное, много,— ответил я неопределенно.
— Около трехсот тонн. Конечно, с топливом.
Я признался Чернышеву, что это меня ничуть не удивляет и что хорошо представляю масштабы работ сегодняшних дрейфующих станций; знаю, как изменилась в последнее десятилетие ситуация в арктическом бассейне: здесь работает автоматика, есть множество буйковых станций — сам видел, как их несколько лет тому назад ставили участники экспедиции «Север» в различных точках океана. И данные этих станций — давление воздуха, температуру, ветер...— автоматически собираются по спутниковой системе...
— Правильно вы понимаете,— прервал мои рассуждения Чернышев.— Иначе говоря, ценность дрейфующих станций, как обычных метеостанций, где сидят люди и ведут традиционную гидрометеорологию, измеряют параметры океана, упала... Вот представьте, сначала был первый десяток станций, второй, теперь приближаемся к третьему десятку, и за это время от первой и до последней полярники давно уже перешли к более углубленному изучению природы Арктики. И морских течений, и самого льда, включая его структурные данные. То есть появилась необходимость в нестандартных наблюдениях, специальных. Ведь что важно знать, например, для судоходства? Прочность льда. И она зависит от температуры. Чем ниже температура льда, тем он прочнее. И наоборот. Верно?! Короче, океан, лед и атмосфера находятся в тесном взаимодействии, и надо их изучать совместно и синхронно. Изучаешь свойство льда, изучай и его температурное состояние; облучается он солнцем, изучай прохождение лучистой энергии через лед, ее взаимодействие и с приледным слоем воды...
Незаметно мы с Александром прошли палатку РП, дошли до трещины на окраине лагеря. Постояли у торосящейся кромки льдины. Послушали.
— Океан дышит,— заметил вскользь Чернышев, и мы пошли обратно.
Под ногами снова захрустел снег, и среди белого безмолвия отчетливо послышалось струнное гудение движка — немного глуховатое, немного тревожное... Чернышев заговорил, продолжая начатый разговор, а я стал вслушиваться в непростые ученые слова его.
Многое, о чем он говорил, сводилось, во-первых, к тому, что СП-28 — станция молодежная, а потом — и во-первых, и во-вторых, ее отличает от всех предыдущих станций совершенно новая программа. Станция прежде всего должна будет работать на современном уровне — с центром по обработке гидрометеорологической информации с использованием вычислительной техники. Чернышев делал упор на то обстоятельство, что все отряды и группы будут работать на одну научную идею: взаимодействия океана, атмосферы, динамики ледяного покрова... Одним словом, вся природа Арктики должна будет изучаться в комплексе. И это подчеркивал он несколько раз. Много наблюдений, говорил он, значит, много приборов: самопишущие, электронные, приборы постоянного действия; аппаратурный, датчиковый парк. Дальше: материалов пойдет много, а раз так, то обычная ручная обработка не годится. Нужны машины вычислительные... Параметров много и средств много... Атмосфера должна наблюдаться, лед, океан в приледной части — изучаться, спутниковая информация ледовой обстановки Арктики — приниматься.
