голос Катков (он, оказывается, был рядом, а я и не заметил). – Ну, ты давай не болей, лечись как положено, через пару недель, сказали, выпустят.
— Это тебе, — Света сверкнула в улыбке белыми зубками и, наклонившись, протянула авоську с горой апельсинов.
Запах цитрусов смешался со сладостью ее духов. Я с наслаждением втянул смесь ароматов нового года и красивой женщины.
И она здесь… Вот я слепошарый. Я улыбнулся и с трудом взял гостинец. Поставил на покрашенную в грязно-голубой цвет деревянную тумбу. Из дверцы вместо ручки торчала деревянная шпилька в цвет тумбы.
Огляделся, может, еще кого пропустил? Может, генералы пришли медали мне вручать, девушки с цветами, пионеры с поделками и стихами. Но никакого героического антуража вокруг не ощутил.
Лишь по сияющим лицам коллег понял, что все-таки у меня все получилось. Я дошел и сообщил, где искать людей. А потом ни хрена не помню.
— Как я здесь очутился? — я сел на кровати, голова закружилась, и я схватился за поручень.
— Ты, лежи, лежи, — Горохов поддержал меня за плечо. — Не вставай. Сам не помнишь?
— Неа…
— Оно и понятно. Когда мы тебя нашли, тебя Пермякова Ксения выхаживала. Сказала, что пришел к дому под утро в крови и в полубреду. Ты все твердил про склон, про пещеру. Обезвоживание, переохлаждение, плюс крови потерял и рана инфицировалась. Еще и пневмония в довесок образовалась. Доктор сказал, что, судя по характеру повреждений, тебя за запястье зверь укусил.
— Хуже, — улыбнулся я. — Сам себя тяпнул.
— Зачем? — в голос воскликнули коллеги. — Я еле сдерживался, чтобы не прыснуть от смеха — таких вытянутых от удивления лиц я давненько не видел.
— Долгая история… Ивана нашли? Вернее, то, что от него осталось?
Вспоминать все это оказалось непросто. И не только потому, что голова гудела и вообще не хотела выдавать связных мыслей.
— Только одежду, окровавленную и разодранную. Отправили на судебно-медицинскую экспертизу. Кровь проверить, чтобы формальность соблюсти. Но его это одежонка. Ксения опознала. Сожрали его волки с потрохами. Ты лучше скажи, как вас с кобылкой куцей не тронули? Чудеса…
— Сам не знаю… Наверное, переключились на Ивана.
— Ты его там бросил? Чтобы выжить? — Горохов прищурился, а затем закивал. — Не осуждаю… Не по закону это, но хоть на что-то этот гад сгодился. Много душ загубил. Мы пока только про Галину и пилота знаем… По Галине, ксати, пришли результаты токсикологической экспертизы. В крови у нее яд нашли. Хитрый какой-то. Название без бумажки не выговорю. Видно, Погибов вколол ей шприцом в шею, а местный судмед след инъекции не обнаружил. Уверен, что Галина и пилот не единственные его жертвы, и кровавый след за Иваном поболее тянется.
— Не бросал я его… — тихо пробормотал я.
— Что? — Горохов наклонился поближе.
— Он сам слез с саней и пошел назад.
— Нафига? — не выдержав, встрял Катков.
Своим вопросом он опрередил всех. Лица моей команды снова вытянулись. Но мне теперь было не до смеха.
— Сбежать хотел? — предположила Света.
— Нет, — замотал я головой. — Пошел прямиком на стаю. Сказал, что вдвоем не выжить. Хотел, чтобы я рассказал вам, где искать его жен…
— Однако… — брови Горохова встали домиком, он озадаченно почесал затылок. — Дон Жуан хренов. Сначала наворотил делов, а потом на подвиги потянуло. Ладно… В рапорте напишешь, что пытался сбежать, и ты после этого его не видел. А там экспертиза покажет, что кровь именно его, по групповой принадлежности на лохмотьях найденных. Отправим одежду на трасологию, и эксперт напишет, что повреждения могли образоваться от зубов крупных хищников, коим и является волчара.
— Почему нельзя правду написать?
— Понимаешь… - Горохов наморщил лоб и поджал губы, отчего сразу стал казаться старше. — Не любят у нас такую правду, Андрей. Вор должен сидеть в тюрьме, и сострадания к такому элементу советский человек не должен испытывать. А нас уже раструбили в прессе о злодее, похитившем четырех женщин, что нарожали ему потом еще четырех маленьких невольников. Ты хочешь, чтобы вслед полетели репортажи о его геройской смерти? Как он милиционера спас ценой жизни, ради спасения своих женщин. Прямо индийское кино получается. Плакать все будут, а потом плясать, а потом опять плакать.
Может быть, он спасал не самого милиционера. Но этот милиционер даже сейчас точно помнил, как ему хотелось, чтобы в стволе обнаружился еще хоть один патрон. Пуля милосердия вслед спецагенту и проповеднику…
— Так не годится, – продолжал Горохов. – Для цензуры все просто. Есть черное и белое, есть красное и буржуйское. Кто не с нами, тот против нас… Не мы, Андрей, такие, система такая. Преступник сбежал и получил по заслугам, и точка…
— Убедили, — кинул я. — Но как-то нехорошо немного. Хотя… Хорошего искать в системе не надо. Она по умолчанию правильная и безупречная.
— Во! Соображаешь! Далеко пойдешь, Курсант.
— А спасенные что говорят? Дети как?
— Молчат пока, все еще не верят, что хозяин безвозвратно сгинул. Видно, совсем их застращал. Вместо Бога у них, что ли, был? Пока на реабилитацию в областной санаторий их поместили. Там как раз сейчас не сезон. Детишки слабые, авитаминоз, рахит и прочая сопутствующая хворь. Но жить будут. Молодец, Андрей, спас ты их. Долго бы они в этой пещере не протянули…
***
Мартовское солнышко припекало совсем по-весеннему. Касалось лучиками через окно комнаты в общаге бронзы обнаженной спины Сони. Она прильнула ко мне и что-то мурлыкала, лежа на кровати. На столе ей подмурлыкивал приемник:
Сердце, тебе не хочется покоя,
Сердце, как хорошо на свете жить…
— Андрей, — надулась девушка. — Ты меня совсем не слушаешь? О чем думаешь?
— Слушаю, — я чмокнул ее в губки, перебив все желание на меня ворчать. — Просто задумался.
— Опять сегодня Быков с Погодиным припрутся? Ни дня без них прожить не можешь. Когда уже вечер без них у нас с тобой пройдет?
— И Трошкин еще обещал зайти, — я виновато прикусил губу. — Их можно понять. Столько друга не видели. Представляешь, без меня они вообще не собирались вместе. Ни разу. Получается, вроде мы все друзья, а связующее звено между ними – только я, оказывается.
— У тебя больничный скоро закончится, и опять укатишь в свою
