Неудивительно, что даже преданные сторонники, те, кто последовал за Радой, оставив Пульс и других изначальных, чтобы жить среди людей, всё же считали свою повелительницу бешеной, безумной. «Отчаянная храбрость – это, может быть, и неплохо, – заметил как-то один из её многочисленных любовников, – но ведь она вообще не различает нормальную жизнь и опасность. Трудно назвать смелой душу, которая в принципе не понимает, что такое страх».
Муж Рады, Дьёрдь, был далёк от того, чтобы формулировать оценки, – он обожал её. Слушая вдохновенный план какой-нибудь очередной авантюры, он только покорно улыбался и почтительно целовал ей руку, хотя на лице его часто отражалось тайное страдание. Он мучительно боялся её потерять, и ещё больше – что она будет несчастна. Порой с башни замка он наблюдал за стремительно и бесцельно мечущейся по полям всадницей в багряном раздувающемся платье, и его ласковые глаза лучились никому не понятной радостью и тревогой. Рада часто уезжала на всю ночь в лес и возвращалась только на рассвете, когда стремительно бегущие по краю неба сизые облака уже озарялись отсветом приближающегося светила.
– Я боюсь смотреть в её будущее, – как-то сказал он Жанне. – Я чувствую, что она будет очень одинока.
– Почему? – спросила Жанна. Отец пожал плечами. Потом мельком взглянул в небо – но Жанна заметила серебристый отсвет, появлявшийся в его глазах в минуты пророческого вдохновения. Он добавил отчуждённым тоном, словно думал в это время о чём-то другом:
– Мы все исчезнем. Мы ведь можем превратиться в людву.
– Правда?.. – изумилась Жанна.
– Да… Не сразу, конечно. Но постепенно память уйдёт. Мы просто забудем, кто мы. И даже не заметим этого.
Коварная перспектива смутила Жанну. Возможно ли, чтобы кэлюме, свет земли, стали настолько чуждыми сами себе?..
– А ты?.. – неуверенно возразила она. – Разве вы не вместе?
– У меня нет больше сил, – Дьёрдь грустно покачал головой, серебро его глаз угасло, и он устало прикрыл тяжёлые матовые веки. – Я ничего не хочу.
1
Именно тогда у Жанны зародилось стремление взять на себя ту ношу, о которой говорил отец, – разделить судьбу всей расы, спасти всех… Ведь не случайно же они, Островичи, считаются повелителями вампиров. На первый взгляд получалось, что Рада объявила себя госпожой над земными кэлюме из тщеславия, прельстившись роскошью и чувственными удовольствиями, но не намекнул ли отец, что её не так-то легко понять?.. Может быть, за всем происходящим есть какой-то скрытый смысл, своя, глубинная мудрость?
Жанна попыталась обратиться к прошлому, разобраться, кто она на самом деле… и первое, что вспоминалось, – раздражённый голос отца, который, проявляя в общем-то несвойственную ему требовательность и злобу, уводил её от непостижимых огненноликих исполинов со словами: «Не забивайте ей голову. Она этого никогда не увидит».
Но он ошибался. Жанна многое видела из того, о чём говорили изначальные, и знала, что всё это – правда. Её нынешняя жизнь казалась ей лишь мгновением, как пауза между двумя вздохами, и вот-вот она откроет глаза – и увидит море света, бесконечно глубокое, бездонное. Жанна чувствовала, что все кэлюме прибыли оттуда и все обязательно туда вернутся. Ссоры родственников поначалу казались совершенно беспредметными. Как можно говорить о каком-то падении? Ведь твоя небесная родина – у тебя внутри. И, что бы ни происходило вокруг тебя, достаточно обратиться к своей душе, – и ты снова вернёшься в царство высшей любви и неземного покоя.
Однако постепенно Жанна с прискорбием поняла, что никто её убеждений не разделяет. Она заметила, какое действие оказывает на изначальных кровь тину и, главное, сам факт необходимости пить эту кровь. Их благородные души преисполнились презрения и отвращения к самим себе. Попытки Жанны объяснить, что самобичевание – отнюдь не признак смирения, что только с радостью принимая испытание, можно его преодолеть, успеха не имели. Может быть, именно в этом разгадка? Может быть, мама ушла от изначальных именно поэтому?
В доме хранилось несколько портретов Рады. Их все создал Дьёрдь – запечатлённые в камне кровью и альрома, очерченные неземными тенями фрески. С них мама смотрела такой, какой была внутренне, по существу: россыпью рдяных лучей, матовых, прозрачных, ярких, ясных… и всегда беспечных, всегда радостных. Она была похожа на зарю. Рассвет.
Но сквозь потоки алого света проступали и настораживающие черты. Жанна пристальнее всматривалась в блуждающую на пунцовых губах жадную, бездумную улыбку, в источающие дразнящий пламень властные тёмные глаза. Пышные распущенные кудри раздувались над недвижными алебастровыми плечами, как ночной шторм. Всё просто: такой женщине хочется отдать жизнь. Дьёрдь запечатлел на своих картинах образ самой страсти и чувственности: стихийная сила, которая соблазняет и пугает, и разрушает, и остаётся всегда одинокой, и нет того, кто разделил бы это одиночество, кто научился бы любить ту, кого невозможно не желать.
А что, в таком случае, любовь? В чём смысл любви? Возможно, любить – значит чувствовать высшее предназначение души, скрытое даже от неё самой. Это и есть высшее чувство.
Жанна поняла, что запуталась. Всё это красиво звучало, но… Честно говоря, трудно было любить маму. Да она, такое впечатление, и не нуждалась в любви (хотя отец утверждал обратное). Она была такой взбалмошной, жестокой, эгоистичной… порой просто вульгарной. Иногда она казалась Жанне сборищем всех пороков под одной обольстительной оболочкой. Во всём, что Рада вытворяла, не просматривалось ни крупицы смысла.
1
Не далее как вчера она заявила такое, что даже Дьёрдь ей возразил, и у них чуть не вышла размолвка. Дождавшись, пока приближённые основательно напьются – Дьёрдь не пил – Рада (не настолько пьяная, как хотела казаться) ляпнула мимоходом: почему бы, дескать, не уничтожить Пульс? Он только «фонит». Раз он всё равно почти погас, пусть уходит в развоплощение, кэлюме и без него прекрасно справятся. Это он, а не Рада, вызывает брожение умов. Если бы не возня вокруг Пульса, все давно бы присоединились к Островичи и жили без забот.
Дьёрдь, услышав такое соображение, даже отшатнулся – возможно, оттого, что ему подобная мысль тоже приходила в голову. Он никогда не скрывал, что веяние альрома для него мучительно.
– А… самому… Чалэ, ты показывала… эти свои… планы… – спросил он, опустив глаза.
Рада принуждённо улыбнулась.
– Нет, Дьёрке. Я давно уже ни с кем не делюсь своими мыслями просто так, – она помолчала. – Я научилась ставить телепатический заслон. Он и сейчас стоит. Здесь. – Дьёрдь опустил голову. – Я хотела сначала с тобой посоветоваться.
Дьёрдь вздохнул, потом отошёл к окну; Рада настороженно наблюдала за ним. Он неохотно поглядел в небо и покачал головой.
– Я вижу в твоём будущем страшные испытания, – без улыбки сообщил он, хотя Рада обычно посмеивалась над его предостережениями, называя их «сентиментальностью». – А в своём… – он запнулся, – ничего. Это значит: без тебя.
Рада рассмеялась.
– Дьёрке, ну ты уж определись, буду я или нет.
Он неопределённо посмотрел на неё, словно не видел.
– Ты станешь другой. Забудешь меня. Впрочем… – он вздохнул и отвернулся, – бессмысленно пытаться помешать тому, что предрешено. Такова твоя судьба. Ты не остановишься. И, может быть… так лучше.
1
Так было принято решение уничтожить последнюю нить, связывавшую кэлюме с миром света. Жанна не смогла ни понять этого, ни простить, но о ней и не вспоминали.
Дальнейшие события развивались с абсурдной неумолимостью, словно сами собой. Рада ввязалась в войну против других изначальных. Дьёрдь сделал вид, что его всё устраивает, и как будто чего-то ждал. Жанне просто не верилось, что всё это всерьёз. Да и потом, она надеялась, что гордые стражи светлого цветка, огненноликие ангелы, памятные ей с детства, сумеют за себя постоять и как-нибудь оградят Пульс от ребяческого, бессмысленного, самоубийственного, в сущности, изуверства… Под началом Рады служили в основном пробуждённые, неопытные души. Жанна стыдилась возражать, когда Рада с легкомысленным смехом хвасталась, что ей удалось «кое-кого там убить», но однажды мама дошла до того, что привезла в Чейте взятого в плен раненого изначального, чтобы наглядно продемонстрировать подчинённым «ещё какую смертность» стражей. Она созвала во двор всё население замка и подробно разъяснила сомневающимся в успехе кампании, что всего-то и надо – покрошить светимость серебром, вбить в сердце кол и отрезать голову. Дьёрдь наблюдал за триумфом возлюбленной, зажав себе руками рот. Приговорённый озирался на столпившихся вокруг любопытных, испуганных, беспощадно-молчаливых сородичей, как будто не узнавал.
