Хаозар
Татьяна Шуран
Иллюстратор Полина Яковлева
© Татьяна Шуран, 2017
© Полина Яковлева, иллюстрации, 2017
ISBN 978-5-4485-0022-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
I. Первые сны
1
«Я иногда задумываюсь: что такое память? Всё, что мы помним, – настоящее или нет? Возможно, те, кто ничего не помнит, как раз и живут по-настоящему? А нас воспоминания только путают. Ведь если душа, допустим, вечна, то и вспоминать, наверное, не о чем? Всё происходит прямо сейчас. А стало быть, можно вмешаться в собственные воспоминания и поменять их… И получится как бы новая жизнь… Или она тоже уже будет чьим-то забытым воспоминанием?
Интересно, можно ли начать абсолютно новую жизнь? Наверное, для этого нужно поймать момент между воспоминаниями. И что тогда? Там будет место без памяти? Абсолютное творчество? Или абсолютная пустота? Да и бывает ли что-нибудь абсолютным? Может быть, память сложнее, чем кажется? Что, если это не просто цепочка нанизанных друг за другом событий? Может быть, где-то в глубине памяти скрывается источник всего нового – память о том, чего не было… и память ни о чём».
– Жанна! – раздался вопль матери. – Сколько можно сидеть со своими бреднями? Тебя все ждут, мы выезжаем на охоту.
Жанна торопливо бросила диктофон – у людвы для таких целей, конечно, использовались гусиные перья, но здесь, в Чейте, представители высшей расы хоть и притворялись для забавы людьми, всё же не стесняли себя в плане комфорта и не отказывались от техники, работавшей на неизвестной человечеству энергии альрома. Правда, чтобы использовать такую технику, нужно было сначала подкрепить силы кровью людей, но этот нюанс никого не смущал, даже наоборот: обитатели Чейте научились превращать добычу люмэ в весёлое развлечение.
Замок Чейте был главной резиденцией кэлюме – или, по выражению людвы, вампиров – на земле. Как считалось – всех вампиров, хотя Жанна помнила, что были и другие – те, кто не захотел покинуть Пульс… но со временем вспоминать их становилось всё труднее. Память о ранних годах постепенно угасала… и сейчас Жанна едва могла представить себя ребёнком, хотя это было… всего каких-то сто лет назад. А ведь раньше жизнь воспринималась так ярко… Там, рядом с Пульсом, она пребывала словно в другом, бессмертном мире. Жанна запомнила Пульс как гигантский, сверкающий белым светом цветок. Его лепестки напоминали прозрачные волны с пеной из жгучего серебра… А теперь Жанна даже не смогла бы ответить себе с уверенностью, что такое Пульс. Цветок был приветливым, добрым, только постоянно чем-то встревоженным, и часто о чём-то мысленно переговаривался с заботливыми воспитателями, на которых Жанну обычно оставляли родители, а сами отправлялись гулять в лес. Жанна любовалась исполинскими фигурами своих старших друзей – они казались потоками радужных лучей, льющимися с неба, – но почти ничего не понимала в их таинственной мысленной речи, озарённой вспышками обрывочных видений. Жанна знала только несколько случайных фраз на этом наречии – альде – потому что родители не хотели, чтобы она училась родному языку, хотя сами между собой тоже не всегда разговаривали по-человечески… Теперь альде, похоже, превращался в мёртвый язык. Новое поколение вампиров – пробуждённые души, бывшие люди – в нём не нуждалось.
Первая рождённая кэлюме на земле, наследница непобедимой империи бессмертных, воспитанная в убеждении, что в этом мире можно всё, – Жанна могла бы ни в чём себе не отказывать. Но под «всем» подразумевались, по существу, грабежи, распутство, убийства и беспробудное пьянство. Если эта бессмысленная и, с точки зрения Жанны, прескучная гнусность была «всем» – тогда Жанне не хотелось «ничего». По счастью, с самого начала она видела мир как бы сквозь двойную перспективу, в преломлении. Земные тени долетали до неё неясно, неправдоподобно. С ранних лет перед её внутренним взором раскрывались совершенно другие картины: безымянный мир из прозрачного света и ясного пламени. Сперва она по наивности рассказывала о них всем и каждому, спрашивая, что за чудесные воздушные города и небесные реки она видит, но, заметив, в какое мрачное настроение её рассказы приводят отца, затихла. Она не понимала, на что тут сердиться. Огненные видения были её единственной отрадой в сыром и грязном мире людей. Но Жанна ещё не понимала, что родители, занятые в основном собой, – не надёжная опора в жизни, и слушалась каждого взгляда.
Видения становились всё отчётливее, и Жанна, как смогла, сама объяснила их себе, втайне считая свои мечты своим истинным домом. Светлые небеса, в которые погружалась её душа, когда она оставалась одна, дарили ей чувство абсолютного покоя и бесконечной силы, проницавшей всё её существо, как лучи исполинского далёкого светила, и она словно бы сама растворялась в его блеске и плыла где-то высоко, высоко над землёй, созерцая всю вселенную, похожую на бездонный вихрь многих душ, многих жизней… Это чувство никак нельзя было сравнить с тем, что могла дать власть над безликими людьми в тусклом мире.
Жанна никогда даже не задумывалась о том, что к земной жизни можно относиться серьёзно, хоть сколько-нибудь ею дорожить. Она и не подозревала, что среди кровожадных кэлюме, охочих до жертв и экстравагантных развлечений, слывёт особой замкнутой и неприступной. Она знала только, что родители ею не слишком довольны – они рассчитывали, что она станет менее «рассеянной» после того, как её увезли от Пульса, и старалась быль послушной, хотя с годами накапливались вопросы. Что значили эти споры изначальных кэлюме вокруг Пульса, свидетельницей которых ей пришлось стать в детстве? Почему родители уехали? И, главное, как они собираются жить дальше?.. (Мысль о том, чтобы удовольствоваться псевдолюдским прозябанием, ей и в голову не приходила).
В кровавых охотах, которые любила мать, Жанна участвовала только для вида; просто выезжала вместе со всеми и, скрывшись от глаз сородичей, неспешно прогуливалась верхом по горному лесу, занятая своими мыслями. В играх с людвой она не находила ровным счётом ничего волнующего и, в частном порядке, придерживалась аскетического принципа: невозмутимо вводила жертву в транс и выпивала один-другой стакан крови, не более, – без душераздирающих сцен, без убийств, – хотя привычно наблюдала за хищными увеселениями других обитателей вампирского замка. Мать, которую раздражали её сдержанность и «бесчувственность», дразнила Жанну «мечтательницей» и уверяла, что эта особенность перешла к девушке от отца, от чего тот, впрочем, всегда решительно открещивался и был, в общем-то, прав: Жанна росла совершенно не похожей на родителей, и вообще ни на кого из сородичей. Её единственным другом и собеседником был Пульс – и хотя он не отвечал ей, она чувствовала отсвет его серебряных лепестков где-то там, глубоко под землёй – Жанна всегда обращалась к нему, уверенная, что он слышит, и надеясь, что он однажды он заговорит.
Она не винила своего мистического друга за молчание. Исполинский разумный цветок альрома питал жизненной энергией всех кэлюме, но родители Жанны сами предпочли отдалиться от него и перестали помогать стражам, пытавшимся общаться с Пульсом. Как Жанне объяснили, некоторые изначальные верили, что альрома можно поднять в небо. Жанна поняла только, что с Пульсом было связано нечто прекрасное, но с ним случилось что-то непоправимое, а потом родители забрали её от Пульса и его ревнителей и перевезли сюда, в Чейте. Они считали, что среди людей жить лучше, хотя Жанна в глубине души с этим не соглашалась.
Отъехав от замка на приличное расстояние, она остановилась на берегу илистого, серебрившегося в свете луны озера и вспомнила о цветке.
«Доброе утро», – только и сказала она.
1
Полновластной хозяйкой вампирского замка была мать Жанны – Рада, герцогиня Островичи. Именно ей пришло в голову присвоить людской дворянский титул и приобрести земли в собственность. Она же ввела традицию устраивать «охоту»: днём выпускать узников, томившихся в застенках замка, а после захода солнца отправляться за ними в погоню через лес. Жанна подозревала, что жертвы были для матери лишь предлогом, а основная прелесть мероприятия состояла в том, чтобы мчаться сквозь лес всю ночь, пока не падёт лошадь. Рада любила скорость, опасность и страсть. Жажда крови, запахи леса, грязь из-под лошадиных копыт и биение Пульса где-то под землёй сливались для неё в один безумный круговорот, и единственный, кто наблюдал за этим спокойно, с нежной улыбкой на мертвенно-бледных губах, был отец Жанны, Дьёрдь. Рада как-то сказала ему, беззаботно расточая винно-красные отсветы дерзких взглядов: «Мне кажется, я бы даже хотела выехать на солнце. Бросить вызов. Вот с кем интересно было бы потягаться. И хотя бы я сгорела, всё равно».
