И вот перелом. Ранняя психологическая травма вылилась в беспорядочную половую жизнь и, что еще важнее, лишила веры в родную семью. Психоанализ избавил от страха, но не лишил чувства отчужденности. Надуманная ущербность – из-за непринятия в ряды армии – после падения Франции только усиливает это чувство. Каждый из нас, кому не довелось поучаствовать в военных действиях, переживает подобную форму собственной неправильности или, как мне кажется, считает необходимым вести собственные войны. Подобное – диалектически – переживают и пацифисты, и люди, сочувствующие врагу; аутсайдерам опасность жизненно необходима, пусть даже они без своей цели (как и она без них) в реальности могут прекрасно обойтись. Более того, сам Берроуз нуждается в участии, полной реализации себя, чего случайная работа – дезинсектором, частным детективом, барменом – не дает, поскольку пусть небольшой, но стабильный доход от трастового фонда никак не приближает к цели. И тогда Берроуз целиком отдается наркотикам. Зависимость полностью сжирает его средства, рождая новый, мрачный взгляд на деньги.
Но сколь бы отрадным ни находил Берроуз чувство настоятельной необходимости и сплоченность преступников в своей слабости, их глупость действует ему на нервы. После войны он селится неподалеку от Колумбийского университета и становится проводником, философом и другом для группы студентов, среди которых – Аллен Гинзберг и Джек Керуак. Эту роль Берроуз играл для многих из нас еще многие годы – с немалым успехом и к не меньшей нашей духовной выгоде.
Пожив какое-то время в Новом Орлеане, Берроуз с женой и двумя детьми переезжает в Мексику, где все проще, жилье дешевле, а наркотики и мальчики доступней.
В возрасте тридцати пяти лет Берроуз, с подачи Гинзберга, начинает писать свой первый и до сих пор единственный опубликованный роман «Джанки» – рассказ о собственном пристрастии к наркотикам во время жизни в США и Мексике, – и повесть «Гомосек», повествующую о мексиканских приключениях автора.
Побыв фермером в Восточном Техасе, Берроуз присоединяется к антропологической экспедиции в Колумбию и посещает Перу в поисках яхе, наркотика, вызывающего сильные галлюцинации и, предположительно, дарующего телепатические способности. В путешествии родилась серия писем Гинзбергу под общим названием «В поисках яхе», вошедшая в состав «Голого завтрака».
Затем – Танжер, где Берроуз прожил с 1954-го по начало 1958-го, после чего уехал в Париж в поисках дальнейших психиатрических откровений. Говоря словами самого Берроуза, это время «погружения в порок». Его он посвятил написанию и композиции «Интерзоны», последней и самой крупной главы «Голого завтрака». Первое время пребывания в Танжере отмечено полным затворничеством, затянувшимся и малоэффективным отказом от наркотиков и, наконец, лечением в Англии. Второй период характерен безумным творчеством в марихуановом угаре, все большей потерей связи с Танжером, и завершается решительным переездом во Францию. А завтра – Индия? Греция? Обратно в Мексику? Кто знает… Доподлинно известно одно: в каком бы месте Берроуз ни оказался, его орлиный глаз всюду отыщет и будет наслаждаться изъянами, подтвердит беспомощность аборигенов.
Счастье познакомиться с Берроузом мне выпало в Нью-Йорке, через Аллена Гинзберга. Берроуз в тот момент собирался отплыть в Танжер, а я маялся без дела, но ехать никуда не мог: не было ни желания, ни воли; был только страх угодить в компанию болтливых педиков. Встретив же этого полностью независимого человека, я решился наконец оторвать задницу от насиженного места и отправиться в странствия, позабыв, к чему я терпим и к чему – нет. На том Берроузу огромное спасибо.
Эктоморфный – и прозванный танжерскими мальчиками «Еl Hombre Invisible»*, – он воспринимается в первую очередь, как магическая триада: шляпа, очки и плащ. Поначалу производит впечатление мошенника, для которого наступила темная полоса жизни, однако позже впечатление уходит, и рождается другое: по сравнению с Берроузом, вам еще крупно повезло. Флоридский акцент и модные словечки не могут скрыть острого ума и пугающей серьезности. «Никто не властвует над жизнью, – говорит Берроуз. – Но каждый, кто поднял сковороду, властвует над смертью».
* Человек-невидимка (исп.). – Примеч. пер.
Одна из отличительных черт характера Берроуза – это настоящая мания заводить новые знакомства. Порою кажется, будто для него и наркотики, и секс – лишь повод встретиться с интересным ему человеком. Может, потому Берроуз и выбрал столь плотное затворничество?
Берроуз – живое свидетельство того, что можно предаваться пороку, сохраняя человеческое обличье. Сколько наркоманов способны лишь к нытью и бессвязному бормотанию! Сколько педиков не могут устроиться в жизни, разве только в парфюмерный отдела магазина «Вулвортс» или в дешевенький бордель! Берроуз в этом плане герой: употреблял наркотики, но сохранил ясность ума и способность четко выражать мысль; любил мальчиков и не скатился в полное распутство. Многим писателям наркотики заменили саму радость сочинительства; Берроузу дурман принес прекрасные и зловещие видения.
К собственности Берроуз относится строго – строго аскетично. Жил в худшей комнате худшего отеля, имея при себе багаж, который умещается в чемодан или который можно унести на спине. Плюс – пишущая машинка. Поведение отчасти резонное: ведь не знаешь заранее, когда придется сняться с места. А чем меньше приходится бросать добра, тем меньше боль и меньше самоистязаний. Однако во главу угла Берроуз ставил непривязанность к необязательным вещам.
Да, есть у Берроуза прихоти, да, он на себе познал, что есть ничтожество, но за этим фасадом скрывается полнота и искренность человеческой натуры, способной создать у себя в душе покой и привить его окружающим. Я не встречал другого такого человека, с кем столь приятно жить под одной крышей. В Берроузе сочетаются сознательность, душевная щедрость и такое спокойствие духа, с каким несложно утихомирить самый буйный полтергейст.
Зачем, спросите вы, столько биографических данных, когда речь идет о литературной фигуре? Во-первых, сия фигура важна, как учитель и жизненный и литературный пример, для писателей вроде Гинзберга и Керуака, желающих вернуть американскую поэзию и прозу к вопросу личности. Во-вторых, мы верим: писательство – это не просто избирательная умственная активность. Писательство есть полное и непрерывное творение истории, сырье для которой имеет важное общественное значение, подтверждая тем самым ее истинность. В случае Берроуза, писательство – побочный, пусть и блестящий, продукт силы. Я написал не просто хвалебную песнь в честь Берроуза; вы читаете своего рода агиографию.
В таком свете ближайшей параллелью Берроузу становится Жене. То, как Берроуз постигает смысл реальности в отрыве от общественных норм, похоже на триумф Жене – на то, как вор побеждает ничтожность и деградацию через осознанность.
«Джанки» – бесстрастный рассказ, перемежаемый лекциями на тему фактуализма. В социально-экологической нише наркоманов рассказчик – ноль в толпе, и повествование от своего лица – этакая самоирония. Действия и отношения людей лишь подчеркивают их одиночество и отчужденность друг от друга, и чувство самого себя у каждого приобретает форму серой нереальности нелюбимой газетной статьи. Нью-Йорк, Лексингтон, исправительная колония, Новый Орлеан и наконец Мехико перечисляются с бесстрастной последовательностью, а точность и выверенность в описаниях лишь делают ее бесстрастней. И тут запретное, пусть и настоящее, тепло джанка заменяет поддельное рейсманское* тепло общения одинокой толпы. Подобное тепло, правда, нельзя передать окружающим: чувство самодостаточности, которое оно дарует, перекрывает почти все отношения с миром. И в то же время наш неутомимый лектор в гневном нетерпении продолжает – к месту и не совсем – перечислять факты из мира медицины, закона, антропологии. Правда может сделать человека ничтожным, но она – правда.
* От имени Джудит Рейсман (р. 1935), президента Института медиаобразования, критика сексуального просвещения и сексуального образования. – Примеч. пер.
Тринадцатая и четырнадцатая главы «Джанки» предваряют роман «Гомосек», и, в частности, в тринадцатой уже показан новый субъективный подход к теме изоляции. Больной дух терзает беспомощное тело, насколько позволяют их взаимные пределы. И если изоляция наркотическая выражается в совокупности невзаимосвязанных частей, то изоляция гомосексуализма показывает уникальное внутреннее состояние. Продолжается голый жесткий рассказ с перечислением мест, где побывал главный герой, приходов наркотических и сексуальных. Язык, не такой сдержанный, как в «Джанки», в устах рассказчика обретает новую форму зарисовок. Первая же зарисовка в «Гомосеке» – о жизни и трудах идеального нефтепромышленника – раскрывает собственное двойное назначение: она и лекция, и этакая стойка на руках а-ля Том Сойер, призванная впечатлить и ублажить «нежный цветочек», сексуальный эпицентр книги, Юджина Аллертона. Среди праха и унижения проглядывается намек на атмосферу платоновского диалога, рассказанного от лица скорее угнетенного Сократа, нежели восхищенного ученика. Другие основные зарисовки в книге – «Истинное признание с саморазрыванием», рассказ о британском агенте Реджи, история шахмат в изложении безумца и отчет исследователя об экспедиции – это пародии, переходящие всякие границы и адресованные одному только Аллертону. В пустоту рассказывается лишь история об экспедиции, да и то, потому что она отпочковалась от написанной ранее зарисовки, которую Аллертон слушать не захотел. В ней описаны отношения исследователя и его мальчика-помощника, и они же в зловещих тонах предсказывают действительное путешествие, в которое Берроуз берет с собой Аллертона во второй половине книги. Формально путешествие по Панаме и Эквадору они предприняли в поисках яхе, но для самого Берроуза оно стало непрекращающимся и неудачным поиском идеального друга – импульсивного и отзывчивого. Темы, раскладываемые в «Интерзоне» (особенно эротическое обоснование теорий политической власти), впервые появляются здесь, только в более личной форме; в «Голом завтраке» они представляют самую горькую часть романа.
