- Что такое?- воскликнул Бертгольд.
- Так точно!- едва заметная радостная улыбка мелькнула на губах перебежчика. Юноша вскочил и вытянулся.- Имею честь представиться: Генрих фон Гольдринг!
- Но как? Откуда?- оберст порывисто отодвинул кресло и тоже встал.
- Я сейчас объясню, но мне хотелось бы говорить с вами с глазу на глаз...
- О, конечно...- встретив предостерегающий взгляд своего адъютанта, оберст запнулся.
- Гауптман Коккенмюллер мой адъютант, и при нем вы можете говорить все, что хотели бы сообщить мне... Кстати, вы курите? Прошу!
Оберст подвинул на край стола коробку с сигарами. Юноша молча поклонился. Откусив кончик сигары и прикурив ее от зажигалки, вежливо поднесенной Коккенмюллером, он глубоко несколько раз затянулся.
- Простите, долго не курил!
- О, не торопитесь!- гостеприимно предложил Бертгольд.
- Я слишком долго ждал встречи с вами, герр оберст, чтобы откладывать этот разговор даже на миг... По документам, с которыми, я вижу, вы уже ознакомились, я - Комаров Антон Степанович, лейтенант Советской Армии... Нет, нет, это не фальшивка. Мне собственноручно вручили эту книжку в штабе соединения, хотя в действительности я Генрих фон Гольдринг. Сын известного вам барона Зигфрида фон Гольдринва, который когда-то имел честь состоять с вами, герр оберст, в очень близких дружеских отношениях.
Глаза юноши впились в широкое лицо оберста.
Бертгольд не в силах был скрыть волнение. Даже его адъютант, забыв об осторожности, машинально снял руку с кобуры и всем корпусом подался вперед, словно боясь пропустить хоть слово из этого не совсем обычного разговора.
- Но как сын барона фон Гольдринга оказался в Красной Армии? Как вы превратились в Комарова? Да вы сидите. Верно, устали и, вполне естественно, волнуетесь.
- Да, я не стыжусь признаться, что волнуюсь. Слишком много изменений в моей не столь уж долгой жизни. И слишком долго дожидался я этой встречи. Если у герр оберста найдется сейчас немного свободного времени, чтобы выслушать более подробный рассказ... О, поверьте, я бесконечно счастлив, что могу назвать, наконец, свое настоящее имя...
- Так же, как и я услышать его. Вы даже не представляете, как оно меня взволновало. Встретить единственного сына своего самого близкого друга, друга далекой молодости! Сына такого преданного сослуживца! Да еще при таких обстоятельствах. Генрих фон Гольдринг!
- Это имя мне надо было забыть на долгое время, и сейчас, произнесенное вами, оно напоминает мне о ласковом голосе моего отца. И я, и я...
На глаза Генриха набежали слезы. Заметив это, Коккенмюллер поднес ему стакан воды. Юноша выпил ее залпом и немного успокоился.
- Как вам известно, герр Бертгольд,- продолжал он,мой отец Зигфрид фон Гольдринг сразу же после мировой войны стал работать в ведомстве, в котором в то время служили и вы. В тысяча девятьсот двадцать восьмом году по личному приказу оберста Александера, шефа известного вам ведомства, мой отец был откомандирован в Россию. Мне было семь лет, но я ясно помню летний вечер, большую виллу, вас возле какой-то красивой дамы. Уже потом отец объяснил мне, что это была прощальная вечеринка, которую вы устроили в его честь у себя на вилле, Вильгельмштрассе, двадцать два. Не правда ли, отец не ошибся, назвав мне этот адрес, когда впоследствии, уже в России, рассказывал мне о своем прощальном вечере на родине?
- У вас чудесная память!- прервал его Бертгольд.Я как сейчас вижу вашего отца, а вместе с ним и вас, непоседливого малыша. И хотя вы теперь уже взрослый человек, но я узнаю черты того мальчика, который так потешал всех нас, взрослых, во время этого прощального вечера. Вот, оказывается, почему меня так поразило ваше лицо. Ну, конечно же, это рот Зигфрида. Всегда упрямо сжатый, слишком маленький на его большом лице рот. У вас черты тоньше, и разрез глаз скорее материнский, чем отцовский. Это и помешало мне сразу уловить семейное сходство... Но, извините, я вас прервал, я так взволнован этими воспоминаниями!
- Не более, чем я, герр оберст. Вот почему я и прошу разрешить мне еще немного, остановиться на этих детских воспоминаниях. Это поможет вам восстановить в памяти некоторые обстоятельства, предшествовавшие нашему отъезду. Вы, верно, припоминает время, когда мы оставили родину,- тысяча девятьсот двадцать восьмой год - и то, что отец выехал в Советскую Россию как иностранный специалист?
Полковник утвердительно кивнул головой:
- Большевики тогда охотно приглашали иностранных специалистов. Золотая пора для нашей разведки!
- К сожалению, она быстро кончилась.
- Но меры предосторожности необходимы были уже и тогда. Вот почему и в дипломе, и в рекомендациях фирмы Бауэра стояла фамилия Залесского, Станислава Залееского. Поляка по происхождению. Меня, конечно, тоже перекрестили. Я и до сих пор помню, как задолго до отъезда отец ежедневно внушал мне, что мое настоящее имя не Генрих, а Юзеф, что фамилия моя Залесский, что я не немец, а поляк.
- Это было безумие - брать вас с собой, в эту варварскую страну!
- Вы забываете, что после смерти матери отец никогда со мной не разлучался, что ехал он в Россию не с какимлибо определенным поручением, а с заданием оставаться там как можно дольше.
- Я предложил Зигфриду оставить вас у меня...
- Вы тогда крайне неосторожно завели этот разговор в моем присутствии! Помните, как я расплакался и уцепился за руку отца?
- О, какая память!- восторженно вырвалось у Бертгольда.
- А фрау Эльза, ваша жена, выбранила вас обоих. Надеюсь, она в добром здоровье?
- Она очень обрадуется, узнав о нашей встрече.
- Передайте ей искренний привет от меня! И вашей дочери, которой я так надоедал, дергая ее за косички. Золотоволосая малютка Лора...
- О, Лора сейчас уже девушка на выданье. Как течет, как быстро течет время!
Оберст Бертгольд окончательно расчувствовался. Лишь присутствие Кокенмюллера сдерживало его сейчас от подробного рассказа о своей Лорхен. Усилием воли оберст отогнал это искушение. Лицо его снова стало непроницаемо спокойным, как всегда в присутствии подчиненных. Сохранять на своем лице это выражение оберст считал такой же служебной обязанностью, как и носить мундир застегнутым на все пуговицы.
Почувствовав перемену в настроении своего собеседника, Генрих дальше рассказывал сжато, не вдаваясь в лирические отступления.
- Я отнял у вас много времени, герр оберст, и потому сейчас коротко расскажу вам то, о чем подробнее напишу в своей докладной записке. Сперва отец работал как инженер электрик в Донбассе, затем его перевели на Урал, в тысяча девятьсот тридцатом году, по выражению русских, "перебросили" на строительство большой гидроэлектростанции. Вы знаете какой, герр оберст, ибо именно с этого момента, как мне позже говорил отец, он поддерживал с вами непосредственно радиосвязь и почтовую связь через нашу агентурную сеть.
- Абсолютно точно!- подтвердил оберст.- Связь между нами была теснейшая, и мы были довольны друг другом.
- В тысяча девятьсот тридцать четвертом году отец, выполняя волю высшего начальства, добился перевода на Дальний Восток. В это время он уже принял русское подданство.
- Мне это известно.
- Но после переезда на Дальний Восток непосредственная связь с вами прервалась. Все связи поддерживались через известных вам особ.
Бертгольд молча склонил голову.
- С тысяча девятьсот тридцать седьмого года я уже активно помогал отцу. Он научил меня шифровать донесения и расшифровывать получаемые инструкции.
- Очень легкомысленно со стороны такого опытного разведчика, как Зигфрид!
- Но согласитесь, герр оберст, у отца было слишком много работы и слишком мало помощников,- заступился за отца Генрих.- К тому же он воспитал меня истинным патриотом Германии, знал, что никакие обстоятельства не заставят меня выдать его тайны.
- Продолжайте, продолжайте!- поощрял оберст.
- Все шло как нельзя лучше, но в тысяча девятьсот тридцать восьмом году случилось несчастье: чекисты напали на след, приведший их к явочной квартире, и арестовали агентов, которые могли выдать отца. Бежать инженер Залесский не мог, но отец решил во что бы то ни стало спасти меня: он достал мне документы на имя Антона Степановича Комарова, воспитанника детского дома, комсомольский билет в отправил меня в Одессу, где я и поступил в военную школу, которую закончил накануне войны. Вполне естественно, что за все время обучения в военной школе я не поддерживал с отцом почтовой связи. Лишь иногда через агентов он присылал мне краткие сообщения о себе. Последнее известие было для меня трагичным: отец переслал мне вот эти документы и на отдельном листке несколько наспех набросанных строк. В записке он сообщал, что раскрыт и вынужден принять яд, пока не арестован, а меня заклинал отомстить большевикам за его смерть.
Голос Генриха задрожал, и Коккенмюллер снова бросился к графину с водой. Бертгольд встал, склонил голову и простоял так несколько секунд.
