Появление скорописи почти совпало с зарождением полуустава. Ею пользовались прежде всего в деловой письменности — при составлении разного рода документов и ведении записей практического характера, например хозяйственных и торговых, а также в личной переписке. Ранняя скоропись мало чем отличалась от полуустава, а затем, постепенно изменяясь, значительно отошла от него и, тем более, от устава. В XVII в. она уже господствовала, причем не только в деловых, но и в литературных текстах. Как показывает самое название, это «скорое», беглое, размашистое письмо. Вполне развитая скоропись имеет такие признаки: допускаются связные написания букв, употребляются различные начертания одной и той же буквы, нередко отдельные элементы букв выходят за пределы строки; наблюдается еще больше случаев написания букв между строк и сокращенных написаний слов.
Мы познакомились с некоторыми сторонами развития русского письма. Теперь попытаемся выяснить, в каком отношении к его развитию находятся судьбы русского слова.
Без письма совершенно немыслимо существование литературного языка. Письмо составляет необходимое условие его возникновения. Литературный язык в своей основе представляет собой не что иное, как усовершенствованную в письменном употреблении, обработанную народную речь. В процессе подобной обработки складываются свойственные литературному языку правила образования слов, изменения их при сочетании с другими и правила литературного произношения. Литературные правила, или нормы, во многом, естественно, совпадают с нормами устной народной речи, в том числе и диалектной, но имеют в отличие от нее и некоторые существенные особенности.
Постепенная замена пергамена бумагой в связи с возраставшими потребностями в письме и переход от устава к полууставу, а затем и скорописи способствовали распространению письма. Однако заметим, что распространению письма способствовал не только и не столько переход к бумаге и скорописи, сколько прежде всего процесс социально-экономического развития России. Да и смена материала для письма и смена разновидностей последнего в конечном счете были обусловлены именно этим развитием.
Социально-экономические изменения и изменения в области письма не проходили бесследно для истории слов. Одни слова из народно-разговорных возвышались до уровня литературных, другие, выпадая из литературного языка, либо вовсе предавались забвению, либо оставались только в говорах. Когда в материальный и духовный мир сменявших друг друга поколений входили новые предметы, явления и понятия, возникали или заимствовались, иногда вместе с предметами и понятиями, и новые слова для их обозначения. А когда какие-либо предметы, явления и понятия с течением времени уходили в прошлое, отмирали и их названия.
Некоторые слова русского языка являются общими для него и других славянских языков. Объясняется это общностью происхождения данных языков. Все они родственны между собой, однако не в равной степени и по признакам ближайшего родства делятся на три группы: восточнославянские языки — русский, украинский и белорусский; южнославянские — сербохорватский, словенский, болгарский и македонский; западнославянские — польский, чешский, словацкий, серболужицкий и полабский. Поэтому в ряде случаев рассказ о русском слове, естественно, будет рассказом о слове, знакомом и другим славянам, но в русских условиях пережившем особую судьбу.
Былые родственники
В наше время слова мешок и мех служат названиями предметов, которые не имеют ничего общего ни по внешнему виду и материалу, ни по назначению. Короче, по смыслу (семантике) данные слова различны. Да и самый облик их совпадает только в начальной части и форма множественного числа образуется неодинаково: мех-а, но мешк-и. Иначе говоря, здесь перед нами — разные предметы и разные слова. А между тем история их уводит нас к одному предмету и одному слову. Речь идет о мехе или шкуре животного и соответственном названии. Заметим, кстати, что в старину писали не мех, а мѣхъ; буква ѣ означала звук, отличный от е, а ъ — особый краткий гласный, довольно рано утратившийся. Наши предки шили из меха, помимо одежды и обуви, и такие вещи домашнего обихода, которые мы назвали бы мешками, кулями или мягкой тарой — вместилища, ёмкости для соли, зерна и других сыпучих веществ. По материалу, из которого они изготовлялись, ёмкости подобного рода тоже носили название мѣховъ. Мѣхъ — «шкура животного» и мѣхъ — «ёмкость, изготовленная из меха», полностью совпадая в звучании, являлись разными словами. Меховая тара с давних пор употреблялась у многих народов, и не только для сыпучих веществ, но также и для жидкостей, например вина. «Нельзя вливать новое вино в старые мехи», — гласит дошедшее до нас в составе евангельского текста из далеких времен выражение. Аналогичными ёмкостями у тюркских народов являлись кожаные бурдюки.
Когда на Руси упомянутые ёмкости делали из меха, слово мѣхъ, употребляемое в этом специальном значении, сохраняло живые смысловые связи с именем-тезкой, названием шкуры животного. Родство между именами-тезками поддерживалось и большей, нежели впоследствии, их грамматической общностью: форма множественного числа в обоих случаях образовывалась одинаково: мѣх-и. Ёмкость, изготовленная из меха, могла быть разных размеров. И если обычной являлся мѣхъ, малая получала название мѣшькъ — с уменьшительным суффиксом — ьк-, впоследствии в нашем языке приобревшем облик — ек- (мѣшекъ) и затем — ок- (в современном виде: мешок). Аналогичные факты в русском языке: дух — душок, пух — пушок, слух — слушок, стих— стишок и т. п.
Известен древний каламбур, такая игра слов: «Воронъ воронъ сорокъ сорокъ воз коз а мух мѣх»[3]. Первое слово воронъ — старинное название числа, означает десять миллионов, а первое сорокъ — ёмкость вроде мешка (в него клали сорок шкурок пушного зверя, например соболя или белки, — набор на одну шубу). Из содержания ясно, что и слово мѣхъ служит названием ёмкости. С подобным значением слово мѣхъ встречаем и в старой пословице: «Шила в мѣху не утаить»[4]. Теперь она звучит иначе: «Шила в мешке не утаишь». А Даль приводит добавление: «кончик наружу выйдет» (Даль, Слов.). У него же записаны пословицы: «Век изжить — не мех сшить»; «Пустого меха не поставишь» (Там же). В украинском и белорусском языках напоминание о старом названии мешка таится в одном из прилагательных: в соответствии с русским мешковатый «похожий на мешок, неуклюжий», в белорусском известно и мехаваты, то есть «меховатый», образованное от мех, а в украинских говорах — міхуватий: в украинском мех называется міх. Напоминает о старом названии мешка и белорусское мехавата. Приведем иллюстрацию из русского повествования, в которое попало это слово: «…мы… увидели человека, входящего в двери, во фраке серосветлого камлота, волосы у него закачены в пучок с полфунтом пудры, лет и росту средних, хорошо раскормленного, лица белокурого и не сухого, и собою красика. Он поклонился несколько меховато и с нерадением»[5].
Ныне плохой портной не назовет свое произведение мешковатым, а его далекие предшественники, которым доводилось шить рубахи, понятно, меховые, так и называли их мешками, не видя в этом наименовании ничего предосудительного[6]. Эти факты хорошо иллюстрируют и вековое развитие вещей, и изменения в отношении к ним людей, и сдвиги в семантике присвоенных данным вещам названий.
Мехи, о которых ведется речь, широко использовались в домашнем хозяйстве, в торговле и воинском обиходе, В них хранили и перевозили различные товары, продовольствие и военные припасы. Потребность в мехах была большая и мехи иногда употребляли немалые, наподобие кулей. Соли, читаем в монастырской книге XVII в., было куплено восемь мехов, «в них весом сто пят(ь)десят шесть пуд»[7]. И невольно вспоминаются былинные мехи:
Говорил же оратай таковы слова:— Ай же, Вольга Святославговичь!— А недавно я был в городни, третьёво дни,— На своей кобылке соловоей,— Увез я оттоль соли столько два меха,— Два меха соли по сороку пуд[8].
В русском переводе «Книги, зовомой Земледелател(ь)ная», то есть сельскохозяйственная, хотя в ней говорится и о врачевании, излагается любопытный способ хранения в мехах муки: «Мука же хранима бываетъ многое время и не вредится, егда разщепиши лучину сухую и положиши в ню малыя частицы в различная места меха»[9]. В мехи обыкновенно ссыпали и пушечное зелье-порох. Летописец повествует, как русские юноши в бою под Казанью приползли подобно змеям и, «мѣхъ зелия пушечьного принесъше», подложили его под стену казанского острога (крепости) и зажгли острог, помазав серою и смолою (Каз. лет.). Известно: в одном из монастырей царю Алексею Михайловичу подносили хлебы и мехи с медом[10]. В мехах небольшого размера хранили деньги и различного рода документы: «мѣхъ невеликъ а въ немъ… челобитные о всякихъ полковыхъ дѣлахъ»[11].
