Не поспоришь, только вот она не знает, как часто мне прилетало за эти самые «блага» от других девочек.
— У тебя будет свое жилье, пособие. Найдешь богатого папика. С твоей мордашкой это труда не составит. Зачем тебе малолетний брат?
Богатого папика.
Почему каждый взял за правило напоминать мне, что у меня есть гипотетический благодетель, который растит меня себе в любовницы? И почему каждый раз думая об этом, я сравниваю себя со свиньей, выращенной на убой? Противно.
И вот снова, теперь от директора нашего приюта, нашей «мамы» Илоны Валерьевны, которая давно и прочно повязана с организованной преступностью.
Ее волновало, чтобы ее благодетель был доволен, а благополучие детей побоку. Ничего удивительного, что все они напомнили волчат, разбившихся по стаям. Моей был брат. И я хотела его забрать. Нет, не так… Он мне просто жизненно необходим.
— Заберите мою квартиру. Это же недвижимость, она много стоит…
— Твоя студия? Копейки…
— По закону… — начинаю я очередной разговор о своих правах, чувствуя, что терпение кончается, а паника захлестывает, — по закону я его сестра, и вы обязаны позволить нам хотя бы видеться.
— Я обязана лишь Богу, — усмехается она, рассматривая свой маникюр, который из-за летнего солнца бросает слепящие блики на мое лицо. — Но Бога здесь нет, как видишь. Так что будь добра, исчезни и ты. Если опоздаешь на автобус, в город придется идти пешком.
И, наверное, вот этот ее издевательский тон не позволяет мне сдаться.
Мысль о том, что Митя останется под надзором этой твари, не дает мне покоя ни днем, ни ночью. Особенно остро я думала об этом при приближении выпускного.
И вот аттестат об образовании на руках, как и ключи от студии под Москвой на самой дальней ветке метро, а брата я так и не придумала, как спасти.
— Я не уйду отсюда без брата, — заявляю я громким, четким голосом, сев прямо там, где стою.
На что «мама» преспокойненько набирает нужный номер, и пара парней, которым еще год здесь чалиться, хватают меня за руки и несут на выход.
Но я так просто не сдамся.
Я царапаюсь.
Кусаюсь.
Кричу:
— Митя! Митя! Я никуда не уеду без Мити! Митя, беги!
— Саша! Сашка! — он уже рвется за мной, выбегая из двухэтажного здания, но его хватает Илона и тащит от меня, не взирая на все попытки мальчика вырваться.
— Митя!
— Мирон! Сделай что-нибудь! Мирон! — орет Митька одному из парней, которые идут к автобусу. — Я без вас здесь не выдержу! Я не смогу! Саша-а, не оставляй меня! Ты обещала! Обещала!
— Митя-я! — кричу, когда меня вдруг бросают лицом в лужу со смехом и шутками.
— Освежись, дура.
А я медленно поднимаюсь, чувствуя, как слезы уже сплошным потоком текут по лицу, смешиваясь с грязью, а горло перехватывает от очередного крика.
— Митя-я-я!
Глава 2.
Рядом с собой вижу худую руку, но отталкиваю ее и встаю сама.
— Ты мог хоть что-то придумать?
— Чтобы меня тоже бросили в лужу? — заявляет этот бомж, по-другому и не скажешь. Вечно нечёсаный. Вечно нежелающий учиться, и где-то шатающийся, худой как трость. Не парень, а доходяга.
Никогда не понимала, что в нем нашел Митька и почему таскается за ним, как за старшим братом. Лично мне даже говорить с ним было не о чем, хотя со слов брата я знала, что он любит детективы и головоломки, а на уроках постоянно дерзит учителям.
— Это твой брат, тебе и нести за него ответственность, — говорит он так хладнокровно, что вызывает у меня не меньше ненависти, чем Илона и все, кого я встретила в этой богадельне.
Я была уверена, что нас с братом после смерти отца и матери при пожаре заберут бабушки или дедушки. Дяди, тети. Кто угодно!
Но никто не приехал. Ни через месяц. Ни через год. Ни через пять лет.
И я не могу сказать, что мы жили совсем уж ужасно, ко всему можно привыкнуть, спасибо не трогали и не унижали, как других. Но сам факт нашего здесь нахождения доводил порой до истерик со слезами.
Я была уверена, что как только мне исполнится восемнадцать, я смогу забрать Митю, со временем найти хоть какого-то родственника. Но эта коза внезапно дала добро на его усыновление. Мол в полноценной семье ему лучше будет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Да что может быть полноценнее, чем родная сестра?
— Все в автобус! — кричит водитель и сажает свою огромную тушу в пазик, от которого валит чёрный дым и до тошноты пахнет бензином.
Стою, не двигаясь, реву, пытаюсь понять, как мне действовать.
Может найти адвокатов? У нас была богатая семья, должно же было хоть что-то остаться? Заплатить этой жадной твари квартирой не получается, а что еще? Как забрать Митю…
Может ему действительно будет лучше с новыми папой и мамой?
Наверное, лучше… Но как же ломает, словно душу на части рвет.
Ненавижу, как я всех их ненавижу…
Не поверю, никогда не поверю, что где-то ему будет лучше, чем со мной…
Все еще стою, когда даже Мирон, выкинув сигарету, забрался в автобус.
Он повезет нас во взрослую жизнь. Кто-то верит, что она лучше будет, а я считаю: не сдохнем в канаве и уже хорошо… После карцера, голодных ужинов, наказаний струей воды, этих детей, кажется, уже ничего не может напугать.
Кроме разве что одиночества. Вот его я особенно боюсь. Без Мити я добровольно и навсегда сажусь в тот самый карцер.
— Самойлова! Либо ты садишься в автобус, либо я оттащу тебя за волосы! — орет из окна водитель, от жары раскрасневшийся как помидор. Может он лопнет?
— Иду, — кричу так, словно вместо этих трёх букв стоят другие. Потом топаю до открытой дверцы заваленного пазика. Залезаю внутрь и сажусь на одно из свободных мест. Сегодня из одной тюрьмы в другую уезжает всего девять человек. И скольких ждет такая же тюрьма. Работа… Часть девушек уже ждут в притонах, а парней там, где пригодятся их воровские способности. Остаётся понять, чем я буду заниматься.
Но сначала надо вытащить брата. Того самого мальчика, которого я держала на руках, когда мама принесла его домой после роддома. Папа стоял рядом с огромным медведем. О, да, наконец он получил своё продолжение…
А я получила малыша, которой наконец стал мне другом в огромном, безликом особняке, в которым мы жили.
Я уже забыла, какой была та моя жизнь, но брата я не забуду никогда.
— Самойлова, — подсаживается Мирон, и мне ничего не остается, как посмотреть в его зеленые глаза. Слишком большие на худом лице. — Ты дура.
— Как мило.
— Иди в прокуратуру и пиши на Илону заявление.
Теперь мне стало слушать гораздо интереснее, но страх, что Митю уже сегодня повезут куда-то там, буквально захлестывает.
— И что сказать? Что она тебя домогалась? Ты не в ее вкусе, — говорю язвительно, но Мирон даже внимания не обращает.
— Тебе надо сочинить байку про нее и про насилие над твоим братом. Если они спустят на тормозах, идти в прессу.
Слушаю, вроде смысл слов понимаю, но волнует другое.
— Зачем ты мне это говоришь? Почему хочешь помочь?
— Ну, — он заправляет длинную прядь непонятного цвета за ухо. — Я думал, ты как все. Ждешь богатого папика…
«И он туда же», — думаю зло.
— И что тебя натолкнуло на эту мысль?
— Ну ты в зеркало себя давно видела?
— В отличие от тебя, смотрюсь каждый день, — огрызаюсь, смотря на его сальные патлы, а потом примерно прикидываю, сколько мы уже проехали, и станет ли водитель поворачивать назад.
Этот патлатый прав, надо идти и трезвонить о беззаконии, но все это я буду делать, когда брат будет рядом со мной.
Поэтому, повинуясь безумной идее, я резко хватаюсь за живот и оглушительно кричу.
Пазик ведет в сторону, а водитель, тормознув на обочине, орет, брюзжа и выпучивая глаза.
— Совсем одурела?! Че ты орешь?!
— Спазм… — говорю, выдавливая слезы и продолжая держаться за живот.
