ПалСаныч еще не дочитал абзац, как палец привычно вдавил кнопку закрытия документа. Что это было? Глупость? Провокация? Рука, независимо от этих мыслей, возилась с пультом — вернулась в почтовую базу и активировала вызов.
— Маша Эпштейн, здравствуйте!
— ПалСаныч Кононов. Здравствуй, Маша. Ты не могла бы зайти ко мне, надо поговорить о твоей работе…
— Конечно, уже иду!
И Маша отключилась. Это было нарушением Кодекса общения — она должна была подождать, пока ПалСаныч закончит разговор и прервет сеанс. Мелочь, а задело. Хотя он первым пошел на нарушение, отключив визуальный канал — не было никакого желания смотреть на эту холеную активистку.
Надо бы галстук надеть, что ли… Пиджак… — мысль растаяла, так и не оформившись — зазвенел внутренний вызов.
— Маша, ты что, под дверью стояла? — удивился ПалСаныч.
— Я ждала внизу, в кафе.
— Чего ждала? — не понял ПалСаныч.
— Вашего звонка, — улыбнулась Маша.
— Ты ждала, что я тебе позвоню? То есть ты для того и написала про неврозы? А на самом деле ты не веришь…
— ПалСаныч! Я не верю — я знаю. И Вы тоже прекрасно это знаете. Параноидальные неврозы…
— Маша, да где ты этого нахваталась! Нет в МКБ такого названия, его придумали критиканы еще в период мягкого тоталитаризма. Есть бытовые фобии, но они неизбежны — темп жизни ускорился, люди не успевают под него подстраиваться.
— Ну да. Названия нет, а болезнь есть, — разочарованно протянула Маша.
Повисла тягостная пауза. ПалСаныч не знал, что ответить, и уже жалел, что позвал девушку к себе домой.
— Присядем, — буркнул он наконец.
С минуту они сидели молча. Бегло оглядев комнату, Маша вновь поймала его взгляд.
— Давайте попробуем по-другому, — предложила она. — Вы ведь можете допустить существование подобных неврозов — как возможность?
— Как возможность можно допустить все, ты же знаешь.
— Тогда давайте рассмотрим как возможность, что некое гипотетическое общество не может не порождать неврозы, что это его неотъемлемое свойство.
— Маша, к чему ты клонишь? — ПалСаныч запнулся, не то чтобы подбирая слова, но скорее отфильтровывая лишние. — Ты хочешь понять, что надо исправить в обществе, порождающем эпидемии неврозов?
— Профессор! — радостно объявила Маша, положив ладонь на его запястье, — я не ошиблась в выборе руководителя!
ПалСаныч поднял глаза. Взгляд Маши был прямым и спокойным; похоже, она намеренно длила паузу. Затем улыбнулась, упруго выпрямилась и легким движением скинула жакет с тусклым прямоугольником резерва. Небрежно бросила его на спинку кресла и села, закинув ногу на ногу.
— Как у Вас жарко! — оправдание прозвучало формально и неестественно, но Машу, похоже, это совсем не беспокоило.
ПалСанычу тоже было не до того. Прямо на него уставились два затвердевших соска, нахально торчащих из-под тонкой майки. От неожиданности он непроизвольно сглотнул.
— Маша, ну зачем ты так? Ты же знаешь, Кодекс общения осуждает провоцирующую одежду…
— А Вы сообщите обо мне в Комитет морального контроля, — Маша довольно оскалилась; не в пример ПалСанычу, она казалась вполне уверенной. — Пусть там узнают, что уважаемый профессор пялился на сиськи своей аспирантки. Патовая ситуация.
— Ты читала мою статью о патовых ситуациях?
— Да, и знаете что? Вы ведете себя сейчас совсем не так, как рекомендуете в статье.
ПалСаныч недовольно нахмурился.
— Маша, давай на этом и закончим. Мне не нравится то, что здесь происходит, и не нравится твоя лексика.
Маша улыбалась. Она владела ситуацией, владела безоговорочно. И, судя по всему, это было ей привычно.
4
Маша Эпштейн «Общество без насилия: проблемы и перспективы»
…Развитие экономических отношений вело к увеличению числа запретов; пропорционально увеличивалось и число преступлений. Найти и покарать преступников довольно часто не удавалось. Но если они попадались — наказание было жестоким и зрелищным. И публичность, и жестокость казни служили средством устрашения.
Лишь в новое время, по мере совершенствования следственного аппарата и роста раскрываемости преступлений, была сформулирована современная доктрина: наказание может не быть жестоким, если оно неотвратимо. Но для этого оно действительно должно быть неотвратимым. А оно будет таковым только в том случае, если никакое деяние уже невозможно будет скрыть.
На этом базисе и был построен мягкий тоталитаризм, а затем и общество без насилия…
5
ПалСаныч лежал на спине, закрыв глаза и прислушиваясь к себе. Он чувствовал радость, удовлетворение, гордость, опустошение — все, что и должен был чувствовать. Но одна мысль свербела и отравляла, как зудение комара отравляет теплый летний вечер. Они нарушили рекомендации Кодекса, и сразу по нескольким пунктам. Не стоило вступать в связь после получасового знакомства. Все произошло слишком быстро; он не успел ничего понять, а руки уже жили своей, отдельной жизнью. Не стоило делать этого днем; и холостяцкая квартира — тоже не самое подходящее место. И совсем уж не стоило это повторять, а тем более в коленно-локтевой. В оскорбительной коленно-локтевой! ПалСаныч сжал челюсти так, что скрипнули зубы. — Я оскорбил Машу как женщину. Социально защищенный пол. Все один к одному. Аморалка в чистом виде. Не говоря уж о том, что она из другой возрастной группы. Мне вообще нельзя было сходиться с ней, как и ей со мной. По возрасту к социально защищенной группе отношусь я; но это еще хуже. Потому что я в любом случае виновен в соблазнении; а так будет виновна и Маша. Ей-то это за что?
ПалСаныч раз за разом прокручивал в голове события этого вечера, но не мог понять, как же все случилось. Он всегда умел владеть собой, сдерживать себя. И в этот раз его руки тоже готовы были остановиться по малейшему сигналу — но Маша всегда оказывалась на их пути, всегда оказывалась именно там, где надо. Секс был неизбежен.
Он открыл глаза и повернулся на бок. Маша дышала легко, почти неслышно; она спала сном ребенка. Ну и черт с ним, с Кодексом, — подумал ПалСаныч. — Париж стоит мессы. Он зевнул, закрыл глаза и почувствовал какую-то всепроникающую опустошенность; усталость навалилась тяжелым душным покрывалом. ПалСаныч расслабился и мгновенно канул в темноту без сновидений.
Проснулся он от странного незнакомого ощущения и не сразу понял, откуда оно. ПалСаныч открыл глаза и обмер — склонившись над ним, Маша что-то делала, взяв его член (!!!) себе в рот (!!!). Он не верил своим глазам и ощущениям — такого просто не могло быть. Никогда. Это билет прямо в ад.
— Маша, что ты делаешь?! Это же оскорбительно! Это унижает тебя!
— Уммууу, — откликнулась Маша, не отрываясь от своего занятия.
— Перестань! Так же нельзя!
— Перестать? — Маша медленно приподняла голову, длинным махом проведя языком по стволу к уздечке.
— Нет…
И Маша опять склонилась над ним. Сто секунд молчания и сопения, и она добилась желаемой кондиции.
— Действуйте, профессор, — Маша мягко перекатилась на спину, увлекая его за собой.
Она плавно раздвинула ноги и согнула их в коленях. ПалСаныч снова поразился естественности ее движений. Маша не ерзала, как он, не искала ощупью самое удобное положение, но просто принимала его. Как будто в ней работал совершенный автопилот. А его автопилот давно разладился, ему приходилось контролировать каждое движение, отставать и ошибаться.
ПалСаныч снова вторгся в это знакомое тепло, и гонка возобновилась. Эрекция была проблемной, совсем не такой, как в первый раз, когда член звенел и готов был взорваться. Но и вагина в этой позе была менее упругой, настроенной как раз на его состояние. — Интересно, она это просчитывает или об этом даже не думает, а у нее просто так получается?
И вновь мир поплыл. ПалСаныч взлетел на пик, на секунду испугался, что не сможет кончить, и тут же извергся всем, что в нем еще оставалось. И уже совсем пустой, он все не мог остановиться, не мог оторваться, пока мышцы влагалища, сжавшись в последний раз, не вытолкнули его наружу.
Он лежал, опустошенный и счастливый, чувствуя покой, затопляющую нежность и неприятно тянущую, зияющую пустоту в мошонке. Не хотелось совсем ничего. ПалСаныч, не глядя, повел рукой; пальцы коснулись Машиного бедра.
— Маааша… — протянул он, вслушиваясь в звучание имени.
— Чтооо? — в тон ему отозвалась девушка.
— Маша, а я ведь не принял сегодня вечернюю дозу дофамина. Надо встать, а то начнется ломка. Тебе взять?
— Не надо. И Вам тоже не надо. Синтетический дофамин — это суррогат, подделка. Если все делать правильно, организм сам синтезирует все нужные гормоны. А мы все сделали правильно.
— Не знаю, я не уверен…
— ПалСаныч, у Вас же гуманитарное образование с ограничением естественно-научного цикла. Конечно, Вы этого не знаете. Просто поверьте — сегодня Вам не нужны таблетки.
