На премии за матуру от родственников я купил себе за 15 000 шиллингов VW «Жук». Потом случилось так, что моему школьному другу Дракслеру, у которого самого еще прав не было, однажды ночью захотелось прокатиться. И притом не на моем скучном «Жуке», а на захватывающем Mini Cooper S, который стоял в гараже у его отца (тот как раз хотел его продать и просил 38 000 шиллингов). Молодой Дракслер угнал машину, а я был шофером. Мы довольно быстро ехали, уже тогда было немного видно будущего чемпиона мира, по крайней мере, Дракслер так считал. В четыре часа утра, на полном ходу по венской Хеенштрассе, я наехал на обледеневшую часть моста, и машина боком ударилась о высокий бордюр. При этом подломились левые колеса, все было погнуто и побито.
Отец Дракслера был большим человеком, и для его сына и меня дело грозило обернуться огромными неприятностями. Петер нашел решение: «Если ты быстренько купишь машину, то он ничего не заметит».
Прямо с Хеенштрассе я поехал на квартиру моей бабушки, вытащил ее из постели и сказал: я только что разбил машину, это обойдется в 38 000 шиллингов, и если я не заплачу, то отправлюсь в тюрьму. Бабушка оделась, поехала вместе со мной в банк и выдала мне тридцать восемь кусков. С ними я появился перед господином Дракслером и сказал: «Пожалуйста, я бы хотел купить вашу машину».
Внезапно я стал владельцем двух машин: старого VW и разбитого Mini. Я продал «Жука» и потратил деньги на ремонт Mini. В то время был некий Фриц Баумгартнер, король Mini и заметная фигура в австрийском автоспорте. В «Autorevue» он поместил объявление о продаже своего Mini S в спортивном исполнении. И вот я, без работы, без школы, вообще без ничего, отправился в Баден, где стояла машина, чтобы ее посмотреть: темно-синий гоночный Mini без мотора. Баумгартнер увидел, как я ходил вокруг машины, и спустился, чтобы поздороваться. Для меня он был как господь бог. Каким-то образом мы подружились, и однажды он приехал ко мне в гости, посмотрел на дом моих родителей, и у него глаза полезли на лоб. Это его убедило, что со мной можно иметь дело. В гараже моих родителей мы вместе установили гоночный мотор и договорились: он отдает мне гоночный Mini, а я ему отремонтированный дорожный Mini плюс 15 000 шиллингов, которые на тот момент я, конечно, мог только остаться должен.
Вот так за самое короткое время я из полного нуля сделал гоночный автомобиль: из ничего возникла матура, из аттестата возник VW, из VW возник Mini, а из Mini возник слегка обремененный долгами гоночный Mini. Дома, конечно же, заметили, что я в гараже работал над гоночной машиной, но я им сказал, что занимаюсь этим из чисто технического интереса, и меня интересуют только инженерные аспекты. Мне пришлось пообещать, что не буду участвовать в гонках.
Пару дней спустя, 15 апреля 1968 года, должна была состояться моя первая гонка, и я в сопровождении своего нового друга отправился в Мюльлакен в Верхней Австрии. Это была горная гонка, и в первом заезде я придерживался рекомендованного мне Баумгартнером ограничения числа оборотов в 9000, убрал ногу с педали газа и занял третье место. Я сказал, что произошло с газом, и он посоветовал на короткое время перекрутить мотор. Так я и сделал, выиграл второй заезд, но в общем зачете занял только второе место.
Между делом Баумгартнера начали мучить угрызения совести, или, может, он испугался за оставшиеся 15 000 шиллингов. В общем, он пошел к моему отцу и рассказал ему, что я проехал мою первую гонку, что я очень талантлив и что, ради бога, он должен помешать мне участвовать в следующей. Это горная гонка в Добраче, очень сложная, этап чемпионата Европы с опасными поворотами и глубокими обрывами — от этого меня надо уберечь. Таким образом, Фриц Баумгартнер изобразил из себя заботливого друга и, вероятно, получил свои пятнадцать тысяч. Подозреваю, что отец ему их заплатил.
Отец устроил мне дикий разнос и пришел в ужас от моей лжи. Всем своим авторитетом он приказал мне не стартовать в Добраче и мне почти не на что было надеяться.
Ситуация, в которой я оказался, была абсурдной и смешной одновременно. У меня больше не было личной машины, будучи гордым девятнадцатилетним парнем, я должен был возить свою подругу на трамвае, при этом я имел гоночную машину без номеров в гараже, а в гонках участвовать не мог.
Проанализировав ситуацию, я решил: чему быть, того не миновать — 28 апреля я буду стартовать в Добраче. Один школьный друг одолжил мне отцовский BMW V8 с прицепом, еще один друг дал мне 3000 шиллингов на бензин, посреди ночи я выкатил из гаража свой Mini и погрузил его. Таким образом, мы с моей подругой Урсулой Пишигер появились в Добраче. Сначала машина работала с перебоями и ужасно плевалась, но механик еще одного моего друга настроил мотор, и я легко выиграл в своем классе.
Когда я вернулся домой, отец уже обо всем знал из газет. Он сказал, что теперь с него хватит. Как только я смог себе позволить, то выехал из родительского дома и поселился вместе с моей девушкой Мариеллой Райнингхауз в Зальцбурге.
Отношения с моим отцом пришли в норму только много лет спустя, когда я уже с успехом ездил в Формуле 1 и он, наконец, понял, что ничего не сможет изменить. Незадолго до его смерти у нас даже были очень сердечные отношения. С моей матерью и бабушкой, которая тогда выручила меня из большой беды, я до сих пор дружен, хотя и видимся мы редко. О моем деде, старом патриархе, речь еще впереди.
Иногда меня спрашивают, почему я так твердо вбил себе в голову, что стану гонщиком. Я не знаю. Просто так вышло, что ничто в мире даже близко не интересовало меня так сильно. Пойти в университет, или научиться какой-то обычной профессии — это совершенно не для меня. Но зато внутри мира автоспорта я достаточно трезво смотрел на вещи и всегда думал о следующем шаге. Сначала водительские права, потом дальше, но так, чтобы следующий этап оставался в поле зрения. У меня так же не было кумира, с которым я мог бы себя идентифицировать, хотя как раз в то время был настоящий герой — Джим Кларк.
Кларк разбился ровно за неделю до моей первой гонки. Я хорошо помню тот момент: я был зрителем на какой-то гонке в Асперне, когда громкоговоритель сообщил: В Хоккенхайме разбился насмерть Джим Кларк. Меня это взволновало до глубины души, и я очень огорчился. Но только в том смысле: жаль, его будет нам не хватать, мир без него обеднел. Однако не было ничего, что могло бы отбить у меня охоту к автоспорту, ни смерть, ни страдания или сочувствие. Мысль о том, что я сам собрался подвергать свою жизнь опасности, в ближайшие недели, месяцы и годы, конечно же, не приходила в голову девятнадцатилетнему парню.
Йохен Риндт тоже не был моим кумиром, по крайней мере, на стене у меня его портрет никогда не висел. Конечно же, он мне импонировал, особенно его голова. Этот единственный в своем роде череп, вот он мне нравился. Сразу было видно, что он принадлежал необыкновенному человеку. В ноябре 1969 года, незадолго до «Шоу Йохена Риндта» («Шоу Йохена Риндта» — автомобильная выставка, устраиваемая Риндтом с 1965 года, позже давшая начало современному автосалону в Эссене.}, он в рекламных целях выставил на аспернском аэродроме один из самых классных экспонатов — «Зеленого монстра». Я стоял там в толпе зрителей и увидел Йохена в роскошной меховой шубе. Любой другой человек выглядел бы в такой вещи полным идиотом, но на нем она смотрелась отлично. Риндт подошел прямо ко мне и пожал руку. Я был поражен, очень горд и очень удивлен. Его смерть, немногим более года спустя, сильно меня огорчила.
Тот первый год, 1968-й, был потому так важен, что все развивалось очень быстро. Я почувствовал, что нельзя терять время и слишком задерживаться на какой-то ступени.
Через восемь недель после моего первого старта на Mini Cooper я уже сидел в Porsche 911, который я оплатил за счет Mini, еще одним паломничеством к бабушке и, конечно, долгами. Вообще я делал долги легче, чем другие молодые люди — один взгляд на родительскую виллу оказывал на кредиторов успокаивающее воздействие.
Я участвовал в горных гонках и в гонках на аэродромах. И был довольно хорош, или, по крайней мере, настолько хорош, чтобы на меня обратили внимание. В 1969 году я получил шанс в Формуле V в команде Kaimann Курта Бергманна (пару лет спустя там впервые заставил заговорить о себе Кеке Росберг).
1970-й стал моим годом в Формуле 3, хотя и постоянно на грани финансовых возможностей, но при этом абсолютно беззаботно. Я хочу сказать, что для того, чтобы ездить в Формуле 3, ты просто обязан быть беззаботным, это было полное сумасшествие. Моторы и шасси были в основном равноценными и на границе своих возможностей. Кроме того имелось 25 человек, примерно одинаково быстрых, и никто не хотел уступать. Мы строем летали по ухабам на скорости 200 км/ч и толкались, как на автодроме на Пратере.[2] Чтобы ездить в той формуле, нужно было быть сумасшедшим, и в 1970 году я им был.
Уже мой дебют в Формуле 3 стал типичным для всего сезона. Я поехал вместе с еще одним сумасшедшим австрийским гонщиком Георгом Панклем в южную Францию, в Ногаро. Это была 36-часовая поездка в транспортере с двумя гоночными машинами за спиной. Мы были единственными австрийцами среди 30-и спятивших французов. Первая тренировка: я присосался к аэродинамической тени Панкля и попытался его обойти. В этот момент заглох мотор, я наехал своим левым передним колесом на его заднее правое, взлетел, пролетел над одним из маршалов, приземлился перед отбойником, потерял все колеса и проскользил сто метров вдоль отбойника. После этого от машины не осталось ничего, заслуживающего упоминания. Это случилось в мои первые пять минут в Формуле 3, на первой тренировке.
