Существуют конечно счастливые личности, которые рельефно выдаются из общего неопределенного тона; которых, все в один голос, целым обществом, признают за скучных: "Фу! Боже мой, что это за скучный человек!" – "Боже мой, что это за скучная дама!" скажет кто-нибудь, и все тотчас же единодушно соглашаются. Но опять-таки, даже и в этом случае, нет возможности уяснить типа! Господин, которого все называют скучным, может быть женатым; его жена и множество родственников решительно собьют вас с толку: в глазах их он образец любезности и занимательности. Общее мнение встречает сильное опровержение и следовательно перестает быть общим; скучный человек остается, по-прежнему, существом относительным и дьявольски неуловимым. Один скучен по прошествии часа, третий, только на вторые сутки и т. д. Тот скучен от того, что много говорит и чересчур весел; другой потому, что слова от него не добьешься, и проч. и проч.
Как видите, все дело здесь в оттенках, тонких отношениях и прочти неуловимых подробностях.
Вообще говоря, скучных людей (без различия полов) можно разделить на две главные категории: на веселых и унылых.
Начнем с первых.
II.
ВЕСЕЛЬЧАКИ.
Веселость, конечно, отличное свойство, никто в этом не сомневается. При всем том, можно ручаться чем угодно, что поговорка: "Хорошего понемножку" вырвалась в первый раз (вырвалось даже с сердцем, я уверен) у человека, которому случилось провести целый день с весельчаком. Дело в том, что весельчаки, с которыми не скучно, почти так же редки, как белые вороны, черные тюльпаны, настоящие альбиносы и прочие исключительные явления природы.
Веселость, всегда готовая поддержать себя, постоянно забавная, разнообразная и занимательная, занимательная в прямом, настоящем смысле, разумеется, такая веселость заставляет предполагать в человеке ум, наблюдательность, изобразительность; все это представляет уже некоторым образом соединение природных дарований, и может только принадлежать человеку далеко не дюжинному; такие люди не попадаются сплошь и рядом.
Но даже и при таких счастливых условиях, роль весельчака очень трудная роль.
Что сказать, например, о господине, который постоянно смеется и никогда не останавливается? Начать с того, что такой господин ни в каком случае не может быть совершенно умным; не может он также иметь тех добрых качеств душевных качеств, которые извиняют недостаток умственных способностей; это ясно: чтобы постоянно сохранять веселость, нужно, прежде всего, быть довольным собою и своим положением (что показывает уже некоторую ограниченность природы); но что всего важнее, необходимо чувствовать глубокое равнодушие к положению ближних: все весельчаки страшные эгоисты; это факт. Иначе даже быть не может. Эгоизм без приправы ума и тонкого такта тотчас же бросается всем в глаза и действует на всех как-то оскорбительно; потому-то, вероятно, не было еще примера, чтобы весельчак пробуждал в ком-нибудь серьезное чувство, сердечное теплое сочувствие и внушал к себе уважение. Вообще говоря, роль весельчака незавидная роль.
Веселость принимает самые разнообразные характеры и является в бесчисленном множестве видов; нет возможности указать прямого ее источника. Особенный склад ума и самое отчаянное тупоумие порождают ее в ровной степени; бывает она также врожденная и прививная, т. е. естественная и натянутая.
Последний вид веселости чуть ли не самый скучный.
Г* смутно сознает свое ничтожество и жестоко им терзается; другой на его месте, при той же ограниченности ума, постарался бы примириться со своим положением; то Г* гложет червь самолюбия: он хочет блистать, хочет во что бы то ни стало быть заметным. Преследуя свою мысль, Г* прикидывается весельчаком; он напрягает последние силы своих способностей, чтобы превращать все в смех и смешное, рассказывает анекдоты, острит, каламбурит; все это конечно выходит из рук вон плохо, потому что хорошо только то, что натурально. Но Г* постепенно втягивается в свою роль и действительно делается заметным: все знают его за скучнейшего человека, который когда-либо являлся на свете.
Между весельчаками, самые лучшие все-таки те, которые естественны; мнение это простирается даже на тех, у которых веселость проистекает чисто от глупости. К такому разряду принадлежат смертные, которые веселы без причины и смеются без всякого повода. Если хотите, это также веселость самодовольная, но зато преисполненная добродушия, вся сияющая от головы до ног, и главное, тоже безвредная. Мичман Петухов, о котором говорит лейтенант Жевакин в женитьбе Гоголя: "....был у нас мичман Петухов, Антон Иваныч; тоже этак был веселого нрава. Бывало, ему ничего больше, покажешь этак палец, вдруг засмеется, ей Богу! и до самого вечера все смеется!..." – мичман Петухов служит образцом в этом случае. Таких весельчаков принято называть: блаженными.
Вы идете по улице; внезапно слух ваш поражается хохотом, и вас называют по имени. Вы оборачиваете и видите в отдалении радостно блистающую физиономию господина, который заливается во всю мочь, машет вам руками и прибавляет шагу. Вы останавливаетесь, думая, что спешит он сообщить интересную новость. Подбежав к вам, сияющий господин надрывается сильнее прежнего; вы ждете, и наконец спрашиваете: "Что с тобою?" – Ах, дайте дух перевести! Ха, ха, ха!... Ах Боже мой! Ха, ха!.. – "Но что же случилось?" спрашиваете, вы, теряя терпение. – Ничего не случилось.... Ха, ха, ха... уф! насилу догнал тебя... Ха, ха... Летит себе как птица, как птица... (тут схватывает он себя за бока и прислоняется к фонарю, чтобы не упасть наземь); ты куда идешь?" заключает от, наконец, блуждая глазами, налившимися кровью от натуги.
Последний вопрос мгновенно объясняет дело: ни вы ему не нужны, ни он вам; вы просто встретили блаженного. Чтобы избавиться таких встреч, не советую бросаться в магазин или в ближайший переулок: если весельчак из числа самолюбивых, он никогда не простит вам такой проделки; вы нажили тогда врага, который постарается насолить вам. Что ж касается до блаженного, проделка ваша бесполезна: он ворвется в магазин и отыщет вас в переулке.
Вы спокойно сидите дома, беседуя с приятелями, или, просто, сидите потому, что гулять не хочется. Внезапно в кабинет врывается N* "Что ты здесь делаешь?" кричит он, смеясь в то же время лошадиным каким-то смехом: – "ну не грешно ли сидеть дома в такую погоду, а? не грешно ли, спрашиваю я?... Это выходит, просто, нелепость, именно: нелепость! Ха! ха! ха! Я нарочно пришел за тобою; одевайся!" – Я не хочу!... говорите вы. – "Как не хочешь? что за вздор! Ну, одевайся же; полно врать; одевайся!..." – Ей Богу не хочу идти... – "Ну вот поди ж ты; толкуй с ним после этого! Все это одна леность; и наконец у тебя геморрой, это всем известно, тебе даже вредно сидеть... Эй, Иван! Петр! Сидор! давайте барину пальто, шляпу, перчатки!..." – Повторяю тебе, я не хочу гулять... "Ты не шутишь?" – Нисколько! – "Господа! восклицает весельчак, обводя моргающими глазами присутствующих: – что его слушать! тащите его с дивана! Хватайте его... вот так! за ноги, за руки... нахлобучивайте ему шляпу!..." Вас начинают мять, тормошить, тискать; вы отбиваетесь изо всех сил, наконец, сердитесь. Весельчак также горячится; он орет во все горло, стучит по столу, называет вас рохлей, фетюком[2], лежебоком, устрицей; и тогда только успокоивается, когда видит, что дело не шутя может принять серьезный характер.
Впрочем, когда блаженный достигает такой смелости, он переходит уже в другой разряд; его называют тогда веселым наглецом, малым с надежной внутренней опорой или малым без застенчивости. Ноздрев был именно таким малым; всякому известно, что Ноздрев был господин также веселого нрава.
Узнав вас на улице, или, все равно, где бы то ни было, весельчак-наглец считает самою обыкновенною вещью подобраться к вам сзади, зажмурить вам глаза обеими ладонями и потребовать, чтобы вы непременно догадались, кто стоит за вашей спиною. Все ради той же шутки, он нахлобучивает вам шляпу на глаза, ни с того, ни с сего хлопает вас по животу, ставит вам подножки, отдергивает стул, на который вы готовитесь сесть, и т. д. Самые невинные из них те, которые говорят вам: ты после первого знакомства и величают вас генералом, полковником и капитаном, когда не думали вы даже служить в военной службе.
Вы воспитывались в публичном заведении; у вас было тогда множество товарищей; но этому прошло без малого двадцать лет, и вы перезабыли большую часть из них. Неожиданно под самым вашим носом раздается дребезжащий хохот, тяжелая ладонь шлепает вас по спине, и совсем незнакомый человек вскрикивает: "Ах ты, черт тебя возьми! совсем было не узнал!... Ха! ха! ха!... Эк каким чертом разнесло его!" – "Милостивый государь..." бормочете вы в недоумении. – "Как, разве ты не знаешь меня!... Неужто? Врешь!... Я, Желваков-то! Желваков! Петя Желваков! Ха, ха, ха!... Неужто не помнишь!..." Вы вспоминаете, что, действительно, был с вами в школе какой-то Желваков, но и тогда еще, помнится, не существовало между вами особенной дружбы. Вы тонко стараетесь внушить ему эту мысль; но Желваков ничего не слушает; он бьет вас по плечу, вертит во все стороны, осыпает глупейшими вопросами, припоминает учителей, сторожа, нос начальника, словом, такие вещи, которые тогда еще наводили на вас нестерпимую скуку.
