Хотя нотариус после мучительно долгого общения со своим клиентом до сего дня не сомневался, что в тексте их не будет. Их и не было. Отчасти он предвидел верно. Их не было на этом торжественном собрании, на котором зачитывалось для них завещание и о котором их письменно уведомили за целый месяц. Проспали или забыли. Или забили.
На лестнице Давыдов провожал поставщика мебели. Навстречу поднималась группа черно-белых господ; они же мимо него минуту назад и спускались всей своей гурьбой, а теперь опять поднимались как плотная бестолковая кучка пингвинов, отбившихся и потерявшихся на льду. И все это молча, туда-сюда.
– Сегодня у вас людно, Давыдов, – подумав о конкурентах, сказал поставщик большого объема мебели, между прочим, – Между прочим, наши юристы уже обсуждали скидку…
– Это юристы деда, – кивнул на юристов Давыдов, – Сегодня читают завещание деда жены.
– Соболезную. Все уходят так рано.
Давыдов посмотрел на часы:
– Поздно, чорт, почти полдевятого. Вы найдете выход? Живо, – это он уже себе, и живо рванул наверх, но не более чем по две ступеньки за раз.
– Давыдов, подожди, – снизу его догонял Лёва, любовник жены Давыдова и секретарь деда Милы, жены Давыдова. Он тоже опаздывал: не зная, что принести на чтение завещания деда Милы, Лёва все утро ездил и выбирал машинку для счета купюр.
Они с Давыдовым оба впервые в жизни шли на чтение завещания и в сильном волнении надеялись произвести хорошее впечатление, чтобы их могли использовать в этом новом для них деле. У входа в библиотеку они придирчиво осмотрели друг друга, нет ли изъяна в костюмах. Особенно, спину Давыдова – он любил прислоняться к белым стенам.
Они умудрились опоздать на единственное в своей жизни завещание. Перед тем как войти, они по-очереди посмотрели в замочную скважину – стоит ли вообще теперь опоздавшим входить. Наконец, Лёва, еще раз поправив белый воротничок на Давыдове, тихонько ступил за ним в библиотеку.
Перед кафедрой уже были поставлены три стула в ряд. В стороне горел большой канделябр. Видимо, кто-то думал, что завещание читают при свечах. Никто не знал, как в таких случаях украшают комнату. С кафедры уже читали, и сидящая перед ней в одиночестве посреди пустого зала Мила, высоко закинувшая ногу на ногу, грозно махнула крадущимся вдоль стены Давыдову и Лёве, чтобы они немедленно сели рядом.
Тесно прижавшись друг другу посреди библиотечного зала, они смирно сидели напротив одинаковых людей из нотариальной конторы, как перед экзаменационной комиссией, которая решала их следующую судьбу. Среди этих незнакомцев дед вполне еще тут же присутствовал и держался как на репетиции конца света. И, судя по виду деда, для света ожидался скандальный конец.
Дед решил устроить это чтение после того, как на днях забыл помешать сахарный песок в утреннем кофе, при том что песка он не сыпал никогда. Такое грубое отступление от утренней домашней привычки явило ему какое-то предзнаменование. Оно было кстати: можно было покончить с этим вопросом (не с песком, а с завещанием), работа над переизданием книг отнимала помимо лекций все время и все силы, какие еще оставались на старости лет.
Однако покончить с завещанием не получалось уже более часа. У помощника нотариуса начал заплетаться язык, его сменил другой, а потом и сам нотариус. Но на слух троих зрителей ничего не изменилось. Они мало слушали, их сильно заинтересовали усы адвоката – как будто нарисованные под носом черной вилкой. Кто-нибудь из юристов постоянно посматривал на часы, и, не зная, что это значит, трое наследников начинали ерзать на своих стульях. Давыдову и без этого очень не удобно было сидеть на стуле. Напряженно вслушиваясь в чтение завещания, он начал на цыпочках красться к креслу у стенки с наваленными на него подушками. Очень ловко – одним движением – он соорудил из подушек на кресле самое удобное в мире место для сидения и сложил руки на своем вязаном жилетном животе. По ходу чтения он иногда для вида пересаживался и на свой прежний стул рядом с остальными.
Монотонность чтецов вгоняла в сон. С художественной стороны этот текст также разочаровывал. Оставалось надеяться, что он выиграет с течением времени – когда вступит в силу. В сравнении с литературными шедеврами завещание все же имеет преимущество. В отличие от них, обманывающих прошлое или выдуманное будущее, оно документально подчиняет и бросает вперед – в документально определенное будущее, уже теперь имеющее четкие инструкции. Но с текстом этих инструкций не очень ладилось. Три нотариуса с этим не справились. Этот был уже пятый, потому что и сам дед, видите ли, пытался тоже. Безуспешно. Оно и не мудрено. Не легко писать текст, который по-деловому сухо и походя переступает твою жизнь, которая хоть и едва, а всё же сочится еще по жилам. Однако каждого из ранее уволенных поверенных дед всегда приободрял и даже льстил им, в конце называя их забавными субъектами.
Зато теперь все были уверены, что завещание не даст сбоя ни на одной стадии своего будущего осуществления. Завещание для деда было еще одной, готовящейся к публикации, научной работой. И он хотел, чтобы читателю завещания, если такой найдется, легким намеком напоминания померещился бы величественный символ некого предостережения, ненавязчивого и исчезающе призрачного.
Нотариус со впалыми щеками легко теперь после этой работы мог крутить на пальце тугой перстень – дед его вымотал, то есть буквально размотал за нитку, потихоньку, но непрерывно. Зачитывая тяжеловесные, какие-то маловероятные обороты, нотариус вздыхал и имел бледный растерянный вид. Он прекрасно понимал тех трех чудил, что были до него. Мало того что главная мысль завещания не была приспособлена для человеческого восприятия, основной текст был расщеплен и распялен вперемешку толстыми слоями пояснений и непрерывными ссылками на многочисленные приложения, которые своей змеиной спиралью хотели задушить сам русский язык. При чтении приложений шевелились волосы. Среди прочего имущества появлялись вещи с какими-то тревожными названиями, непонятного происхождения и назначения. Некоторые списки не ахти каких активов и произведений искусства зачитывали с множеством предосторожностей. Нужно быть подготовленными людьми, чтобы просто услышать это. Оно и понятно, надо иметь немало мужества, чтобы противостоять вкусам толпы.
Ближе к заключительному пункту нотариус наткнулся на случайно рифмованные строчки, и когда они вдруг стеклянно прозвучали, он испуганно округлил глаза на публику. Мила одними губами дохнула «браво», и он нашел силы закруглиться. Заключительную часть читал уже сам дед.
Дед был доволен завещанием, он чувствовал себя изобретателем. Это правда. В завещании что-то действительно мерещилось смутным напоминанием и даже предостережением. Несмотря на