Теперь же Антонина Тимофеевна по большей части жила одна. Горячо любимый сын появлялся наездами.
Семейное счастье у Тонечки было коротким. Однажды на танцах она познакомилась с Олегом – сержантом-сверхсрочником, служившим в части прямо здесь, в Балашихе. Немногословный увалень-белорус тоже устроился на литейно-механический завод. Работал формовщиком в горячем цеху, зарабатывал хорошо, выпивал только по праздникам и исключительно дома.
Погиб он через три года после свадьбы на глазах у Тонечки и сына, который, впрочем, не понимал тогда ничего по причине малолетства. Муж бросился вытаскивать двенадцатилетнего пацана, тонувшего в Пехорке. Парня вытолкнул, а сам выплыть не смог. Хоть и невелика речка, без омутов и стремнин, а вот надо же – случилось! Так и растила Тонечка одна сына Володьку. И ведь вырастила. Теперь контрактником служит в элитном парашютном спецназе. Правда, пошел по ее профессии – кладовщик. Семейное призвание как-никак. Только у них, у военных, это как-то смешно называется – каптерщик. Как-то по-рыбацки, рыбу, что ли, он там коптит... Ну, это и хорошо, поспокойнее, прыгать с парашютом заставляют исключительно во время больших учениий. И все равно, бывало, сердце материнское так защемит, переживает за Володьку. Антонина Тимофеевна в Рождественскую церковь стала ходить. Взяла себе за правило по воскресеньям – обязательно. Всегда ставила свечки перед образами матери Божьей и чудотворца Николая Угодника. А еще перед иконой святого Ильи, потому как батюшка сказал ей, что святой Илья-пророк – покровитель небесного воинства – десантников.
Антонина Тимофеевна возвращалась с воскресной службы, уже поднималась к себе в квартиру, как внезапно услышала на площадке шум. Пьяный парень стучал кулаком в дверь.
– Я тебе сказал! Слышишь! Открывай!
«Вот сожителя себе нашла», – подумала Антонина Тимофеевна про Наташку – молодую, почти юную девушку – свою соседку.
– Иди, проспись! – из-за двери писклявым голоском крикнула Наташка.
– Да я немного выпил-то... А-а что?.. Я себе не могу позволить... нервы успокоить!? Тем более в... выходной!
– Ты, парень, не горячись, – сказала Антонина Тимофеевна. – Иди, погуляй по улице. Проветришься, в себя придешь. Глядишь, и она к тому времени успокоится.
– Да что вы тут все... Меня учить, десантника... Пока я под чеченскими пулями брюхом по земле ползал, вы здесь в тепле и сытости денежки себе копили, – проревел мужик диким голосом.
– Может, закроешься? – взвизгнула Наташка.
Она узнала голос Антонины Тимофеевны, и ей стало очень стыдно за своего парня.
– Дверь отвори! А вы, мать, проходите. Ненароком дверью зашибет, – он с новой силой ударил кулаком по косяку.
– Эй, мужик, не буянь! – На площадке открылась еще одна дверь.
Выглянул гражданин в шлепанцах на босу ногу, в расхристанном махровом халате, из-за которого выглядывал обтянутый оранжевой футболкой круглый живот.
– Что-о! Ты это мне!? – заорал Наташкин сожитель и схватился за ручку открытой двери.
Гражданин в халате увидел перед собой перекошенную от ярости физиономию бывшего десантника и мгновенно успел оценить габариты соперника. Мужик не на шутку испугался, резко дернул дверную ручку со своей стороны. Рука Наташкиного сожителя соскользнула, и дверь хлопнула так громко, как будто в подъезде раздался взрыв. На этаже вылетело оконное стекло. Осколки острым дождем посыпались по каменным ступеням. На площадках выше открылись двери, из квартир повысовывались переполошившиеся жильцы:
– Что случилось!?
– Издевательство!..
– Понапиваются тут!..
– Псих отмороженный!..
– Милицию!..
– Достали!..
– А кто за стекло заплатит!? – подъезд загудел, словно разворошенный улей.
– Я за вас, блин, кровь проливал... Стольких друзей схоронил... А вы из-за какого-то стекла копеечного. Вы меня... Да оно, я видел, давно треснутое было!.. – у бывшего десантника сжались кулаки, он готов был уже вскочить по пролетам лестницы наверх и разобраться с каждым, кто осмелился на него что-то там вякнуть. – Мне что, «табель» свой принести и всем вам рты позакрывать?!
– Парень, послушай. Погоди! Остынь! – Антонина Тимофеевна как раз находилась у него на пути первой и смело встала посреди лестничного пролета. – Не доводи до греха...
– Отойди... Ты кто такая? – кипел бывший десантник.
– Я – Антонина Тимофеевна Локис. У меня сын тоже десантник...
– Локис... – Наташкин сожитель как-то сразу осекся, отступил. – Извините. Извините меня. Что-то я совсем... На душе, понимаете, хреново... Так уже все достало... Извините, пожалуйста, извините. – Он еще на шаг отступил, снова очутился на площадке перед Наташкиной дверью.
Наташка, не долго думая, распахнула входную дверь.
– Заходи ты... – она втянула его, схватив за ворот рубашки, и тут же захлопнула дверь.
Щелкнул замок.
– Да он у меня этим... как его... каптерщиком служит, – сказала Антонина Тимофеевна, сама удивленная такой резкой перемене в поведении Наташкиного сожителя.
– А кто за стекло заплатит!? – не унимались сверху.
– Да ничего... Все в порядке... Он заплатит, – уверенным голосом произнесла Антонина Тимофеевна. – Пусть отдохнет только.
Антонина Тимофеевна поднялась к себе в квартиру.
3
– Обратите внимание, – Вероника изобразила на лице отработанную, но все равно обаятельную улыбку. Именно с таким видом она встречала зашедших в магазинчик покупателей. – Очень редкие экземпляры. Посмотрите. Застывшие в смоле мушки...
Симпатичная, миловидная, кареглазая, с белокурыми волосами – конечно, не натуральными, но ухоженными, – Вероника Скорняшко работала у своего отца в антикварном магазинчике. Ей было чуть больше двадцати, и работу продавца она рассматривала как временную.
Магазинчик назывался «Вещи истории» и находился недалеко от центра Калининграда, поэтому туристы, особенно ностальгирующие по былому Кенигсбергу немцы, в магазинчик время от времени заглядывали. А смотреть и покупать там было что: поддельные палехские шкатулки, железные кресты, портрет Фридриха Великого в раме в стиле рококо, вымпелы «Победителю социалистического соревнования», красные флаги с изображением Ленина, октябрятские, пионерские, комсомольские и армейские значки, солдатские поделки времен Великой Отечественной войны – бензиновые зажигалки, кулоны, даже обручальные кольца из отстреленных гильз разного калибра.
Отдельно, возле стены с подсветкой находилась витрина с янтарем. Она всегда вызывала особый интерес посетителей, в первую очередь – иностранцев. Их привлекала и красота «морского камня», и его относительная дешевизна. Уже в Польше, совсем недалеко от границы, цена янтаря существенно повышалась.
На этот раз покупатели были из России, смоленские туристы. Молодые парни окинули взглядом предметы советской эпохи, а потом попросили показать командирский бинокль.
– Будете брать? – сияя очаровательным взглядом, спросила Вероника.
– Будем.
Торговаться не стали.
– Надо же в море посмотреть... Корабли на горизонте дымят, – объяснил один из покупателей.
Его слова перекрыл звук бормашины, доносившийся из служебного помещения.
– Спасибо, – сказала Вероника чуть громче обычного.
Она пересчитала банкноты, улыбнулась второй отработанной улыбкой, мол, всего хорошего, приезжайте еще в наш город и заходите в наш магазин.
Когда молодые люди вышли, улыбка с ее губ моментально исчезла.
– Папа, закрывай плотнее двери! – крикнула она.
За прилавком находилась сводчатая ниша и узкий спуск – каменные ступеньки вели вниз, в цокольное помещение. Там располагался склад, совмещенный с реставрационной мастерской, в которой орудовал пожилой лысый мужчина. Бормашинкой, похожей на зубоврачебную, тоже эпохи СССР – веревочки крутят колесики, а потом и сверло, он буравил в куске янтаря лунку. На лбу у него, на сдвижном обруче, торчал окуляр часовщика. Рабочий стол был основательно забрызган застывшими каплями эпоксидной смолы и ценного янтаря. Посреди стола стояла пузатая трехлитровая банка. В ней ползали, а некоторые остервенело летали по кругу или бились головой о прозрачные стенки черные мухи. Даже сквозь полиэтиленовую крышку было слышно их яростное жужжание. Тут же, на столе, были склянка с комарами и склянка с пауками. Николай Прокопьевич Скорняшко – так звали отца Вероники – в зависимости от творческой задумки, брал пинцетом то муху, то комара, то паука, аккуратно засовывал насекомое в лунку, заливал расплавленным янтарем или подкрашенной под янтарь эпоксидной смолой. Он не считал себя ни «подельщиком» ни «поддельщиком» – он восстанавливал или, точнее, моделировал историю – тот момент, когда насекомое попадалось в жидкую смолу. А таких моментов на протяжении всей истории Земли было невероятное множество.
Николай Прокопьевич создавал свои «застывшие моменты истории» художественно и с удовольствием. Любовно отполировывал поврежденный им янтарь. А иногда его тянуло поработать с металлом. Тогда он доставал гильзы времен Великой Отечественной войны и мастерил то, что вполне могли, как ему казалось, сделать солдаты в окопах.
