– А, пойдем, Осёл, с нами в немецкий город Бремен и станем там уличными музыкантами. Ты у нас в группе будешь петь и на гитаре играть.
И пошли они дальше все вместе. Решили идти пешком, без виз и заграничных паспортов – лесом.
Настала ночь. И увидели они огонёк невдалеке. И пошли в этом направлении, потому что спать хотели, да и проголодались.
А в этом доме жили разбойники, сидели они за столом, мясо ели, да запивали вином.
А наши музыканты, в виде сюрприза, и ввалились к ним через окно. Хотели их напугать. А разбойники совершенно не испугались, а продолжали жадно есть и пить, и даже не пригласили гостей к столу. А, наевшись, вытерли масляные свои губы о рукава, а руки грязные о штаны и только тогда вступили в диалог с пришельцами.
И, почудилось этим разбойникам вдруг, тут и выпитый алкоголь сыграл свою роль, что никакие они не разбойники, а музыкальные продюсеры и надо им начинать прослушивать конкурсантов.
Расселись они по лавкам с умным видом и начали работать.
Разбойники, как известно, очень придирчивы, в принципе, и неплохо разбираются в шансоне. Не понравились им конкурсанты все, как один. Короче, забраковали они их.
Но и конкурсанты, в свою очередь, так дело не оставили. Собака давай их за ноги кусать, Кот не поленился и расцарапал каждому лицо, никого не пропустил, а Осёл так лягнул это жюри копытом, что они вылетели из домика, а приземлились уже на поляне, а Петух ещё и «Ку-ка-ре-ку» им вдогонку исполнил.
А наши музыканты сели всем коллективом за стол и стали пить, да закусывать, о чем уже давно им мечталось.
– А давайте не пойдем в немецкий город Бремен через границу, да без виз, да без паспортов, – сказал Кот, еле ворочая языком, так как крепких напитков до этого сроду не пробовал.
– А давайте не будем создавать музыкальный коллектив, – сказал Осёл, абсолютно трезвый, несмотря на три литра выпитого.
– А давайте будем и плясать, и петь только для собственного удовольствия, – сказал Петух. – Предлагаю, пригласить Лису, потому что без девушек за столом скучно.
– А давайте сначала станем разбойниками, – предложил Пёс, и оскалился так, что Кот и Петух попрятались под стол, а Осёл никак не прореагировал.
И они стали отличными разбойниками. И очень быстро собрали необходимую сумму с проезжающего через лес населения, а также с провозимых на транспорте грузов. Им нужны были деньги для раскрутки коллектива, то ли десять миллионов, то ли даже пятнадцать. Потом, уже используя эти денежные ресурсы, они раскрутились, как положено, через радио, телевизор, а также внутри лесных массивов. То есть, запланированная слава, наконец, пришла.
И докатилась их слава до города Бремена, и прислали им оттуда one-way ticket каждому, и исполнили они там свои песни о жизни разбойников в дремучих лесах под аккомпанемент Бременского филармонического оркестра – крепкий лирический шансон. А бременские любители музыки даже плакали, думая, что это про свежий ветер перемен и падение берлинской стены.
То есть, в конце концов, не только сбылась мечта, а даже получилось ещё лучше.
А. П. Чехов приходит в театр без билета
Один режиссер так полюбил А. П. Чехова, что ставил только его пьесы. Поставит, например, пьесу «Дядя Ваня», а потом сразу за «Три сестры» принимается. А после них сразу – спектакль «Чайка». Ну, а потом опять всё по-новой – «Дядю Ваню», «Три сестры», а за ними снова «Чайку», но уже в новой интерпретации.
Но вот однажды, в грустную годовщину смерти писателя, произошло странное событие. Где-то к последнему акту в ложу вдруг садится некий господин – в пенсне, с небольшой бородкой, отдаленно напоминающий Антона Павловича Чехова.
В зале было по традиции темно – спектакль шёл – «Три сестры».
Когда же спектакль закончился, и актёры стали выходить на поклон, этот, предполагаемый Антон Павлович, перелез через барьер ложи и вышел вместе с актёрами и режиссером на сцену. Цель у него была одна – пожать крепким бронзовым пожатием руку режиссеру-постановщику. Собственно, для этого он и сошёл с постамента в Камергерском переулке, на котором стоял неподвижно с 1998 года.
Актёры, как племя неверное и вечно недовольное и режиссером, и репертуаром, и зарплатой, узнав классика по пенсне и бородке, стали вдруг ни с того, ни с сего скандировать: «Зачем живем, зачем страдаем?»
Как бы, опосредованно, жалуясь на режиссера, выбор репертуара и зарплату, но в то же время, выражая почтение, цитированием знаменитого классика. Собственно тут и придраться не к чему – текст из последней сцены пьесы «Три сестры».
Странно, что и зрители, которых никто не заставлял покупать дорогие билеты и идти смотреть спектакль «Три сестры» в новой интерпретации, тоже подхватили этот лозунг.
И громогласное «Зачем живем, зачем страдаем?», в зрительском исполнении, уже даже стало напоминать какой-то политический лозунг, никак неуместный в театре.
Режиссер был человек образованный, читал не только Чехова, но и Пушкина, сразу заподозрил недоброе при появлении бронзового изваяния, но все еще тайно надеялся, что это не к нему. Давал надежду материал, из которого был сделан монумент – бронза.
– Нет, не каменный! – думал он, – Точно! Бронзовый! Не посмеет!
Но бронзовый Чехов, в отличие от реального – мягкого и интеллигентного, от своей затеи отступать не собирался и смотрел не на публику, и не на актеров, а конкретно – в сторону режиссера.
Статуя Чехова. Дрожишь? Ты ставил «Три сестры»?
Режиссер. Да я.
Статуя Чехова. В который раз?
Режиссер. Не помню.
Статуя Чехова. Дай руку.
Режиссер. Вот она.
Бронзовая статуя жмет руку.
Статуя Чехова. Не надо больше пьесы мои ставить.
Режиссер. «Оставь меня, пусти. Я гибну – кончено!»
Проваливается.
Но на этом еще дело не кончилось. Расправившись с режиссером, классик направился в бухгалтерию.
Бухгалтер еще не ушла домой, а только красила губы перед зеркалом. Работая не первый год в театре, она привыкла к дурачествам и розыгрышам актеров. Но здесь было что-то другое. Она это сразу почувствовала, потому что зеркало вдруг выскользнуло из её рук и разбилось на мелкие кусочки, оповещая об уже случившейся беде и предстоящих незапланированных расходах.
Оказалось, что классик не случайно зашел именно в бухгалтерию. Он принес туда заявление с требованием оплатить причитающийся ему гонорар – восемь процентов от каждого сбора, за все спектакли. Вот так фокус!
Оставив остолбеневшую и в полном недоумении бухгалтершу, но, не пожав ей руку, он стремительно вышел, гремя бронзовыми ботинками, и сразу направился в адвокатскую контору, к очень известному адвокату и с его профессиональной помощью, написал подробное завещание на всех своих детей.
Искушенный читатель спросит: «Какие дети? При чем тут дети? У Антона Павловича Чехова не было детей!»
Да, не было. Но он захотел, чтобы они появились!
Не теряя зря времени, он прямо от адвоката поспешил в перинатальный центр. Нашел нужную лабораторию, сдал материал, как положено, и отправился срочно искать суррогатную мать.
И довольно быстро отыскал ее – среди своих же коллег – врачей, – симпатичную, крепенькую докторшу, отдаленно напоминающую Ольгу Леонардовну Книппер-Чехову. Но на ней было не длинное платье с висящим медальоном, как на супруге Чехова, а брюки да медицинский халатик. И разговор, на заданную классиком тему, между ними был не любовно-сахарный, а сугубо деловой и медицинский с использованием латыни в нужных местах.
Когда все проблемы с потомством были решены, бронзовый классик вздохнул с удовлетворением глубоко от того, что все дела переделал, да и зашагал твердой поступью обратно к себе, в Камергерский переулок и встал там на свой гранитный постамент.
С той поры, забоялись режиссеры ставить пьесы А. П. Чехова, опасаясь прихода бронзового гостя.
Примечание:
Памятник А. П. Чехову
Материал – бронза
Постамент – гранит
Воспоминания старого разведчика
Старый седой заяц, одетый в собственный мех, а сверху ещё мягкий махровый халат, садиться к письменному столу писать воспоминания.
Стучит лапами по клавиатуре, остановиться не может, столько накопилось внутри – надо дать выход.
В разведку попал не случайно – отбирали строго, отсеивали жестоко. Взяли сразу. Мужской шарм – раз, уши – локаторы – два, глаза всегда косые и никогда не пьянеет.
Равномерно стучат лапы по клавиатуре в такт горячему сердцу, а холодный ум уж сам подсказывает, о чем писать, а о чём – нет, так сказать, внутренний цензор.
