— На голые сопки мы каждый день наступаем, — съязвил Шумилов.
— Значит, отлично натренировались, хоть сейчас в бой. Так, что-ли?
— Так или не так, а воевать сможем.
— Что ж, посмотрим завтра, на что вы способны…
Больше никто не бросал реплик. Арышев чувствовал себя увереннее. Теперь он не подыскивал удачных фраз, говорил спокойно и просто.
— Какими бы я хотел видеть вас, товарищи? — Он взглянул на левый фланг, где стоял со спущенной обмоткой Шумилов, а рядом с ним — два бойца с грязными подворотничками. — Конечно, не такими, как сегодня.
Вечером, когда в казарме прошла поверка, Арышев с командирами взводов своей роты шел в Копайград (так офицеры называли место расположения своих квартир). Копайград находился у подножья сопки, в полукилометре от солдатских казарм. Прямая дорожка тянулась к землянкам, дымившим в вечерних сумерках.
Офицеры шагали неторопливо, раскуривая самокрутки. Справа от Арышева шел лейтенант Быков, невысокий, кряжистый. Он был уже в годах, но держался бодро. Говорил, что на работе еще заткнет за пояс молодого. Его мускулистые руки и сухощавое лицо с острым подбородком были искраплены синеватыми порошинками — следами многолетнего шахтерского труда. Когда немцы стали угрожать Донбассу, Быков покинул забой и вместе с товарищами ушел защищать родную землю. О дальнейшем его пути без слов говорили шрам на щеке да награды на груди.
— Не нравятся мне эти сопки и пади, — говорил он Арышеву. — Хотя тут и пули не летят и снаряды не рвутся, но я бы не согласился всю войну здесь сидеть. К тому же японцев я никогда не видел, к забайкальским ветрам не привык.
— Привыкнешь, Илья Васильевич. Не ты первый, не ты последний, — пробасил лейтенант Воронков, высокий, с ласковыми черными глазами и тонким носом с горбинкой. — А фронтовики и здесь нужны.
За разговорами подошли к землянке. Быков опустился на две ступеньки вниз, открыл дверь. Офицеры вошли в тесную прихожую с умывальником и кирпичной плитой. Крутнув колесико медной зажигалки, Быков осветил узкую комнату с топчанами около стен и небольшим столом между ними, зажег коптилку. Под потолком зажужжала муха, где-то, забившись в щель, скрипел сверчок.
Воронков начал разбирать постель. Над его топчаном Арышев увидел вырезанную из газеты карту военных действий. Красным карандашом на ней были округлены освобожденные города: Краснодар, Сталинград, Курск.
— Давайте еще закурим по одной, как во фронтовой песне поется, — предложил Быков Арышеву.
Анатолий присел к столу, раскрыл портсигар. Ему нравился этот простой человек с синеватыми порошинками на щеках. Он с благоговением посматривал на его награды.
Свернув узловатыми шахтерскими пальцами цигарку, Быков сладко затянулся.
— Самосад, с девятой гряды от бани. Хорошо продирает.
— Теперь ты оживешь, — сказал Воронков, зная о том, как тяжело мучился Быков из-за перебоев с куревом.
— А ты как думал! У кого табачок, у того и праздничек. Воронков разделся, лег в постель. Ему хотелось, чтобы Быков рассказал что-нибудь о фронте.
— Может, ради «праздничка», Илья Васильевич, поведаешь нам о своих ратных подвигах.
Быков не прочь был рассказать, но боялся показаться нескромным перед новым товарищем.)
— Лучше Анатолия Николаевича послушаем, как сейчас в гражданке живут.
— А я тоже мало знаю, — ответил Анатолий, снимая сапоги. — В город из училища редко ходил.
— Давай, Илья, начинай, — настаивал Воронков.
Быков докурил самокрутку, разделся и погасил коптилку. Натягивая на себя одеяло, в шутку сказал:
— Если бы поднесли кружечку пивца с сушеной таранькой, тогда бы и просить не надо.
— Тогда ты уж не отделение, а роту бы вывел из концлагеря, — рассмеялся Воронков.
Быков рассказывал ему, как с группой бойцов бежал из фашистского плена, как потом сражался под Сталинградом. И Воронков иногда подшучивал, что он-де «заливает». Илья Васильевич на это не обижался. Но сегодня шутка показалась ему неуместной.
— Я рассказываю то, что пережил, а не придумываю. Мне вот уставы плохо запоминаются, а о фронте я всю жизнь буду помнить.
— Вы давно с фронта, Илья Васильевич? — спросил Анатолий, желая рассеять его обиду.
Быков тяжело вздохнул.
— Да уж полгода не воюю. Два месяца в госпитале отвалялся, потом сюда послали, сопки сторожить. А вот человек все годы здесь. — (Арышев понял, что это относилось к Воронкову). — Говорю ему: «После войны спросит тебя какой-нибудь фронтовичок: «Где воевал?» И что ты ему скажешь?
— Во-первых, война еще не кончилась, — отвечал Воронков, — а во-вторых, не моя вина, что меня здесь держат. Стало быть, кому-то видней.
— Я тоже не виноват, а вот совесть мучает, — не унимался Быков.
— Тогда пиши генералу, может, вызовет.
Быков гордился, что у него родной дядя на фронте командует армией и будто бы хотел взять его к себе в штаб, но племянник отказался.
— Сперва подготовлю взвод, тогда видно будет. А то вон каких разболтанных прислали. Один Савушкин сколько нервов вымотал. На фронте он бы у меня быстро шелковым стал, а тут нянькайся с ним.
— На фронте ты получал готовеньких, знай командуй, а тут самому обучать и воспитывать надо.
— Тебе легко воспитывать — учителем был. Зато я на практике все прошел, — не сдавался Быков.
— Хватит, Илья. Человеку, спать не даем.
— Ничего. Ваш спор мне в пользу, — сказал Анатолий.
— Да-а, вы же сегодня взвод приняли, — вспомнил Быков. — Ну как, понравился?
— Не знаю, какова боевая подготовка, но дисциплина слабовата.
— Взвод, конечно, не из передовых. Одно время им командовал Померанцев. Но он больше думал о своей карьере, чем о бойцах. Через два месяца его перевели в адъютанты.
«Выходит, Ваня по знакомству меня на свой взвод послал. Ну, ловкач! Хоть бы сказал об этом». И Анатолия уже не радовала встреча с земляком. Может, вместе служить не легче будет, а наоборот, как когда-то в школе…
Померанцев был школьным товарищем Арышева. После переезда родителей из деревни в город Толька долго присматривался к ребятам своего класса, держался в сторонке от них. Как-то во время контрольной по алгебре он помог Ване решить задачу. На перемене они разговорились. Ваня сказал, что у него богатая библиотека.
— Если хочешь, приходи ко мне. Во книжечки подберем! Толька с радостью принял приглашение. Вечером отправился к Померанцеву. Поднявшись на второй этаж деревянного дома, Толька нажал кнопку звонка. Дверь открыла сухонькая старушка в вельветовом халате. Из-под золотого пенсне светились строгие беспокойные глаза.
— Ваня, к тебе товарищ! — крикнула она.
— Проходи сюда, — позвал Иван.
Толька прошел по коридору в большую комнату. Его поразила богатая обстановка: мягкий диван, пианино, комод, на котором «плавали» лебеди, «плескались» рыбки, «паслись» слоны. Перед трюмо в углу стояла модно одетая женщина, красила губы. Она бросила на Тольку беглый взгляд и торопливо прошла в коридор, обдав приятным запахом духов.
«Неужели Ванькина мать?» — подумал он.
В боковой комнате, куда его завел Иван, стоял массивный книжный шкаф и письменный стол, на котором были разложены учебники.
— Занимался?
— Немного, пока мама дома была.
«Значит, его мать, — догадался Толька. Она выглядела очень молодой, цветущей в сравнении с его, Анатолия, матерью. — Интересно, работает или нет?» Впоследствии он узнал, что мать Ивана преподавала в музыкальном училище, а отец за что-то был арестован.
Снимая старенькое пальтишко, Толька думал об условиях, в которых жил Иван. Почему-то обидно стало, когда он вспомнил свою однокомнатную квартиру в старом доме. Иван имел отдельный кабинет, а он занимался с двумя братишками за одним столом. Но несмотря на благоприятную обстановку, Померанцев часто получал неуды.
— В бильярд сыграем? — указал Иван на маленький стол, на котором были рассыпаны металлические шарики.
— Нет, лучше посмотрим книги.
— Пожалуйста. — Иван взглянул на шкаф и тихо сообщил: — Бабуся у нас скупущая. Запретила ребятам книги давать. Но тебе я достану.
Он закрыл на крючок дверь и отомкнул шкаф.
