До войны Дорохов работал председателем промартели. В армию пошел добровольцем, когда немцы рвались к Москве. Там в должности политрука роты и принял он боевое крещение. Во время освобождения Вязьмы был тяжело ранен и эвакуирован в Сибирь. Около года пролежал в госпитале. Когда выздоровел, направили на Восток. В зимние бураны он прибыл в полк. Батальон еще не был полностью укомплектован, но уже занимался боевой подготовкой. Дорохов не стал скрывать от комбата, что хотя имеет офицерское звание и был в бою, но армейскую работу по существу еще не знает. Сидорову по душе пришелся этот простой, чуткий человек. Он поселил его в своей землянке. Несмотря на различие возрастов, они стали друзьями.
— Теперь я освоился, — продолжал Дорохов. — А вы не скучаете на новом месте? Должно быть, любимая где-то осталась.
— Некогда было еще скучать, — сказал Анатолий, но о любимой умолчал.
— А я вот все о фронте думаю. Тяжелые бои идут, особенно под Ленинградом. Немцы систематически обстреливают город. Погубят, варвары, все ценные памятники русской культуры…
Дорохов остановился около тропки, ведущей к его землянке.
— Заходите как-нибудь, я один живу. Комбат недавно женился и ушел от меня. Тоскливо иногда бывает, долго не могу уснуть. Я ведь вроде вашего Шумилова, писем не получаю. Жена с дочкой от бомбежки, а сын в бою погибли… Так не стесняйтесь, заходите.
— Спасибо, товарищ старший лейтенант, зайду.
Анатолий искренне сочувствовал этому человеку. «Я ведь вроде вашего Шумилова писем не получаю». «Эх война, война, сколько жизней исковеркала!»
Лейтенант шагал к своей землянке. Из темноты донеслись звуки баяна. Кто-то с душой напевал:
Не погаснет без времениЗолотой огонёк…
Мысли Анатолия вернулись к той, о которой умолчал. «Где она сейчас? Что делает: сидит за книгой или уже служит в армии?»
…Анатолий познакомился с Таней прошлым летом. В один из выходных дней он с товарищем по училищу отправился в городской сад. Товарищ был уже знаком с девушкой и попросил ее прийти с подругой.
— Только ты будь посмелее. Это им нравится, — поучал он Анатолия.
— Она, конечно, танцует, а я, к сожалению…
— Ничего, и ты научишься.
И всё же Арышев волновался: как он должен себя вести, что говорить?
Подруги уже ожидали их у входа в горсад.
— Вон та, беленькая, — сказал товарищ. — Таней звать… Анатолий увидел стройную девушку со светлыми, как лен, волосами, и его охватила робость.
— Знакомьтесь. Мой приятель, без пяти минут лейтенант, — отрекомендовал товарищ.
Анатолий назвал свое имя, подал руку.
Девушка вскинула на него серые, с голубинкой глаза, проговорила:
— Очень приятно.
Анатолий уловил в ее голосе мягкую картавинку. «А губы не накрашены. Видно, не модница».
Они вошли в сад. Товарищ рассказывал о том, как они собирались в увольнение.
— Старшина так придирался! Заставил меня дважды драить парадно-самоволочные сапоги, а Толю — перешивать белый подворотничок.
— Строгий он у вас, — заметила Таня.
— Как все старшины. Не зря говорят: «Бог создал отбой и тишину, а черт — подъем и старшину».
Девушки заразительно смеялись, а товарищ еще больше забавлял их прибаутками. Но вот он удалился со своей подругой, и Анатолий остался наедине с Таней. Взять ее под руку у него не хватило смелости. Они шли по аллейке. Пока Анатолий раздумывал, о чем говорить, Таня спросила:
— Вы были в нашем институте?
— Нет… Не успел еще.
— У нас одни девушки остались. Все ребята на фронт ушли.
— Тоскуете?
— Еще бы! Как-то однообразно стало.
— Так же, как у нас без вас, — улыбнулся Анатолий.
Он немного осмелел. Ему тоже захотелось рассказать о своей армейской жизни.
— Не верится, что я в городском саду! — растроганно сказал он.
— Почему? — удивилась Таня.
— За два года службы на границе так от всего отвык! А девушек только в кино видели. Вот где я научился, как говорят, Родину любить.
— Вдали от Родины нам отчий край дороже! — продекламировала Таня.
Анатолию нравилось, что она любит стихи.
— Давайте посидим, — предложил он.
Они опустились на скамейку с высокой выгнутой спинкой под развесистыми тополями. Веяло свежестью, ароматом цветущей сирени, акаций. С танцевальной площадки донеслись звуки вальса.
Таня встрепенулась, как птица, готовая улететь.
— Лучше пойдемте танцевать.
Анатолий боялся признаться, что не танцует.
— А может, посидим? Мне так-хочется с вами говорить, говорить.
— Пожалуйста. Я с удовольствием буду слушать.
Она полуобернулась к нему, положила локоть на спинку скамейки, слегка склонила голову. Льняные прядки завитками упали на виски. Глаза искрились.
Анатолий совсем осмелел, разговорился.
— Я ведь тоже когда-то студентом был.
— Да? А где вы учились?
— Есть такой в Западной Сибири старый студенческий город…
— Томск? — быстро догадалась Таня.
— Вот в нем я и учился. И тоже в педагогическом. Только, к сожалению, два месяца — в армию призвали.
Таня поджала губы, задумалась.
— Я, наверное, скоро оставлю институт.
— Почему? Тяжело учиться?
— Нет, в армию собираюсь. Уже ходила с подругами в военкомат. Пока не берут. Сейчас учусь на курсах медсестер. У нас многие желают пойти добровольцами. А вы еще не были на фронте?
— Тоже буду проситься после окончания училища. У Тани загорелись глаза.
— А может такое случиться? Где-нибудь на фронте к вам в роту прибывает некая медсестра и докладывает: «Товарищ лейтенант, сержант Тихонова прибыла в ваше распоряжение».
Она вскинула ладонь к виску, словно ждала от него каких-то указаний.
— Вольно, вольно, «товарищ сержант!» — ответил Анатолий. — Пойдемте танцевать. Только с условием — вы меня учить будете…
Глава шестая
Был конец мая. В забайкальских степях закончился период весенних затяжных ветров. Установилась тихая, ясная погода. Сопки покрылись реденькой травкой, а пади походили на высохшие озера с буйно растущей зеленью. Чаще стали выпадать дожди с грозами. А по утрам, когда всходило солнце, на степь опускались белесые туманы и таяли, растекаясь обильной росой.
В эти дни по одноколейному пути из Харбина на станцию Маньчжурия шел небольшой пассажирский поезд. В вагоне-ресторане около окна сидела черноволосая девушка с тонкими чертами лица и, раскуривая сигарету, любовалась открывавшимся за окном пейзажем. Перевалив Большой Хинганский хребет, поезд мчался по равнинам и падям. Реже стали встречаться леса. А после Хайлара потянулись широкие степи и невысокие сопки.
Чем-то знакомым, родным повеяло на Евгению при виде этих мест. Вспомнилось далекое детство. Тогда ее увозил в Маньчжурию дядя, читинский купец Пенязев, спасаясь от революции. Отца, офицера колчаковской армии, она почти не помнит. В памяти остался лишь желтый ремень с портупеей. Сидя на коленях отца, она любила расстегивать портупею и вытаскивать хрустящий ремень из-под погона, а затем по-своему застегивать.
Детство и юность Евгении прошли в Харбине. Она училась в гимназии Дризуля, где допускались некоторые вольности со стороны учителей как в отношении посещаемости, так и в оценке знаний учащихся.
Евгения тоже пользовалась этими «вольностями». Прилежанием она не отличалась, хотя и быстро схватывала материал. В те годы она зачитывалась романами российского эмигранта, жившего в Польше, Брешко-Брешковского. Любимым ее героем был майор Бейзым — смелый, хитрый, неуловимый. Много раз совершал рейды за кордон и всякий раз выходил невредимым, а советские чекисты оставались в дураках.
Любила Евгения и стихи. Властительницей дум ее была харбинская поэтесса Марианна Колосова, которая взывала к мести «за поруганную Россию». Евгения заучивала многие ее стихи. Особенно бредила «Следопытом»: «Ты весь в крови, и ты устал от крови, и все-таки твоя стихия — кровь!» Таким и должен быть борец с большевизмом.
Но больше всего оказал на нее влияния Родзаевский, создавший в Харбине фашистскую партию из русской молодежи. На всю жизнь запомнила она его выступление в гимназии.
