- Спасаются от жары, наверно... - заключил Таир, вытирая платком потный лоб.
- Сейчас сентябрь, прохладно. А вот полмесяца назад асфальт нагревался так, что обжигал ноги.
- Неужели такая бывает жара?
- А ты думал! Это тебе не в нашей деревне. Там высоко, продувает со всех сторон. А здесь... не будь моря, летом люди сгорели бы от жары.
Брови Таира взметнулись вверх. Джамиль объяснил его удивление по-своему. "Подумает еще, что я нарочно умалчивал об этом. Да и зачем я охаиваю Баку?" - спохватился он и добавил:
- Ничего, это не страшно. Смотришь, в самую жару вдруг поднимется такой ветер, что вечером без пиджака и не выйдешь.
Таир взглянул на деревья сквера, - на них не шевелился ни один лист. Обогнув сквер, трамвай, набирая скорость, помчался по широкой, прямой, как стрела, улице. По обе стороны возвышались многоэтажные дома, разукрашенные красными флагами, портретами руководителей партии и героев Отечественной войны. Гроздья уличных фонарей, издали привлекавших внимание Таира, излучали яркий молочно-белый свет. Это была улица "28 Апреля", названная так в честь установления в этот день советской власти в Азербайджане. Сейчас здесь было шумно и многолюдно. Слушая Джамиля, Таир то глядел на высокие здания, то внимательно всматривался в портреты героев, словно старался запечатлеть в памяти черты людей, прославившихся в боях за родину.
На перекрестке, в конце улицы, трамвай повернул налево, и перед глазами Таира встало большое красивое здание, окрашенное в светло-коричневые тона. У залитого электрическим светом огромного вестибюля волновалось море человеческих голов.
- Кинотеатр "Низами", - сказал Джамиль, заметив радостное изумление в широко раскрытых глазах Таира. - Ты видел снимок в газете?
- Видел, - ответил Таир. - Да разве это можно сравнить с каким-то снимком?
- Наверно, показывают новый фильм. Не всякому удастся достать на сегодня билет. Здание-то каково, а?
Украшение всего города!
Трамвай шел теперь по широкому проспекту имени Кирова. Джамиль указал рукою на сквер:
- Площадь Двадцати шести. Там стоят памятники Шаумяну, Азизбекову, Фиолетову и Джапаридзе. Вот это были герои! Пошли на верную смерть, но не отдали Баку англичанам. А вон прямо, напротив памятников, гляди, Дом пионеров. Я так думаю, - неспроста пионеров тут разместили.
- Чтобы ребята каждый день смотрели на памятники и вспоминали о двадцати шести комиссарах? Так, что ли?
- Да, пусть смотрят и учатся, как надо бороться. Пусть знают: коммунизм не сам собой создается, за него люди жизнь отдавали...
- И какие люди, сыны мои! - вмешался в их беседу высокий, представительный старик лет семидесяти, одетый в парусиновые брюки и такую же рубаху. - Мне довелось быть свидетелем тех незабываемых дней... Да, и я бился за советскую власть, можно сказать, плечом к плечу с комиссарами...
Старик, похожий по внешности на учителя, стоял, опираясь на толстую палку, и смотрел на молодых друзей своими большими, добрыми глазами.
- Изучайте, сыны мои, изучайте историю Баку, - говорил он, слегка покачивая головой. - Ведь каждый камень этого города полит кровью беззаветных героев.
Джамиль спросил его:
- А вы кто будете?
- Я уже сказал вам - живой свидетель тех дней, - ответил старик. - В те времена я был простым рабочим на
Баиловском промысле, а сейчас - пенсионер. Сыновья работают, а я радуюсь, глядя на них.
- А кто ваши сыновья, отец?
И этот вопрос Джамиля не оказался неожиданным для старика. Сделав широкий жест рукой, он сказал:
- Кто? Да все, кто бережет Баку, как зеницу ока, - мои сыновья! - Он направился к выходу. - Ну, я доехал.
До свиданья, дети мои! Если помешал вашей беседе, - простите мне, старику. До свиданья!
На остановке он сошел с трамвая и не спеша зашагал к тротуару, стуча своей толстой палкой. Таир не отрываясь следил за ним.
- У старика, видно, есть о чем рассказать, - заметил Джамиль. - Таких людей в Баку можно встретить не мало. Наш мастер на буровой тоже человек бывалый. Начнет рассказывать - заслушаешься.
Зажатый узенькими и кривыми уличками, трамвай медленно двигался вперед. Затем он снова вырвался на прямую линию и помчался по широкой и ровной улице. Глядя по сторонам и любуясь ярко освещенными зданиями, Таир все же не мог отделаться от впечатления, произведенного стариком. Он все еще ощущал на себе ласковый взгляд его умных, выразительных глаз, слышал густой, басовитый голос.
- Вот такие люди, Таир, и отстояли Баку! - сказал Джамиль, как бы отвечая на мысли своего друга.
С каждой минутой Баку в глазах Таира все рос и ширился. Здания казались ему одно краше другого. Трамвай впускал и выпускал пассажиров на остановках, и, по мере того как он несся все дальше вперед, Таиру казалось, что какое-то могучее течение, оторвав его от берега, несет куда-то далеко в неизведанные морские дали. И восторг, охвативший юношу с первой минуты, понемногу сменялся чувством тревоги.
Только теперь он понял, как красив и изумителен открывшийся перед ним новый мир и как бессильны простые, обыденные слова, чтобы создать впечатление о Баку у человека, не видевшего его. "Да, Джамиль был прав, подумал Таир. - Все, что ни скажешь о Баку, будет мало. Надо самому видеть этот прекрасный город".
2
Джамиль проводил свой отпуск в родной деревне. Повидав родителей, он прежде всего вспомнил о Таире: вместе учились, вместе росли.
Тетушка Гюльсенем, мать Таира, встретила Джамиля на террасе одноэтажного каменного домика.
- Добро пожаловать, мой ненаглядный! - радушно ответила она на его приветствие и, заметив, как возмужал Джамиль за год своего отсутствия, добавила: - Видать, Баку пошел тебе впрок, да перейдут на меня твои горести.
Подперев рукой подбородок и слегка склонив голову набок, Гюльсенем молча глядела на юношу, и радостью светилось ее лицо. Будто ее родной сын вернулся из дальней поездки. Пестрый галстук Джамиля ярким пятном выделялся на его широкой груди. Белая с темными полосками сорочка была аккуратно заправлена в темносиние, хорошо выглаженные брюки навыпуск, перехваченные узким, желтым ремешком. Круглые, как яблоки, щеки Джамиля, до прошлого года еще не знавшие бритвы, теперь были гладко выбриты, а на верхней губе темнели тоненькие подстриженные усики. Его небольшие черные глаза улыбались.
- Тетя Гюльсенем, а где же Таир? - спросил он, протягивая руку женщине.
Но, увидев, что та потянулась к нему с явным намерением поцеловать, Джамиль наклонился к ней. Гюльсенем крепко поцеловала его в левую щеку и провела ладонью по вьющимся волосам.
- Умереть бы на твоих руках, сынок, - ответила она. - А Таир из дома ушел чуть свет. Не знаю, где и пропадает. У него ведь новое увлечение... Охотится!
- На кого, тетушка?
- На уток, на куропаток, а то, глядишь, принесет и фазана.
Джамиль, продолжая с улыбкой глядеть на мать Таира, решил тут же открыть ей мысль, которая занимала его всю дорогу от Баку до деревни.
- Я приехал, чтобы взять Таира с собой, - сказал он неуверенно, еще не зная, как отнесется к этому тетушка
Гюльсенем.
- Что ж, - неопределенно ответила Гюльсенем, опуская глаза, - видно, такие настали времена. Всех вас тянет туда, в Баку. Да и сам Таир недавно говорил, что вот, мол, почти все его товарищи ушли на промысла, а некоторые даже стали героями нефти. То и дело перелистывает газеты, думает...
- А скоро он вернется? - спросил Джамиль и посмотрел на проселочную дорогу.
Извиваясь змеей, дорога уходила к ущелью. Вдали виднелся белый дымок паровоза, тянувшего за собой маленькие коробочки вагонов; звук паровозного гудка был едва слышен. По ту сторону железнодорожной насыпи открывалась широкая сероватая равнина. Кое-где из-за темнозеленых зарослей камыша поблескивали маленькие озера.
- Наверно, он там, - сказал Джамиль, кивнув головой в сторону озер. Но разве сейчас время ходить на охоту? Пешком отправился или верхом?
- На коне поехал. И взял с собой длинную веревку. Сама не знаю, зачем. Как ни допытывалась, - не сказал. Ты же знаешь, какой он упрямый... Ну проходи, сынок, проходи, садись. Чего тут стоять? Где бы он ни был, все равно скоро вернется.
"Зачем это понадобилась Таиру веревка?" - подумал Джамиль и, еще раз взглянув на равнину, спросил:
- Уж не на джейранов* ли он поехал охотиться?
______________ * Джейран - газель, серна, род антилопы.
Из ущелья показался всадник. Джамиль поднес руку ко лбу и, прикрыв ладонью, как козырьком, маленькие, прищуренные глаза, стал пристально смотреть на дорогу.
- Кажется, Таир. Он что-то везет на луке седла.
Обветренное, загорелое лицо Гюльсенем нахмурилось.
- От него можно всего ожидать. Уж он доведет нас до штрафа.
- Что же, он разве не знает, что охота на джейранов запрещена? озабоченно сказал Джамиль. - Да, может быть, это и не джейран вовсе.
По мере того как всадник приближался, все яснее было видно, какую везет он добычу.
