В моем решении мне не пришлось раскаиваться. Я был уже тогда убеждён, что английскому флоту, в силу его традиций и общего стратегического положения на море и на суше, из всех союзных флотов суждено сыграть самую ответственную, главную, активную роль. В паспорте, изготовленном для меня в Морском Ген. Штабе, моя фамилия, указывавшая на немецкое происхождение, была переделана на французский лад: я не был больше «фон Шульц», а «де Шульц». Генеральный Штаб не дал мне никаких особых инструкций: мне наказали только соблюдать сугубую осторожность при пересылке моих донесений о деятельности союзников, дабы сведения эти не могли попасть в руки врага. В остальном мне представлялась возможность направить свою деятельность офицера связи и представителя русского флота по собственному усмотрению.
Линейный корабль «Hercules» в июле 1914 года
Ботнический залив был ещё скован льдом.
Сообщение некоторых финских портов со Швецией еще поддерживалось ледоколами, но мне посоветовали избрать путь по сухопутью через Торнео и Хапаранду. В Торнео пришлось ждать несколько часов, и я использовал это время, чтобы осмотреть гигантские штабеля грузов, прибывших из Швеции и ожидавших дальнейшей отправки в Россию. Здесь были машины и машинные части, заказанные ещё до войны для вновь строившихся военных судов в Петербурге и Ревеле, боевые припасы и взрывчатые вещества для армии, сапоги и запасы обмундирования, доставленные ещё к началу войны через Швецию из Соединенных Штатов, и многое другое. Доставка военного снаряжения через Швецию становилась с каждым месяцем затруднительнее и в ближайшем будущем должна была, по всей вероятности, совершенно прекратиться. Рассказывали о новом грузовом пути с Мурманского берега через тундру, устройство которого сопряжено было, однако, с громадными трудностями, так как перевозка была бы возможна только на санях, лошадях и оленях. Сюда дошли также слухи о Мурманской железной дороге. Она должна была пройти через Архангельск и Сороки и в значительной степени облегчить транспорт военных грузов. Но при этом у всех царила уверенность, что Англия своим могущественным флотом разобьет противника и откроет морской путь через Зунд в Балтийское море.
Должен сознаться, что, несмотря на весь скептицизм, утвердившийся во мне после изучения истории и военно-морской стратегии, я все же в глубине души таил надежду лично принять участие в грандиозных морских операциях, которые должны были предшествовать осуществлению этого плана. Для меня было вполне ясно, что такая операция связана с небывалым риском. Однако Паркер и Нельсон со своими эскадрами парусных кораблей не пугались трудностей, хотя в то время они были, по меньшей мере, столь же велики, как и теперь. Слепая вера в безграничные возможности величайшего в мире флота, столь обычная у всех морских офицеров, рисовала мне соблазнительные перспективы в недалёком будущем.
В Бергене я сел на пароход, благополучно доставивший меня в Гулль, откуда на следующий день, 15 апреля, я прибыл в Лондон. Здесь пришлось прожить несколько дней в ожидании разрешения следовать на флот. Я знал столицу Англии по прежним моим посещениям и вынес теперь впечатление, что война не наложила особенного отпечатка на внешний облик города. Правда, улицы кишели солдатами, и повсюду господствовал цвет «хакки», но к этому уже всюду успели привыкнуть.
В Адмиралтействе меня встретили очень любезно, и я тотчас же был принят первым лордом. Черчилль подробно расспрашивал о состоянии русского Балтийского флота, его опорных пунктах, угле, нефти, запасах боевого снаряжения, о возможности наступательных операций, а также о зимнем сообщении с Ревелем, Ригой и другими портами. Со своей стороны я указал на то, как важно было бы для союзников иметь чувство непосредственной связи друг с другом и упомянул о необходимости единого фронта на море, т. к. Россия не в силах вынести тяжесть длительной войны и только при этом условии она в состоянии была бы сохранить свою военную и экономическую боеспособность. Мои слова затронули, по-видимому, больное место. Сверкающие глаза первого лорда Адмиралтейства стала пронзительны, как остро отточенные кинжалы, и он заговорил об Антверпенской операции, сильно охладившей пыл союзников к наступательным действиям. Я возразил, что предприятие это не было в достаточной мере подготовлено и было осуществлено лишь в последнюю минуту, когда немцы были уже наготове вторгнуться в Антверпен. При этом я вновь подчеркнул, что Россия в её теперешнем положении представляет собой блокированную страну и ей, вследствие недостатка в военном снаряжении, грозит скорое поражение. Черчилль перевел разговор на Мурманскую дорогу, Владивосток и Дарданеллы. У меня составилось впечатление, что первый лорд отлично сам сознает недостаточность перечисленных путей сообщения, и я удовлетворился тем, что окончательно укрепил его в этом мнении.
Через несколько дней после этой беседы мне прислали уведомление, что я могу отбыть на Гранд Флит, где получу назначение на линейный корабль «Hercules», находившийся в это время в гавани Инвергордона.
Адмирал сэр Льюис Клинтон-Бейкер
Прибытие на Гранд Флит.
На вокзале в Инвергордоне меня ждал офицер, посланный с «Hercules’a», чтобы доставить меня на корабль. У трапа меня встретил командир кэптэн Клинтон-Бейкер. Он был среднего роста, черноволосый, с темным цветом лица, остроконечной бородкой и при первом взгляде производил впечатление итальянца или даже испанца, но не англичанина. Приветливо улыбаясь живыми проницательным глазами, столь же черны» ми, как и волосы, он поздоровался со мной и пригласил к себе.
Мне было известно уже в Лондоне, что я буду помещаться в адмиральской каюте, что уже предполагало совместную жизнь или, по крайней мере, общий стол с командиром корабля. Понятно поэтому, что личность нашего командира меня в высшей степени интересовала. С другой стороны, я мог себе живо представить, что командир был еще в большей степени начеку, будучи обязан принять на долгое время докучливого гостя. Иностранец, хотя бы и принадлежащий к союзному флоту, может во время войны быть только помехой, и поэтому я уже заранее приготовился к известной холодности встречи. Тем более приятно было удивление, когда меня встретили просто, без фраз и ненужных уверений, но приветливо и по-товарищески. При ближайшем знакомстве Клинтон- Бейкер производил впечатление типичного представителя своего класса, со всеми его характерными свойствами. Он был прекрасный моряк и большую часть своей жизни провел на больших кораблях. Исторические и научные вопросы его мало интересовали, зато он великолепно знал всё относящееся к практике службы и к морскому этикету. Как большинство других командиров, он всегда держал на своем письменном столе список личного состава флота «Navy List», ежемесячно выпускаемый Адмиралтейством и регулярно вычеркивал из него имена своих предшественников, которые получали повышение или были уволены от службы.
Моё помещение находилось в носовой части корабля, рядом с командирской каютой и было совершенно одинаково с ней. Оно состояло из приёмной, спальни и ванной комнаты. Столовая была общая. Я должен сознаться, что в русском флоте я не встречал, не говоря уже о командирских каютах, адмиральских помещений такого размера. В моей приёмной был большой камин, который я впоследствии научился ценить в тёмные, холодные, осенние вечера.
В первые дни пребывания на корабле мне пришлось помимо командира познакомиться еще с рядовым Батардом – двадцатилетним солдатом морской пехоты. Он был приставлен ко мне для личного услужения, и мы постепенно стали хорошими друзьями, хотя в начале нашего знакомства я, по-видимому, внушал ему большой страх. В противоположность кептэну Клинтон-Бейкеру, который произносил все слова очень отчетливо, манера говорить Батарда была такова, будто у него рот был всегда набит горячим картофелем. Поэтому в первое время мне с трудом удавалось его понимать. Стараясь ознакомиться с судовым обиходом, я пытался расспрашивать его о самых простых вещах, например, о значении сигналов на горне, о различных форменных отличиях у матросов и унтер-офицеров, о порядке производства судовых работ и т. п. Его ответы были, однако, столь невнятны, что, при всем моем желании, не многое удавалось понять, и после нескольких попыток я должен был оставить его в покое. Он, со своей стороны, не нуждался ни в каких моих указаниях и всегда знал уже заранее, что и когда мне понадобится. До сих пор еще не могу постигнуть, каким образом это ему удавалось. Иногда он кое-что мог узнать от командирского вестового, так как Клинтон-Бейкер сопровождал меня при всех моих посещениях других кораблей или съездах на берег, и мы надевали в таких случаях одинаковую форму одежды. Иногда всё же я съезжал один с корабля, но, тем не менее, Батард был об этом уже заранее осведомлён, хотя он никогда не беспокоил меня своими вопросами.
