— Сдается мне, это твоя последняя пристань, — повторил старый пират.
Туситала смотрел на него не отрываясь. Так, наверное, змея вглядывается в факира, играющего на дудке: в этом взгляде нет страха, но лишь восхищение и безнадежность.
Сильвер сделал еще шаг.
— И будет море, и небо, — прошептал он, — и по вечерам ветер начнет шелестеть кронами деревьев и те станут говорить о чем-то непонятном, но очень важном, чайки будут кричать все так же протяжно и солнце палить все так же жарко. Все это будет, будет! А ты, создатель, уплывешь в совсем иные моря… Но всему свой срок. Прежде чем искать сокровища, нужно, чтобы кто-нибудь их потерял, не так ли? До встречи!
Красный плащ еще долго светился в темноте…
— Ужасно болит голова. — Туситала открыл глаза и сразу увидел улыбающееся лицо Фэнни. — Фэнни, ты, наверное, совсем не спала. Измучилась со мной, да?
Вместо ответа Фэнни наклонилась к нему и поцеловала.
Глава третья
в которой дом Туситалы просыпается
Это был дом, который не отгораживал себя от мира, а старался слиться с ним, стать продолжением этого бескрайнего — лесного, морского, земного — мира, который в этот час просыпался. Просыпался вместе с ним и дом Туситалы.
Первым всегда появлялся Суанатуфа. Как бы рано ни вставали другие обитатели дома, Суанатуфа уже работал на огороде.
Огромный, как скала, широкоплечий самоанец, чью грудь никогда не украшало ничто, кроме ожерелья из черных листьев, чью щеку пересекал ножевой шрам, в это утро шел через гостиную со своей вечной мотыгой через плечо.
Но сегодня его уже ждали. Наверху, рядом с дверью, над которой висела ветка розовых кораллов, стояла Фаума.
— Любовь, Суанатуфа! — крикнула она и бросилась по лестнице вниз.
Но Суанатуфа не обратил на ее крик никакого внимания. Даже когда она подбежала и дотронулась до его плеча своими невесомыми пальцами — поверьте, прикосновение пальцев любящей женщины многого стоит, — даже тогда Суанатуфа никак не отреагировал и вышел во двор.
Он вообще никогда не разговаривал, этот странный самоанец. Никогда и никому не рассказывал он, какие сражения так обезобразили его лицо. Никто не знал, был ли Суанатуфа немым от рождения или просто отказался разговаривать с людьми.
Под лучами раннего утреннего солнца листья казались прозрачными и почти невидимыми, но чем выше поднималось солнце, тем плотнее и зримее становились они.
Туситала сегодня проснулся раньше обычного: уезжала Белла, а он так привык диктовать ей, и хотелось перед ее отъездом поработать побольше.
Он подошел к той, кого по всем законам надо назвать «падчерицей», но кого он любил, как родную дочь, и грустно произнес:
— Мне жаль, Белла, что ты уезжаешь. Мне кажется, без тебя работа над «Гермистоном» застопорится.
— Если не будешь отвлекаться на все эти местные распри, ты напишешь еще сто романов, — тоном учительницы начальных классов сказала Белла.
— Ты права, — вздохнул Туситала. — Кстати, я еще хотел сегодня продиктовать письмо в «Таймс». Ты не против?
— Я-то не против, — вздохнула Белла. — Но неужели ты думаешь, что эти письма хоть чему-нибудь помогут? Ну, напишешь ты письмо про то, что братоубийственная война это ужасно. И что дальше?
Туситала не ответил…
В это время в гостиной уже готовились к первому завтраку.
И, как всегда, когда стол был уже почти накрыт, появился Ллойд.
— Любовь, ма! — крикнул он с порога и поцеловал Фэнни.
— За столько лет не могу привыкнуть к этому странному приветствию, — Фэнни что-то поправила на столе. — Любовь, сын!
— А мне нравится: любовь — и все дела!
Фэнни внимательно посмотрела на своего сына и в который раз поразилась: какой же он все-таки мальчишка! В его возрасте другие молодые люди уже делают себе карьеру, а этот… Пробует, правда, писать, но… Впрочем, Луис говорит, что у мальчишки есть талант. Вспомнив про Луиса, Фэнни подумала: можно ведь и до старости оставаться мальчишкой и вообще при таком отчиме требовать от Ллойда серьезности было бы по меньшей мере несерьезно.
— Кстати, не опоздай ко второму завтраку! — грозно сказала Фэнни. — И оденься поприличней, все-таки вождь в гости придет.
…В этот утренний час, когда просыпался дом Туситалы, когда Тихий океан, будто оправдывая свое название, робко стелился у ног, как огромная нашкодившая собака, когда Ваилимский водопад и тот старался шуметь тише, когда гора Ваэа, покрытая утренним туманом, казалась небольшим холмом, когда цветы поворачивали к солнцу свои бутоны и, словно потягиваясь, распускали лепестки, когда вся жизнь представлялась сплошным ожиданием и предвкушением, — в этот тихий утренний час воин Сими приближался к усадьбе Ваилима. Он знал, что ему делать. Его ножи были отточены остро. Сам Лаупепе напутствовал его.
Сими спрятался под окном гостиной. И вдруг увидел, как прямо через окно «вплывает» в дом Туситалы военное каноэ, на котором сидят три размалеванных духа.
Глава четвертая
в которой в окно дома Туситалы вплывает военное каноэ, а из окна вылетает древесная лягушка
Услышав шум, Туситала выскочил из своей комнаты на втором этаже и посмотрел вниз. Белла испуганно выглядывала из комнаты, не решаясь выйти. И хотя, как и все в его семье, девушка эта была не из робкого десятка, зрелище, открывавшееся ее глазам, могло испугать кого угодно.
В окно гостиной вплывало военное каноэ, разукрашенное разноцветными листьями. На носу каноэ сидел не то человек, не то дух, лицо которого было размалевано так, будто его обмакнули в палитру художника. Еще двое духов восседали на корме.
Проплыв по воздуху, каноэ ударилось о шкаф и остановилось. Тот, что был на корме — видимо, главный дух, — вскинул вверх руку и заорал нечто нечленораздельное. Двое других последовали его примеру. Тогда главный сорвал с груди ожерелье из ягод — всего на нем висело ожерелий десять — и, не выходя из каноэ, начал рассыпать ягоды вокруг лодки.
На крик прибежали Фэнни и Суанатуфа.
Увидев каноэ, вплывшее в окно, Суанатуфа рухнул на колени, закрыл голову руками, стараясь вовсе не глядеть на пришельцев.
Фэнни замерла у дверей комнаты и скорее удивленно, чем испуганно посмотрела на Туситалу.
— Кто вы? И что все это значит? — спросил Туситала. В голосе его не было и тени страха.
В ответ главный дух повернул к нему свое разукрашенное лицо и дико захохотал.
— Отец, не спускайся к ним. — прошептала Белла, — мало ли кто это и чего они хотят.
Но Туситала уже начал спускаться.
Тогда главный дух три раза ударил веслом о дно лодки, и каноэ чуть «отплыло» назад. Это заставило Туситалу остановиться.
Духи одновременно подняли свои копья и навели их на Туситалу. Туситала сделал шаг — одно из копий оказалось совсем рядом с его сердцем.
— Луис! — вскрикнула Фэнни.
— Все в порядке. — Неожиданно для всех Туситала сел на диван и спокойно развернул газету.
Подобное спокойствие удивило Фэнни и Беллу и возмутило духов. Они одновременно подняли свои копья: казалось, еще секунда — и копья полетят в Туситалу.
— Генри, — сказал хозяин дома, не поднимая глаз от газеты. — Если ты швырнешь копье и попадешь в диван — тебе придется покупать новый. Но поскольку ты никогда и ничего не умел делать хорошо, то вполне можешь попасть в меня. А вот приобрести нового Туситалу, боюсь, будет совсем не просто. Даже с твоими деньгами.
— Да ну тебя, Луис, — расстроенно произнес главный дух, — знаешь, какие деньги я потратил, чтобы нанять белых людей? Никто из самоанцев не соглашался не то что духов изображать, но даже тащить каноэ! А ты меня расколол так быстро.
Фэнни осторожно подошла к каноэ и провела рукой по лбу главного «духа». Краска стерлась, и под ней оказалась загорелая кожа.
— Нет, Генри, ты неисправим. — Фэнни пыталась улыбаться. — Признаюсь: ты меня здорово напугал!
Белла крикнула что-то по поводу того, что как хорошо, мол, уехать из этого сумасшедшего дома, и стрелой вылетела из гостиной.
— Все, ребята, нас раскололи, — вздохнул Генри. — Можете увозить каноэ.
Молча поднялся с колен Суанатуфа. Молча подошел к Генри. Молча — в упор — посмотрел ему в глаза и так же молча вышел.
— Не нравится мне этот слуга, — сказал Генри, — наглый какой-то… И шрам этот бандитский. Ты меня еще вспомнишь: они тебе чего-нибудь устроят.
— Суанатуфа действительно странноват, — согласился Туситала. — За то время, что он работает у нас, он не произнес ни слова. Я раньше думал: немой. Но однажды ночью мне не спалось, и я пошел погулять, вошел в конюшню и услышал, как Суанатуфа уговаривает моего строптивого Джека — ты знаешь этого бешеного коня — слушаться меня, говорит какие-то странные слова о великом счастье возить Сочинителя Историй. Сначала я удивился, даже хотел потребовать у Суанатуфы объяснений. Но потом решил: нельзя же отнимать у человека право быть странным?
