Что же мой дом? Как мы увидим его, если его снесли? А вот как: надо вспомнить, что наблюдать можно не только зрительно, но и интеллектуально. Мы присядем под широкими тяжеловесными балкончиками кирпичной башни, где чуть посуше, и посмотрим на стройку ещё раз.
На месте котлована в славные времена, ознаменованные правлением Леонида Ильича Брежнева, из коричневых плит возвели четыре четырнадцатиэтажных прямоугольных здания. Подле них росли берёзы, сирень и рябины, под окнами стояли автомобили «Москвич», «Волга», «Победа». Потом их сменили «BMW», «Ford», «Honda». Деревьев стало поменьше. Коричневые плиты украсили зелёными и белыми узорами из кафеля. В одном из домов жили-были старик со старухой.
— Дед, — спросила старуха однажды субботним вечером, — а ты куда макароны дел?
— В холодильник поставил, — ответил старик, и тут на дом шлёпнулась ракета весом в двадцать четыре тонны, несущая на себе ещё четыре тонны заряда в тротиловом эквиваленте. Это пытались взорвать находившиеся поблизости военные коммуникации и промахнулись. А может, сошли с ума от плохой жизни и решили всех убить.
Вот всё, что открыто моему интеллектуальному взору. Момент рождения и момент смерти дома. А середину мешает рассмотреть дождь, кровавый дождь.
***
Не ищите на нескольких следующих страницах новостей из будущего, политической сводки, макроэкономических показателей, описаний расстановки противоборствующих сил, объяснений причин и следствий природных катаклизмов и социальных потрясений. Наши мысли раскурочены навязанными оценками журналюг и писателей, лозунгами, сплошным враньём. Блоги Интернета, непрерывный поток аудио- и видеоинформации, гражданские долги, обязанности... Их больше нет. Несколько следующих страниц я буду пытаться отдохнуть от вранья и сам что-нибудь сочиню на основе увиденного, а Вы следите, чтоб я не слишком завирался. Или просто отдохните в нашей компании: впереди брезжит предчувствие долгого странствия; надо набраться сил, покуда ничего не нагрянуло.
— Хочешь, я покажу тебе мой уголок? — спрашивает красивая девушка, немного колдунья и целительница, нашедшая меня, грязного и мокрого, под балкончиками кирпичной башни. — Не бойся, до него недолго идти. Да ты, я вижу, сегодня и не торопишься к костру?
— Не тороплюсь, — соглашаюсь я, кидая прощальный взгляд на котлован, булькающий под дождевыми струями. Удивительная штука вода: выпавшее за этот день её количество весит не одну сотню тонн, а, меж тем, может легко подниматься в небо и совершать трансконтинентальные путешествия. Бесплатно.
Я делюсь своей мыслью с красивой девушкой, которую зовут Света.
— Конечно, — говорит Света, — конечно, бесплатно. Я не понимаю, к чему ты.
— Я подумал, что чтобы перевезти двести тонн воды в Америку, нужно много денег и техники. А она может летать сама. Мне это показалось странным.
— Ты сам странный.
Я покорно киваю и доверяю себя прекрасной Свете. Я не пытаюсь объяснить ни Вам, ни себе то, что происходит: оно и так не укладывается в голове. В веке RRR есть колдовство, и доброе, и недоброе: на нём зиждется моя последняя надежда не сойти с ума, оказавшись на непостижимом расстоянии от дома и привычного миропорядка.
Света, идя чуть впереди, повела меня обратно к железной дороге и дальше по рельсам, в даль, пропахшую лесом и промокшим насквозь бетоном.
Темнело. Тёмный мир — совсем не то, что светлый мир. В темноте у меня всегда есть враги, даже если я не сделал никому ничего плохого. Да, конечно, темноту глазам и разуму выносить легче, чем яркий белый свет, который невозможно выключить, но тут имеет место темнота особенная.
Все знают понятие «каменный век». Многие понимают, что в данном случае век не сто лет, а побольше. Но сколько это — «побольше»?
Два миллиона. Много?
Обезьяна догадалась бить по головам других обезьян не просто камнем, а чуть-чуть заострённым ею самою. Орудием труда. И она стала человеком. И человек два миллиона лет так и бегал с заострённым камнем и бил им своих собратьев. Он научился добывать огонь, рисовать на стенах пещер батальные сцены и вытачивать статуэтки женщин, без голов, зато с угрожающе-гипертрофированными бюстами. И больше он не научился ничему. Два миллиона лет так и бегал. Период сей называется палеолит. Потом был неолит, когда человек металлы обрабатывать ещё не умел, но уже строил домики и ездил на лошадках. Неолит — это другой период каменного века, не такой длинный и не такой примитивный. Он длился пять тысяч лет. А ещё пять тысяч лет длилась вся остальная история человечества, с пирамидками, с храмами Аполлона, с инквизицией, Александром Сергеевичем Пушкиным и ядерным оружием. Пять тысяч лет — большой срок. Я не могу представить пять тысяч лет. Триста лет могу, а пять тысяч — никак. А два миллиона не могу тем более. Как сравнить два миллиона и пять тысяч? 2000000 и 5000? 5 и 2000?
Два миллиона лет они только и делали, что убивали друг друга и умирали сами, и не знали даже как попросить помощи. И если кто-то был умнее остальных, остальные не пытались подняться до его уровня, а убивали его. Два миллиона лет они бегали голые по лесам... Пять тысяч лет цивилизации — петелька на истории каменного века.
Вот такая была темнота вокруг. В ней крутились жернова и лезвия, в ней роились злобные намерения. Она растворила хрупкую пятитысячелетнюю перегородку и добралась до меня. Мне было жутко от древности этой темноты, и я упорно внушал себе, что она обманывает меня.
И темнота действительно вводила в заблуждение. Если нигде не горят фонари, это ещё не значит, что каменный век вернулся. Простой довод: я гуляю под дождём. Была ядерная катастрофа, а я не боюсь валяться в лужах, хотя чёрт знает, из какой воды они образовались. Что-то мешает распространению радиоактивных веществ. Вот косвенное доказательство существования высокоразвитой цивилизации. Косвенное — потому что я могу оказаться обычным дураком, субъективным идеалистом, считающим, что если у него нет дозиметра, то и радиации вокруг нет. А могу и не оказаться. Поэтому не забывайте о Матрице.
***
Дорога вела на Киев. Мы прошли две железнодорожных станции в сторону матери городов русских: расстояние около шести километров. Света молчала, и молчание не шло ей. Она была круглолицей светло-русой девушкой, которая, если наденет дирндль и заплетёт две косы, будет отлично смотреться на баварских лугах у подножья Альп. Она должна хохотать над любой глупостью и привносить в компанию уют, а не холод. Увы, она, несмотря на все мои старания, ощущала меня человеком, вечно витающим в мире идей, презирающим беспричинный звонкий смех и разговоры о ерунде. Ощущала меня человеком странным, свысока глядящим на остальных людей и гордящимся своею отчуждённостью, непонятно кому приносящей пользу. Мы с ней мало знали друг друга. Её мнение могло измениться, и то, что я описал, — лишь первичные его наброски.
Ёлки и берёзы громко шелестели в темноте слева и справа. Издалека прилетел и некоторое время сопровождал нас запах болота. Свежесть и простор окружали нас, и потоки журчали по щебёнке на склонах. Тридевятые царства, колобки, царевны-лягушки. Там лес и дол видений полны; там о заре прихлынут волны...
Мне и собирались показывать видения. Ради них побросали города, оставили гнить на улице неизрасходованные ракеты и танки. «Вселенная совершенна, — говорили люди, из числа коих была Света. — Просто, не все могут увидеть её совершенство. Нам надо сделать так, чтобы оно стало явным».
Откуда взять явность совершенства? Только из своей души, из своего уголка.
Уголок Светы олицетворял собой маленький полутораэтажный кирпичный домик, стоящий на железнодорожном переезде. До апокалипсиса в нём мог располагаться пост дорожно-патрульной службы, совмещённый с жилищем персонала, обслуживающего переезд и пути.
Автомобильная дорога угадывалась по белесым столбикам, отмечающим для призрачных водителей границы, выйдя за которые, они рисковали свалиться в кювет. Шлагбаумов и светофоров я не заметил: они, видно, канули в Лету. Лес проглотил их, проглотил асфальт. Столбики уходили в чащу метров на десять, и дальше призрачных водителей ждали сплошные стволы и ветки.
Домик был тёмен, сер. Стены его покрывал густой мох, крыша стучала под дождём. Единственный домик среди Руин. Не будь так дождливо, его бы осветили последние кванты сегодняшнего заката.
Света живёт на старом перекрёстке. Она отпирает дубовую дверь, и из домика пахнет сухостью. Мёдом, кошками, грибами, печкой, досками, смолой. А с улицы пахнет ржавчиной, дождём, лесом, ночью. Света играет на этом контрасте, она пленяет им промокших людей. Света и есть уютная и весёлая, её сердце похоже на большую горячую сдобную плюшку.