Таким образом, для Русской Православной Церкви, при гробовом молчании Константинополя в ответ на все запросы, тема прославления м. Марии так и осталась открытой, ожидающей дальнейшего, более тщательного изучения.
* * *
Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева в СССР была известна прежде всего как поэтесса, начинавшая свой творческий путь в эпоху Александра Блока, в тот период истории русского искусства, который получил название Серебряного века. Однако мало кто знает, что природа и Бог одарили эту женщину еще и подлинным талантом художника и высшим предназначением – монашества в миру.
Она открывала бесплатные столовые, дома для престарелых и бездомных. Во время войны и оккупации Франции мать Мария спасает и укрывает советских военнопленных. Эта опасная деятельность связала ее с французским Сопротивлением.
Имя матери Марии использовали как знамя своих идей представители разных идеологических станов. Например, в СССР ее преподносили обществу как партизанку и большевичку, а на Западе – как борца с ортодоксальным косным православием и заступницей исключительно евреев. Это противостояние продолжается до сих пор, но столь ограниченное клише обедняет характеристику этой личности, заслоняет ее многогранность.
К большому сожалению, изучение деятельности м. Марии было значительно затруднено в силу ряда причин. Во-первых, в силу исторических обстоятельств – Елизавета Юрьевна оказалась в эмиграции, и творчество ее, как впрочем и жизнь, было разрублено пополам: первая половина – Россия, вторая – исход в 1921 году, эмиграция во Францию с Россией в сердце. Елизавета Юрьевна Скобцова покидает свою родину с огромным интеллектуальным багажом, политически определившимися взглядами и душевно подготовленной к монашескому пути, который наметился еще в России.
Период с 1911 по 1921 год в ее жизни можно назвать российским, он был наполнен поэзией, выставками, первыми философскими эссе. В это время она была окружена и буквально пропитана воздухом Серебряного века, творчеством Александра Блока, Вячеслава Иванова, Николая Гумилева, Наталии Гончаровой, Максимилиана Волошина, но даже в ранних своих поэтических и живописных произведениях будущая м. Мария уже искала путь богопознания. Со временем она отходит от модернизма и окончательно находит себя в жанре религиозно-философской символической поэзии и живописи. Однажды, будучи еще совсем молодой и не подозревая о своем предназначении, она сказала: «Мое творчество – это как молитва».
До переломного 1917 года лучшая часть российского общества воспитывалась на милосердии, на милости сердца к ближнему и вере в Бога. Открытие больниц и сельских школ, учреждение приютов, помощь неимущим, благотворительность – все это постепенно стало традиционным проявлением милосердия и любви к ближнему в русском обществе. Но волею известного исторического события Елизавете Юрьевне суждено было стать матерью отверженных не в Петербурге и не в Анапе, а в Париже.
Кто я, Господи? Лишь самозванка,Расточающая благодать,Каждая царапинка и ранкаВ мире говорит мне, что я мать.
Эмиграция людей чаще не объединяет, а размежевывает и ожесточает. В условиях первой эмиграции людей, выброшенных в пустоту, было сотни тысяч. Среди них – и совсем простые, малообразованные, и аристократия, писатели, художники, артисты, духовенство. Большинство жило плачевно. Понять можно – русские бежали от пуль, от большевистских расстрелов. По дороге, если и удавалось что-то сохранить из сбережений, все продавалось. Редкий эмигрант мог заработать на жизнь своей специальностью, если таковая имелась. Расхожий образ: русский князь – шофер парижского такси – был, к сожалению, не выдумкой советской пропаганды.
В парижской эмиграции, куда семья Скобцовых попадает из Сербии в 1924 году, Елизавета Юрьевна встретилась с единомышленниками и старыми друзьями. Жить без общения с близкими по духу людьми было невозможно. И как бы ни тяготила бедность, будущая монахиня Мария шла по пути предначертанному. Она продолжала писать, публиковать статьи, стихи, читать лекции и… учиться. Творение красоты для нее всегда было спасением в самые трудные периоды жизни. И во время оккупации Парижа, и в период ее деятельности в рядах французского Сопротивления, и в лагере Равенсбрюк, в нечеловеческих условиях, больная, на краю гибели, мать Мария продолжала начатое.
До наших дней в России сохранилась малая часть живописных работ м. Марии, да и во Франции, где прошла ее «вторая» жизнь вплоть до трагической гибели, произведения были рассеяны по храмам, частным лицам или просто потеряны, а некоторые уничтожены. Надо сказать, что литературные и художественные работы свои Елизавета Юрьевна ни в России, ни позже, уже в монашестве, во Франции никогда не подписывала. Поэтому можно надеяться, что со временем будут обнаружены какие-то дополнительные находки в запасниках музеев, фондах, частных собраниях, храмах как принадлежащие «неизвестному художнику».
За последние годы во Франции и Англии обнаружилась целая серия рисунков, вышитых икон, облачений, плащаниц, которые м. Мария создавала для своих храмов и приютов для обездоленных. Стены и окна в этих парижских храмах она расписывала сама, к сожалению, время и обстоятельства сохранили для нас только фотографии этих церквей, предметы же рассеялись по разным адресам.
Мать Мария давно погибла мученической смертью, и в неумолимой безумной сутолоке жизни, революций и войн многое окончательно стерлось из нашей памяти. Каждодневные разочарования и горечь затемняют память о вчерашних подвигах и жертвах, но мать Мария и «оттуда» продолжает свой рассказ. Более того, время высвечивает ее имя и облик особым светом, вероятно, образ ее совсем другой, не похожий на тот, который знало ее парижское окружение, и не тот, который знали в СССР. Этот образ приходит к нам из небытия через десятки лет. Да простит мне читающий эти строки, но невозможно сказать иначе: мать Мария (Скобцова) в наши дни стала и вправду востребованной.
Как не вспомнить, что мать Мария выросла во времена, когда каждая барышня из хорошей семьи знала французский или немецкий, рисовала и вышивала, пела, играла на пианино, танцевала и писала стихи в альбомы. Тогда эмансипация только начинала давать свои ростки, проявление многогранных талантов, стремление их реализовать было редкостью. Сегодня в Бахметевском архиве хранятся рисунки матери Марии, ее работы есть в Петербурге в Русском музее и музее Анны Ахматовой. Конечно, трагическая судьба матери Марии дала иную оценку и ее творческому наследию. Будет ошибкой рассматривать живопись матери Марии наряду с работами знаменитых мастеров-иконописцев, таких как Г. Круг, Д. Стелецкий, Л. Успенский, Г. Морозов… По художественному исполнению ее работы на порядок ниже – м. Мария самоучка. Но в свои «несовершенные» работы она, как и сестра Иоанна (Рейтлингер), вложила энергию своей жизни, поисков и чувств. Понимала ли она, что истинное «я» ей предстоит обрести только в Равенсбрюке?…
Общеизвестно, что м. Мария и в лагере Равенсбрюк продолжала творить и готовилась к последнему обретению себя в смерти.
Время в пути, проведенное в поиске себя, усложнялось еще и тем, что творческая среда состояла из людей вполне определенного умонастроения. «Красное колесо» уже набирало обороты, а творческая интеллигенция грезила революцией, писала манифесты и жила вполне мирскими страстями в ожидании светлого будущего. Все ждали и трубили о приближении счастья и торопились похоронить Россию. Симпатии м. Марии были на стороне левой, «прогрессивной» части общества, она вступила в партию эсеров и горячо ратовала за перемены к лучшему, но очень быстро революционная бравада стала утихать. В годы, когда брат пошел на брата, когда начались облавы и расстрелы и большевистский каток уже давил все на своем пути, она, обожженная страстью и предчувствием конца, писала об этом в стихах и письмах к Александру Блоку. Елизавета Юрьевна тяжело переживала свой развод, страдала от невзаимности, отверженности, душевного одиночества, стала посещать богословские курсы, как ей самой грезилось, ждала особого «сигнала… знака», «искала испытаний» и носила под платьем что-то вроде вериг – тяжелую свинцовую трубку. В годы начала предсмертной агонии старой России ее собственная мятущаяся душа целиком обратилась к религиозной теме, и не важно, что ее поэмы и рисунки грешат переизбытком чувств и неотделанностью.
Мать Мария горько жаловалась в своих дневниках, что на «башне» Иванова ей невыносимо душно, и что все эти «небожители» ей далеки, и что они не способны спуститься со своего Олимпа на землю, на которой сейчас происходит что-то страшное, а «будет еще ужасней!». Она писала о грядущем апокалипсисе, о том, что этим гениальным «небожителям» глубоко наплевать на то, что делается у них под ногами: «их главная забота – это красование собой да борьба за выживание в новой революционной обстановке». Иван Бунин в «Окаянных днях» замечательно описал эту агонию, предательство и восторженное воспевание Советов многочисленными трубадурами и попутчиками новой власти, среди которых были Владимир Маяковский, Максимилиан Волошин, Алексей Толстой, Сергей Есенин. Алексей Толстой был старым другом м. Марии, его бесчисленные отъезды за границу, возвращения в СССР и долгая, мучительная работа над «Хождением по мукам» суть своего рода биографическая повесть о собственных сомнениях. Он начал писать этот роман еще до революции и никак не мог закончить «как надо», обстановка менялась стремительнее, чем он мог поставить окончательную точку. Елизавете Юрьевне в нем тоже нашлось место: она послужила прототипом героини Елизаветы Киевны. Могла ли она тогда предположить, какую роковую роль в 1935 г. сыграет Ал. Толстой в судьбе ее дочери Гаяны!
